ать между  дверью  и  окном,  закрытым
тяжелыми коричневыми шторами. Молчание  затягивалось,  и  Грегори
уже устал следить за тем, как инспектор меряет шагами комнату.
     -- Я решил поручить это дело вам, -- вдруг  бросил  на  ходу
Шеппард.
     Грегори не знал, как реагировать. Он еще чувствовал хмель  и
глубоко затягивался, словно надеясь, что  табачный  дым  отрезвит
его.
     -- Будете вести его  самостоятельно,  --  продолжал  Шеппард
тоном приговора. Он все так же расхаживал по комнате и  время  от
времени искоса поглядывал на Грегори. -- Выбрал я  вас  вовсе  не
потому,  что  у  вас  имеются  какие-то  особенные   следственные
способности. Их у  вас  нет.  Систематичности  тоже.  Но  это  не
помеха. Я остановил свой выбор на вас оттого, что  это  дело  вас
захватило. Я не ошибаюсь?
     -- Да, --  ответил  Грегори  и  подумал,  что  такой  сухой,
лаконичный ответ как нельзя лучше подходит к ситуации.
     -- У  вас  есть  какая-нибудь  своя  концепция  этого  дела?
Настолько своя, что вы не стали  высказывать  ее  на  сегодняшнем
совещании?
     -- Нет. То есть... -- Грегори колебался.
     -- Говорите, я слушаю.
     -- Мои впечатления ни  на  чем  не  основаны,  --  с  трудом
выдавил из себя Грегори. --  Мне  кажется,  что  в  этой  истории
главное -- не трупы. То есть они играют какую-то роль, но дело не
в них.
     -- А в чем?
     -- Вот этого-то я и не знаю.
     -- Правда?
     Голос инспектора звучал жестко,  но  Грегори  уловил  в  нем
насмешливую интонацию. Жалко,  что  темнота  скрывает  его  лицо,
которое Грегори иногда видел в Ярде.
     -- Мне думается, это дрянное дело, -- вдруг выпалил Грегори,
как будто беседовал с приятелем. -- В нем есть  что-то...  что-то
противоестественное. И не оттого, что оно  страшно  сложное.  Там
есть детали, которые невозможно связать, и  не  потому,  что  это
физически  невозможно,  а    потому,    что    тогда    получится
психологический нонсенс, и притом такой основательный, что дальше
просто некуда.
     -- Да, да, -- продолжая ходить, пробормотал Шеппард.
     Грегори уже бросил следить за ним и, не отрывая  взгляда  от
бумаг, говорил -- все запальчивей и запальчивей:
     -- Концепция безумия, мании, психопатии в качестве почвы, на
которой вырастает вся эта история, сама лезет  в  руки.  Куда  ни
ткнись, как ее ни отбрасывай -- все равно  возвращаешься  к  ней.
Собственно, для нас это единственная спасительная  соломинка.  Но
это только так кажется. Маньяк -- великолепно! Но  эти  масштабы,
эта последовательность -- ну как бы вам  объяснить?  Если  бы  вы
вошли в дом и увидели, что у всех  столов  и  стульев  только  по
одной ножке,  вы  могли  бы  сказать:  это  работа  сумасшедшего.
Какой-то псих так меблировал свое жилище. Ну а если вы  идете  из
дома в дом и видите, что по всему городу так?.. Я не знаю, что бы
это могло значить, но это не безумие, нет,  не  безумие!  Скорее,
это другой полюс. Тут поработал кто-то слишком  разумный.  Только
вот разум свой он поставил на службу необъяснимому делу.
     -- А что же дальше? -- Шеппард  задал  вопрос  тихо,  словно
боясь пригасить жар, которым был охвачен молодой детектив.
     Грегори долго сидел, смотрел на бумаги, не видя их, и молчал.
     -- Дальше? Дальше плохо. Совсем дрянь.  Серия  действий  без
единой осечки -- это ужасно, это... это меня просто  пугает.  Это
бесчеловечно. Люди так не могут. Люди  ошибаются,  у  них  бывают
просчеты, человек  просто  должен  где-то  споткнуться,  оставить
след, бросить начатое. Эти трупы в самом  начале...  ну,  которые
переворачивались... Я не верю,  что  преступник,  как  утверждает
Фаркар, испугался и  бежал.  Ничего  подобного.  Он  тогда  хотел
только пошевельнуть. Сперва чуть. Потом больше. Потом еще  больше
-- и вот исчезает первое тело. Так и должно  было  быть,  так  он
задумал. Я все думаю, все пытаюсь понять -- зачем? И не могу.  Не
знаю.
     -- Вы слышали про дело Лаперо? -- спросил Шеппард. Он  стоял
в дальнем углу комнаты, почти невидимый в темноте.
     -- Лаперо? Это француз, который...
     -- Тысяча девятьсот девятый год. Припоминаете?
     -- Что-то вертится в голове, но... В чем там была загвоздка?
     -- Слишком много следов. Так это было определено, не совсем,
правда, удачно. На  берегу  Сены  стали  находить  геометрические
узоры, выложенные из пуговиц.  Пряжки  от  ремней,  от  подтяжек.
Мелкие монеты. И из них были выложены многоугольники, окружности.
Разнообразнейшие фигуры. Носовые платки, сплетенные косичкой.
     -- Погодите. Сейчас, сейчас. Я ведь об  этом  где-то  читал.
Двое стариков, которые на чердаке... да?
     -- Правильно.
     -- Они   отыскивали  молодых  людей,   решивших    покончить
самоубийством, отговаривали, утешали, приводили к себе и  просили
рассказать, что их толкнуло на такой шаг? Правильно?  А  потом...
душили. Да?
     -- Более или менее. Один из них  был  химиком.  Убитого  они
раздевали,  тело  растворяли  в  концентрированной  кислоте,  что
оставалось -- сжигали, а пуговицами, пряжками и прочими  мелочами
забавлялись, точнее задавали головоломки полиции.
     -- Простите, а почему вы вспомнили это дело? Один из них был
сумасшедший, а второй -- жертва  так  называемой  folie  en  deux
[Безумие  вдвоем  (фр.)].  Безвольный,  полностью   подчинившийся
сильной личности напарника. Головоломки из пуговиц были  для  них
этаким возбуждающим средством. Дело это,  конечно,  было  трудное
для расследования, но, в сущности,  тривиальное:  были  убийцы  и
убитые, были следы. И неважно, что оставленные намеренно...
     Грегори прервал тираду  и  со  странной  улыбкой  глянул  на
инспектора, пытаясь рассмотреть в темноте выражение его лица.
     -- А... -- произнес он таким тоном, словно сделал  открытие.
-- Вот оно что...
     -- Именно, именно, -- подтвердил Шеппард  и  снова  принялся
ходить по комнате.
     Опустив голову, Грегори  в  задумчивости  водил  пальцем  по
ребру столешницы.
     -- Намеренно... -- прошептал он. -- Имитация... Имитация, а?
-- повторил он уже громче. -- Симуляция... Но чего? Безумия? Нет,
не то: круг снова замыкается.
     -- Да, замыкается, потому что вы идете не в том направлении.
Когда  вы  произносите  "симуляция  безумия",  вы  ищете   точной
аналогии с делом Лаперо. Там действия убийц  были  направлены  по
определенному адресу: они умышленно  оставляли  следы,  предлагая
полиции разгадать загадку. В нашем случае  может  оказаться,  что
адресат -- необязательно  полиция.  Мне  даже  кажется,  что  это
вообще маловероятно.
     -- Ну   да,  --  пробормотал    Грегори.    Он    чувствовал
растерянность,  возбуждение  его  угасло.  --  Значит,  мы  снова
возвращаемся к исходной точке. К мотиву.
     -- Да нет же, вовсе нет. Посмотрите-ка сюда.
     Шеппард показал на стену,  на  неподвижное  пятнышко  света,
которое Грегори прежде не замечал. Откуда пробивается этот  свет?
Грегори бросил взгляд на стол. Под абажуром лежал пресс для бумаг
из шлифованного стекла. Узкий луч, преломляясь в  нем,  падал  на
стену.
     -- Ну, и что вы здесь видите? -- спросил Шеппард,  отходя  в
тень.
     Грегори чуть откинулся, чтобы не мешал яркий свет настольной
лампы.  На  стене,  скрытая  темнотой,  висела  картина.   Только
один-единственный фрагмент ее выступал из мрака. На этом кусочке,
площадью не больше двух  положенных  рядом  монеток,  видно  было
темное пятно, окруженное пепельно-серой каймой.
     -- Это пятно? -- спросил Грегори. -- Разрез  какой-то?  Нет,
погодите, я не могу так сразу. Сейчас...
     Заинтригованный,    он,    прищурив    глаза,    внимательно
всматривался в пятно. И чем пристальней всматривался, тем сильней
поднималось в нем беспокойство.
     -- Похоже, это что-то живое, -- сказал он, невольно  понижая
голос. -- Хотя нет... Может, окно в развалинах?
     Шеппард подошел ближе и встал на пути луча.  Пятнышко  света
лежало теперь у него на груди.
     -- Вы не можете определить, что это, поскольку видите только
часть. Не так ли?
     -- А! Так вы  полагаете,  что  эта  серия  с  исчезновениями
трупов  является  как  бы  частью,  фрагментом,  началом  чего-то
большего?
     -- Да, именно так я и думаю.
     Шеппард снова принялся ходить по комнате,  а  Грегори  опять
перевел взгляд на стену.
     -- Возможно, это начало какой-то  крупной  аферы,  уголовной
или политической, которая со временем  перешагнет  границы  нашей
страны. И то, что произойдет, будет следствием нынешних  событий.
А возможно, все будет иначе. Возможно,  это  отвлекающий  маневр,
тактический ход, чтобы сбить с толку.
     Грегори слушал вполуха: не отрываясь, он смотрел на картину.
     -- Простите, сэр, -- неожиданно для самого себя произнес он,
-- а все-таки, что это такое?
     -- Где? А!
     Шеппард повернул выключатель. Комнату залил свет.  Горел  он
всего секунды две-три -- инспектор почти  сразу  погасил  его,  и
снова стало темно. Но Грегори все же успел увидеть то, что прежде
было скрыто темнотой: запрокинутое назад  и  вбок  женское  лицо,
белки закатившихся глаз,  глубокую  странгуляционную  борозду  на
шее. Рассмотреть фотографию в деталях он не успел, но все-таки, с
опозданием, ощутил ужас, каким веяло от этого мертвого  лица.  Он
перевел взгляд на инспектора.
     -- Возможно, вы и  правы,  --  моргая  после  яркого  света,
сказал он, -- но я не уверен, это  ли  главное.  Можете  вы  себе
представить человека, который в темном морге,  ночью  перегрызает
зубами полотняную занавеску?
     -- А вы не можете? -- прервал его Шеппард.
     -- Нет, могу,  но  только  в  состоянии  аффекта,  в  случае
опасности,  когда  под  рукой  нет  ничего  другого,  когда   это
единственный выход... Но ведь вы-то не хуже меня знаете, для чего
он это сделал. И через всю серию проходит эта проклятая  железная
последовательность. Ведь  он  все  делает  так,  чтобы  создалось
впечатление, будто покойники ожили. Для этого он делал расчеты  и
изучал метеорологические бюллетени. Но неужели этот  человек  мог
подумать, что найдется хотя бы один полицейский, который  поверит
в чудо? Вот в этом-то и заключается безумие!
     -- Которого нет и быть не может, как вы сами утверждаете, --
спокойно заметил Шеппард.  Чуть  отдернув  штору,  он  смотрел  в
темный сад.
     -- А почему вы вспомнили дело  Лаперо?  --  после  недолгого
молчания спросил Грегори.
     -- Потому что началось оно весьма невинно: с  геометрических
фигур,  выложенных  из  пуговиц.  Но  не  только  поэтому.    Вот
ответьте-ка  мне,  пожалуйста,  что  является  противоположностью
деятельности человека?
     -- Не понимаю, -- пробормотал Грегори, чувствуя, что у  него
начинает болеть голова.
     -- В деятельности  человека  проявляется  его  личность,  --
спокойно пояснил инспектор. -- В любой, в том числе и преступной.
А вот правильность всех случаев этой серии безлична. Безлична  --
как законы природы. Вам понятно?..
     -- Кажется, да...  --  неожиданно  хриплым  голосом  ответил
Грегори. Откинувшись всем корпусом назад,  он  наконец  вышел  из
круга ослепляющего света, и теперь глаза его начали  привыкать  к
темноте. На стене кроме женщины висело еще несколько  фотографий.
Все это  были  снимки  мертвецов.  Шеппард  вновь  расхаживал  по
комнате, передвигаясь на фоне этих чуть выступающих из мрака лиц,
точно среди каких-то фантастических декораций или,  нет,  --  как
среди привычных, свойских вещей.  Наконец  он  остановился  около
стола.
     -- Математически   эта    серия    настолько    совершенная,
законченная,  что  напрашивается  вывод,  будто  преступника  как
такового нет. Это ошеломляет, Грегори, но это похоже на правду...
     -- Что,   что  вы...  --  чуть  слышно  прошептал   Грегори,
инстинктивно отшатнувшись.
     Шеппард продолжал стоять возле стола, лица его в темноте  не
было видно. И  тут  Грегори  услышал  короткий  сдавленный  звук.
Главный инспектор смеялся.
     -- Я   вас  напугал?  --  посерьезнев,  спросил  он.  --  Вы
полагаете, что я несу чушь? А кто делает день и  ночь?  --  вдруг
после небольшой паузы задал  он  вопрос.  В  его  голосе  звучала
насмешка.
     Грегори вскочил, оттолкнув кресло.
     -- Понял! Ну конечно же! --  воскликнул  он.  --  Сотворение
нового  мифа.  Искусственный  закон    природы.    Искусственный,
безличный,  невидимый  творец.    И    разумеется,    всемогущий.
Великолепно! Имитация всемогущества...
     Грегори  смеялся,  но  в  этом  смехе  не  было   веселости.
Несколько раз глубоко, судорожно вздохнув, он умолк.
     -- Почему вы  смеетесь?  --  тихо,  почти  печально  спросил
инспектор. -- Не потому ли, что такая мысль уже приходила  вам  в
голову, но вы отбросили ее. Имитация? Да, конечно. Но  она  может
оказаться настолько совершенной, что вы, Грегори, придете ко  мне
с пустыми руками.
     -- Вполне возможно, -- холодно ответил Грегори. --  И  тогда
вы назначите вместо меня другого. В конце  концов,  если  бы  это
было необходимо, я уже сейчас  мог  бы  объяснить  любую  деталь.
Вплоть до случая в прозекторской. Окно можно  открыть  снаружи  с
помощью нейлоновой жилки, заранее привязанной к  рычагу.  Я  даже
попробовал. Но чтобы творец новой религии, этот  имитатор  чудес,
начинал с таких... -- и он пожал плечами.
     -- Нет, все это не так просто. Вот вы  говорите  "имитация".
Восковая кукла является имитацией человека, не  так  ли?  А  если
некто создаст куклу, которая умеет  говорить  и  ходить,  то  это
будет превосходная имитация.  А  если  этот  некто  сконструирует
куклу, способную истекать кровью? Куклу, которая будет несчастной
и смертной, тогда что?
     -- А что общего это... Но ведь и у совершенной имитации, и у
этой куклы должен быть творец, которому можно  надеть  наручники!
-- воскликнул Грегори, чувствуя, как в нем поднимается бешенство.
"Он что, издевается надо мной?" -- промелькнуло у него в  голове.
-- Сэр, не могли бы вы ответить на один вопрос?
     Шеппард повернулся к нему.
     -- Вы считаете, что эта проблема неразрешима, да?
     -- Да нет, что вы. Об этом не может быть и речи.  Но  вполне
вероятно, что разрешение... -- и инспектор замялся.
     -- Прошу вас сказать мне все до конца.
     -- Не знаю, имею ли я право, -- сухо произнес Шеппард, точно
обидясь  на  настойчивость  Грегори.  --  Вполне  вероятно,   что
разрешение вас не устроит.
     -- Но почему? Объясните же!
     -- Не смогу.
     Он подошел к столу, выдвинул ящик и вынул небольшой пакет.
     -- Будем исполнять наш долг,  --  сказал  он,  вручая  пакет
Грегори.
     В нем были  фотографии  троих  мужчин  и  одной  женщины.  С
глянцевого  картона  на  Грегори  смотрели  заурядные,  ничем  не
примечательные лица.
     -- Это   они,  --  утвердительно  произнес   Грегори.    Две
фотографии он уже видел.
     -- Да.
     -- А посмертных нет?
     -- Нам удалось достать только две. -- Шеппард снова полез  в
ящик. -- Сделаны в больнице по просьбе родственников.
     Это были фотографии двоих мужчин. И  странная  вещь,  смерть
сделала заурядные  лица  значительными,  дала  им  монументальную
торжественность. Они стали выразительней, чем при  жизни,  словно
бы теперь им было что скрывать.
     Грегори поднял глаза на Шеппарда и  поразился.  Сгорбленный,
как-то внезапно постаревший, тот стоял, сжав губы, словно на него
накатила волна боли.
     -- Сэр?  --   с  неожиданной  робостью  произнес  вполголоса
Грегори.
     -- Я предпочел бы не поручать вам этого дела...  но  у  меня
никого больше нет, -- тихо произнес Шеппард, кладя руку на  плечо
лейтенанту. -- Поддерживайте со мной  постоянный  контакт.  Я  бы
очень хотел вам помочь, но сомневаюсь, чтобы в  таком  деле  опыт
чего-нибудь стоил.
     Грегори отшатнулся. Рука  инспектора  упала.  Они  стояли  в
темноте. Из мрака со стен  на  них  смотрели  лица  мертвецов.  У
Грегори возникло ощущение, что сейчас он еще пьяней, чем в начале
вечера.
     -- Прошу прощения, -- произнес он, -- но вам  ведь  известно
больше,  чем  вы  мне  сказали,  да?  --  Дыхание  у  него   было
прерывистым, как после долгого бега. Шеппард не отвечал. -- Вы...
вы не можете или не хотите? -- продолжал допытываться  Грегори  и
даже не удивился собственной дерзости.
     Глядя на него с безмерным сожалением,  Шеппард  отрицательно
покачал головой. А может, это была ирония?
     Грегори взглянул на свои руки: в левой он сжимал фотографии,
сделанные при жизни, в правой  --  посмертные.  И  опять,  как  и
минуту назад, когда он задавал дерзкие вопросы,  что-то  толкнуло
его. Это было словно касание незримого перста.
     -- Которые... важнее? -- почти беззвучно выдохнул он. Только
в полной тишине этой комнаты его слова можно было разобрать.
     Шеппард, поджав губы, взглянул на него, как-то устало  повел
рукой и подошел к выключателю.  Комнату  залил  яркий  свет,  все
стало  обыденным  и  привычным.  Грегори    медленно    засовывал
фотографии в карман.
     Визит  близился  к  концу.  И  все-таки,  хотя  они   теперь
обсуждали конкретные детали -- количество и расположение постов у
моргов,  патрулирование  названных  Сиссом  городков,  полномочия
Грегори,  между  ними  оставалась    какая-то    недосказанность.
Несколько раз инспектор умолкал и выжидающе смотрел  на  Грегори,
словно раздумывая, не вернуться ли к теме предыдущего  разговора.
Но так-таки ничего больше не сказал.
     Нижняя половина лестницы тонула в  темноте.  Грегори  ощупью
добрался до выхода и тут услыхал, что Шеппард окликает его.
     -- Желаю успеха! -- торжественно  напутствовал  его  главный
инспектор.
     Лейтенант отпустил дверь, и ветер с грохотом захлопнул ее.
     На  улице  сырость  и  холод  пронизывали  до  костей.  Лужи
подернулись льдом, под ногами хрустела смерзшаяся  грязь,  порывы
ветра несли  тысячи  мелких  капель,  превращавшихся  на  лету  в
ледяные  иглы.  Они  впивались  в  лицо  и  с  сухим    шуршанием
отскакивали от жесткой ткани пальто.
     Грегори попытался как-то осмыслить происшедшее, но  с  таким
же успехом он мог  заняться  определением  формы  невидимых  туч,
которые ветер гнал над головой. Воспоминания вечера  сталкивались
между собой и рассыпались на отдельные эпизоды, не связанные друг
с другом ничем, кроме охватившего  его  чувства  растерянности  и
пришибленности. Стены, увешанные  фотографиями  мертвецов,  стол,
заваленный раскрытыми книгами... Грегори внезапно пожалел, что не
заглянул ни в одну  из  них,  не  бросил  взгляда  в  разложенные
бумаги. Ему даже в голову не пришло, что это было  бы  бестактно.
Он чувствовал, что дошел до какой-то границы, за которой исчезает
всякая определенность.  Каждая  деталь,  каждый  факт  готов  был
раскрыть любое из бесчисленных своих возможных  значений,  чтобы,
когда он  попытается  уцепиться  за  него,  внезапно  развеяться,
рассыпаться. И в погоне за истиной он будет  погружаться  в  море
многозначительных подробностей, пока не утонет в нем, так  ничего
до конца и не поняв.
     Собственно говоря, кого он собирается привести к Шеппарду --
творца новой религии?  Четкость  безотказной,  обкатанной  машины
следствия оборачивалась в этом деле против  нее  самой.  Ибо  чем
больше нагромождалось тщательно измеренных, сфотографированных  и
запротоколированных    данных,    тем    явственней      виделась
бессмысленность всей этой конструкции.
     Даже если бы ему пришлось выслеживать прячущегося в  темноте
вооруженного  громилу,  он  бы  и  тогда  не  ощущал  так   остро
собственную беспомощность и беззащитность. А что  могло  означать
это сомнение и  беспокойство,  проглядывавшее  в  глазах  старика
инспектора, который хотел бы ему помочь, да не может.
     Почему он поручил это дело, разрешение которого (он ведь сам
это говорил) может оказаться неприемлемым, ему -- начинающему?  И
только ли для этого он вызвал его так поздно, почти ночью?
     Не видя ничего вокруг, не чувствуя стекающих по