ие". Теперь нужно только одно: человек, у которого
хватило бы смелости взять на себя ответственность за решение, но этот
вид смелости большинство считает обычной трусостью, потому что это от-
ступление, понимаешь, примирение, бегство, недостойное человека. Как
будто достойно человека вязнуть, захлебываться и тонуть в чем-то, че-
го он не понимает и никогда не поймет.
     Я остановился, но, прежде чем мое учащенное дыхание успокоилось,
новая волна гнева захлестнула меня:
     - Разумеется, никогда нет недостатка в людях с практическим
взглядом. Они говорили, что если даже контакт не удастся, то, изучая
эту плазму - все эти шальные живые создания, которые выскакивают из
нее на сутки, чтобы снова исчезнуть, - мы познаем тайну материи, буд-
то не знали, что это ложь, что это равносильно посещению библиотеки,
где книги написаны на неизвестном языке, так что можно только рассмат-
ривать цветные переплеты... А как же!
     - А есть еще такие планеты?
     - Неизвестно. Может, и есть, но мы знаем только одну. Во всяком
случае это что-то очень редкое, не так, как Земля. Мы... мы обычны, мы
трава Вселенной и гордимся этой нашей обыкновенностью, которая так
всеобща, и думаем, что в ней все можно уместить. Это была такая схема,
с которой отправлялись смело и радостно вдаль, в иные миры! Но что же
это такое, иные миры? Покорим их или будем покорены, ничего другого не
было и этих несчастных мозгах... А, ладно. Не стоит.
     Я встал и на ощупь нашел в аптечке коробочку со снотворным.
     - Буду спать, дорогая, - сказал я, отворачиваясь в темноту, в ко-
торой высоко шумел вентилятор. - Должен спать. Или сам не знаю...
     Утром, когда я проснулся свежим и отдохнувшим, эксперимент пока-
зался мне чем-то совсем незначительным. Я не понимал, как мог прида-
вать ему такое значение. То, что Хари должна пойти со мной в лаборато-
рию, тоже мало меня волновало. Все ее усилия становились напрасны пос-
ле того, как я на несколько минут уходил из комнаты. Я отказался от
дальнейших попыток, на которых она настаивала (готовая даже позволить
запереть себя), и посоветовал ей взять с собой какую-нибудь книжку.
     Больше самой процедуры меня интересовало, что я увижу в лаборато-
рии. Кроме больших дыр в стеллажах и шкафах (в некоторых шкафах еще
недоставало стенок, а плита одной двери была в звездообразных трещи-
нах, словно здесь недавно происходила борьба и ее следы были поспешно,
но аккуратно ликвидированы), в этом светло-голубом зале не было ниче-
го примечательного.
     Снаут, хлопотавший возле аппаратуры, вел себя весьма удачно, при-
няв появление Хари как нечто совершенно обыкновенное, и слегка покло-
нился ей издали. Когда он смачивал мне виски и лоб физиологическим
раствором, появился Сарториус. Он вошел в маленькую дверь, ведущую ку-
да-то в темноту. На нем был белый халат и черный защитный фартук, дос-
тававший до щиколоток. Он поздоровался со мной так, будто мы были сот-
рудниками большого земного института и расстались только вчера. Лишь
теперь я заметил, что мертвое выражение его лицу придают контактные
стекла, которые он носил под веками вместо очков.
     Скрестив на груди руки, Сарториус смотрел, как Снаут обматывает
бинтом приложенные к моей голове электроды. Он несколько раз оглядел
зал, как бы вообще не замечая Хари, которая сидела на маленькой ска-
меечке, у стены, съежившаяся, несчастная, и притворялась, что читает
книгу. Снаут отошел от моего кресла. Я пошевелил тяжелой от металла и
проводов головой, чтобы видеть, как он включает аппаратуру, но Сарто-
риус неожиданно поднял руки и заговорил с воодушевлением:
     - Доктор Кельвин, прошу вас быть внимательным. Я не намерен ниче-
го вам приказывать, так как это не дало бы результата, но прошу прек-
ратить думать о себе, обо мне, о коллеге Снауте, о каких-либо других
лицах, чтобы исключить все случайности и сосредоточиться на деле, для
которого мы здесь находимся. Земля и Солярис, поколения исследовате-
лей, составляющих единое целое, хотя отдельные люди имеют начало и ко-
нец, наша настойчивость в стремлении установить интеллектуальный кон-
такт, длина исторического пути, пройденного человечеством, уверен-
ность в том, что он будет продолжен, готовность к любым жертвам и
трудностям, к подчинению всех личных чувств этой нашей миссии - вот
темы, которые должны заполнить ваше сознание. Правда, течение мыслей
не зависит целиком от вашего желания, но то, что вы здесь находитесь,
подтверждает подлинность представленной мной последовательности. Если
вы не будете уверены, что справитесь с задачей, прошу сообщить об
этом, коллега Снаут повторит запись. Времени у нас достаточно.
     Последние слова он проговорил с бледной сухой улыбкой, которая не
сделала его взгляд менее пронзительным.
     У меня внутри все переворачивалось от потока этих серьезных, с
такой значительностью провозглашенных фраз. К счастью, Снаут прервал
продолжительную паузу.
     - Можно, Крис? - спросил он, опершись локтем о высокий пульт
электроэнцефалографа небрежно и фамильярно, словно опирался на спинку
кресла. Я был благодарен ему за то, что он назвал меня по имени.
     - Можно, - ответил я, закрывая глаза.
     Волнение, которое опустошило мой мозг, исчезло, как только Снаут
кончил крепить электроды и положил пальцы на кнопки. Сквозь ресницы я
увидел розоватый свет контрольных лампочек на черной панели прибора.
Постепенно пропадало неприятное ощущение от прикосновения влажных, хо-
лодных электродов. Я был как серая неосвещенная арена. Эту пустоту
наблюдала толпа зрителей, возвышающаяся амфитеатром вокруг молчания, в
котором нарастало ироническое презрение к Сарториусу и Миссии. Напря-
жение внутренних наблюдателей ослабевало. "Хари?" - я подумал это сло-
во на пробу, с бессознательным беспокойством, готовый сразу же отсту-
пить. Но моя бдительная, слепая аудитория не протестовала. Некоторое
время я был сплошной чувствительностью, искренней жалостью, готовый к
мучительным долгим жертвам. Хари наполняла меня без форм, без силуэта,
без лица, и вдруг сквозь безличный, отчаянно сентиментальный образ во
всем авторитете своего профессорского обличья привиделся мне в серой
тьме Гезе, отец соляристики и соляристов. Но не о грязевом извержении,
не о зловонной пучине, поглотившей его золотые очки и аккуратно расче-
санные седые усы, думал я. Я видел только гравюру на титульном листе
монографии, густо заштрихованный фон, которым художник окружил его го-
лову, так что она оказалась в ореоле. Его лицо было так похоже, не
чертами, а добросовестной старомодной рассудительностью, на лицо мое-
го отца, что в конце концов я уже не знал, кто из них смотрит на меня.
У них обоих не было могилы, вещь в наше время настолько обычная и час-
тая, что не вызывала никаких особенных переживаний.
     Образ уже пропадал, а я на одно, не знаю, какое долгое мгновение
забыл о Станции, об эксперименте, о Хари, о черном океане, обо всем,
наполненный быстрой, как молния, уверенностью, что те двое, уже не су-
ществующие, страшно маленькие, превращенные в засохшее болото люди
справились со всем, что их встретило, и исходящий от этого открытия
покой уничтожил бесформенную толпу, которая окружала серую арену в не-
мом ожидании моего поражения.
     Одновременно с двойным щелчком, выключившим аппаратуру, по гла-
зам ударил свет. Сарториус, стоявший все в той же позе, смотрел на ме-
ня изучающе. Снаут, повернувшись к нему спиной, возился с приборами,
будто умышленно шлепая сваливающимися с ног сандалиями.
     - Как вы считаете, доктор Кельвин, удалось? - прозвучал носовой,
отталкивающий голос Сарториуса.
     - Да, - ответил я.
     - Вы в этом уверены? - с оттенком удивления и даже подозри-
тельности спросил Сарториус.
     - Да.
     Моя уверенность и резкий тон сбили с него на мгновение холодную
важность.
     - Это... хорошо, - пробурчал он и осмотрелся, как бы не зная, что
теперь со мной делать.
     Снаут подошел ко мне и начал снимать повязку.
     Я встал и прошелся по залу, и в это время Сарториус, который ис-
чез в темноте, вернулся с уже проявленной и высохшей пленкой. На полу-
тора десятках метров записи тянулись дрожащие линии со светлыми зубца-
ми, какая-то плесень или паутина, растянутая на черной скользкой цел-
лулоидной пленке.
     Мне больше нечего было делать, но я не ушел. Те двое вставили в
оксидированную кассету модулятора запись, конец которой Сарториус
просмотрел еще раз, недоверчиво насупившись, словно пытался расшифро-
вать заключенный в этих трепещущих линиях смысл.
     Остальная часть эксперимента была невидима. Я видел только, что
делается, когда они подошли к пультам управления и привели аппаратуру
в действие. Ток проснулся со слабыми басовитым мурлыканьем в обмотках
катушек под стальным полом, и только потом огоньки на вертикальных ос-
текленных трубках указателей побежали вниз, показывая, что большой ту-
бус рентгеновского аппарата опускается в вертикальный колодец, чтобы
остановиться в его открытой горловине. Огоньки застыли на самых ниж-
них делениях шкалы, и Сарториус начал увеличивать напряжение, пока
стрелки, точнее, белые просветы, которые их заменяли, не сделали, по-
качиваясь, полного оборота. Гудение стало едва слышным, ничего больше
не происходило, бобины с пленкой вращались под кожухом, так что даже
этого нельзя было увидеть, счетчик метража тихонько постукивал, как
часовой механизм.
     Хари смотрела поверх книги то на меня, то на них. Я подошел к
ней. Она взглянула испытующе. Эксперимент уже кончился. Сарториус мед-
ленно подошел к большой конусной головке аппарата.
     - Идем?.. - одними губами спросила Хари.
     Я кивнул головой. Она встала. Не прощаясь ни с кем - это выгляде-
ло бы слишком бессмысленным, - я прошел мимо Сарториуса.
     Высокие окна верхнего коридора заполнял закат исключительной кра-
соты. Это был не обычный, унылый, распухший багрянец, а все оттенки
затуманенного, как бы обсыпанного мельчайшим серебром розового цвета.
Тяжелая, неподвижно всхолмленная чернь бесконечной равнины океана, ка-
залось, отвечая на это теплое сияние, искрилась мягким буро-фиолето-
вым отблеском. Только у самого горизонта небо упорно оставалось рыжим.
     Внезапно я остановился посредине нижнего коридора. Я просто не
мог думать о том, что снова, как в тюремной камере, мы закроемся в ка-
бине, из которой виден только океан.
     - Хари, - сказал я, - знаешь... я заглянул бы в библиотеку... Ты
ничего не имеешь против?
     - О, с удовольствием, поищу что-нибудь почитать, - ответила она с
немного искусственным оживлением.
     Я чувствовал, что со вчерашнего дня между нами образовалась тре-
щина и что я должен быть с ней добрее, но меня охватила полная апатия.
Не знаю, что могло бы меня из нее вывести.
     Мы вернулись обратно и вошли в маленький тамбур. Здесь было три
двери, а между ними цветы, словно в каких-то витринах за большими
кристаллическими стеклами.
     Средняя дверь, ведущая в библиотеку, была с обеих сторон покрыта
выпуклой искусственной кожей, до которой я почему-то всегда старался
не дотрагиваться. В большом круглом зале с потолком, разрисованным
стилизованными солнцами, было немного прохладней.
     Я провел рукой по корешкам томов солярианской классики и уже хо-
тел взять Гезе, когда неожиданно обнаружил незамеченный в прошлый раз
потрепанный томик Гравинского.
     Я уселся в мягкое кресло. Было совсем тихо. За моей спиной Хари
перелистывала какую-то книжку, я слышал легкий шелест страниц под ее
пальцами. Справочник Гравинского был сборником расположенных в алфа-
витном порядке соляристических гипотез. Компилятор, который ни разу
даже не видел Соляриса, перерыл все монографии, протоколы экспедиций,
отдельные статьи и предварительные сообщения, использовал работы пла-
нетологов, изучающих другие планеты, и создал каталог, несколько пу-
гающий лапидарностью формулировок, которые становились тривиальными,
убивая утонченную сложность породивших эти гипотезы мыслей. Впрочем, в
смысле энциклопедичности это произведение представляло скорее цен-
ность курьеза; оно было издано двадцать лет назад, и за это время вы-
росла гора новых гипотез, которые не вместились бы ни в одну книгу. Из
авторов, представленных в справочнике, в живых остались немногие, и,
пожалуй, никто из них уже не занимался соляристикой активно. Все это
охватывающее самые разнообразные направления интеллектуальное богат-
ство создавало впечатление, что какая-нибудь гипотеза просто обязана
быть истинной, казалось невозможным, чтобы действительность была со-
вершенно от них отличной, иной, чем мириады выдвинутых предположений.
В предисловии к справочнику Гравинский поделил известные ему шестьде-
сят лет соляристики на периоды. Во время первого, начинающегося с мо-
мента открытия Соляриса, никто не предлагал гипотез сознательно. Тог-
да как-то интуитивно, с точки зрения, "здравого смысла", было принято,
что океан является мертвым химическим конгломератом, который обладает
способностью создавать удивительные формы благодаря своей квазивулка-
нической деятельности и своеобразному автоматизму процессов, стабили-
зирующих неустойчивую орбиту, подобно тому, как маятник удерживается в
однажды заданной плоскости колебаний. Правда, уже через три года Мажи-
но высказался за живую природу "студенистой машины", но Гравинский пе-
риод биологических гипотез датировал лишь на девять лет позднее, ког-
да предположение Мажино, находившегося до этого в полном одиночестве,
стало завоевывать многочисленных сторонников. Последующие годы изоби-
ловали очень сложными, подкрепленными биоматематическим анализом, под-
робными моделями теоретически живого океана.
     Третий период был отмечен распадом почти монолитного единства со-
ляристики и появлением большого количества яростно соперничающих школ.
Это было время деятельности Панмаллера, Страбли, Фрейхауза, Легрейе,
Осиповича. Все наследство Гезе было подвернуто тогда уничтожающей кри-
тике. Были созданы первые атласы, каталоги, стереофотографии симмет-
риад, которые до тех пор считались формами, не поддающимися изучению;
перелом наступил благодаря новым, дистанционно управляемым аппаратам,
которые посылались в бурлящие бездны ежесекундно угрожающих взрывом
колоссов. Тогда же появились гипотезы минималистов, гласящие, что ес-
ли даже пресловутого "контакта" с "разумным чудовищем" установить не
удастся, то и в этом случае изучение мимоидов и шарообразных гор, ко-
торые океан выбрасывает, чтобы затем вновь поглотить, принесет весьма
ценные химические и физикохимические знания, новые сведении о структу-
ре гигантских молекул и т.д. Но со сторонниками подобных идей никто
даже не вступал в полемику. Это был период, когда появились до сих пор
не потерявшие своего значения каталоги типовых метаморфоз или биоплаз-
матическая теория мимоидов Франка, которая, хоть и была отвергнута как
ложная, все же осталась великолепным примером интеллектуального разма-
ха и логики.
     Эти "периоды Гравинского" были наивной молодостью, стихийным оп-
тимистическим романтизмом, наконец - отмеченной первыми скептическими
голосами - зрелостью соляристики. Уже к концу двадцатипятилетия появи-
лись - как возрождение первых, коллоидно-механических - гипотезы, быв-
шие их запоздалым потомством, об апсихичности соляристического океана.
Всяческие поиски проявления сознательной воли, целесообразности про-
цессов, действий, мотивированных внутренними потребностями океана, бы-
ли почти всеми признаны каким-то вывихом целого поколения ученых.
Яростное стремление опровергнуть их утверждения подготовило почву для
трезвых, разработанных аналитически, базирующихся на огромном количес-
тве, старательно подобранных фактов исследований группы Холдена, Эони-
даса, Столивы. Это было время стремительного разбухания и разрастания
архивов, картотек микрофильмов. Одна за другой отправлялись экспеди-
ции, оснащенные всевозможной техникой - самопишущими регистраторами,
отметчиками, зондами, какую только могла дать Земля. В некоторые годы
в исследованиях одновременно участвовало более тысячи человек. Однако
уже в то время, когда темп неустанного накопления материалов все еще
увеличивался, идея, воодушевившая ученых, становилась все более бес-
плодной. Начинался период (который трудно точно определить по времени)
упадка соляристики.
     История изучения Соляриса была отмечена прежде всего большими,
яркими индивидуальностями, сильными характерами - Гезе, Штробл, Севда,
который был последним из великих соляристов. Он погиб при загадочных
обстоятельствах в районе южного полюса планеты, так глупо, как не мог
бы погибнуть даже новичок. На глазах у сотни наблюдателей он направил
свою летящую над самым океаном машину в глубь "быстренника", который,
это было отчетливо видно, пытался уступить ему дорогу. Говорили о ка-
кой-то внезапной слабости, обмороке, неисправности управления... В
действительности же это, по моему мнению, было первое самоубийство,
первый внезапный взрыв отчаяния. Первый, но не последний.
     Постепенно в соляристике оставалось все меньше великих индиви-
дуальностей. Люди больших способностей и большой силы характеры рож-
даются с более или менее постоянной частотой, но неодинаков их выбор.
Их присутствие или нехватку в определенной области науки можно, пожа-
луй, объяснить перспективами, какие она открывает. Различно оценивая
классиков соляристики, нельзя отказать им в таланте, может быть, даже
в гениальности. Лучших математиков, физиков, известнейших специалис-
тов в области биофизики, теории информации, электрофизиологии притяги-
вал к себе молчащий гигант в течение десятилетий. Потом год от года
армия исследователей теряла своих вождей. Осталась серая безымянная
толпа терпеливых собирателей фактов, создателей многих оригинальных
экспериментов, но не было уже массовых экспедиций в масштабе целой
планеты, смелых, объединяющих разнообразные факты и явления гипотез.
     Соляристика начинала разваливаться, и как бы аккомпанементом па-
раллельно ее снижающемуся полету, массово расплодились разнящиеся друг
от друга лишь второстепенными деталями гипотезы о дегенерации, инволю-
ции, умирании соляристических морей. Время от времени появлялись бо-
лее смелые, более интересные мысли, но в общем океан был признан ко-
нечным продуктом развития, который давно, тысячелетия назад, пережил
период наивысшей организации, а теперь, цельный только физически, уже
распадался на многочисленные ненужные, бессмысленные агонизирующие
создания.
     Я был знаком с оригинальными работами нескольких европейских пси-
хологов, которые на протяжении длительного времени изучали реакцию об-
щественного мнения, собирая самые заурядные высказывания, голоса нес-
пециалистов, и показали таким образом удивительно тесную связь между
изменениями этого мнения и процессами, происходившими одновременно в
научной среде.
     Так, в кругах координационной группы Планетологического институ-
та, там, где решался вопрос о материальной поддержке исследований,
происходили перемены, выражавшиеся в непрерывном, хотя и ступенчатом,
уменьшении бюджета соляристических институтов и баз, а также дотаций
для экспедиций, отправляющихся на планету.
     Голоса, настаивавшие на необходимости свертывания исследований,
перемешивались с выступлениями тех, кто требовал применения сильнодей-
ствующих средств. Но, пожалуй, никто не зашел дальше административно-
го директора Всемирного Космологического института, который упорно го-
ворил, что живой океан вовсе не игнорирует людей, а просто их не заме-
чает, как слон - муравья, гуляющего по его спине, и, для того чтобы
привлечь внимание океана и сконцентрировать его на нас, необходимо
применить более мощные импульсы и машины-гиганты в масштабе всей пла-
неты. Пикантной деталью было здесь то, как подчеркивала пресса, что
таких дорогостоящих начинаний требовал директор Космологического, а не
Планетологического института, который финансировал исследования Со