-- Чепуха. Потом вернусь.
     Грегори уселся, захлопнул дверцу и резко взял с места.

     7

     Поставив машину во дворе, Грегори вернулся в  подъезд.  Сисс
стоял с закрытыми глазами, тяжело опершись на перила, на губах  у
него блуждала слабая болезненная улыбка. Грегори не  прощался  --
ждал. Наконец Сисс глубоко вздохнул, открыл глаза и посмотрел  на
Грегори.
     -- Вы не торопитесь? -- спросил он.
     Грегори кивнул и, ни слова не говоря, пошел следом за ним по
лестнице. Уже взявшись за ручку двери, Сисс вдруг  замер,  что-то
собрался  сказать,  даже  прикрыл  снова  дверь,  но  тотчас   же
распахнул ее.
     -- Я войду первым, темно, -- сказал он.
     В прихожей свет горел. Кухонная дверь  была  открыта,  но  в
кухне никого не было, только негромко посвистывал чайник, стоящий
на маленьком огне. Они разделись, повесили пальто.
     При свете белого матового шара, висящего под самым потолком,
комната выглядела опрятно и даже празднично. На письменном  столе
длинный ряд книг одинакового формата,  карандаши  и  ручки  лежат
симметрично, к книжным полкам придвинут стеклянный столик  и  два
низких клубных кресла с зеленой обивкой, на  их  сиденья  брошены
подушки с ярким геометрическим узором.  Стол  заставлен  чашками,
бокалами, тарелками с фруктами и  пирожными.  Судя  по  вилкам  и
чайным ложкам, он был сервирован на двоих. Сисс потер руки.
     -- Садитесь к книгам, там удобней, -- сказал он с наигранным
оживлением. -- После  обеда  у  меня  был  гость,  так  что  могу
угостить тем, что осталось.
     Грегори хотел ответить --  непринужденно,  остроумно,  чтобы
подыграть Сиссу, но как-то ничего не придумал и, молча  отодвинув
кресло, уселся на подлокотник лицом к книгам.
     Это  было  великолепное  собрание  научной  литературы    на
нескольких языках; каждая полка снабжена пластмассовой  табличкой
с названием предмета: на  одной  --  труды  по  антропологии,  на
другой -- по математике. Краем глаза Грегори заметил в выдвинутом
ящике стола какие-то планшеты с неяркими пятнами телесного цвета,
но едва  бросил  на  них  взгляд,  как  Сисс  сорвался  с  места,
буквально подбежал к столу, коленом  задвинул  ящик  и  захлопнул
дверцу.
     -- Беспорядок, прошу прощения, -- объяснил он  с  наигранной
непринужденностью, опять  потер  руки  и  уселся  возле  окна  на
батарею парового отопления.
     -- Нынешний ваш интерес к моей особе представляется мне тоже
весьма  подозрительным,  --  заметил  он.  --  Слишком   уж    он
всесторонний...
     -- У вас, наверно, было  много  неприятностей  в  жизни,  --
отозвался Грегори. Он наугад вытаскивал толстые  тома  и  большим
пальцем прогонял страницы, как  карты  в  колоде;  перед  глазами
мелькали формулы и математические символы.
     -- Пожалуй, да. Что будете пить -- чай,  кофе?  --  вспомнил
вдруг Сисс о своих обязанностях хозяина.
     -- То же, что и вы.
     -- Отлично.
     Сисс  направился  на  кухню.  Грегори  отложил    "Principia
mathernatica" ["Основы математики" (лат.)] и уставился на  дверцу
письменного стола. Он бы с удовольствием порылся в ящиках, но  не
смел. Через открытую дверь было слышно, как Сисс возится у плиты.
Вскоре он принес чайник, налил по чашке  чаю  и  уселся  напротив
Грегори.
     -- Осторожно, горячий, -- предупредил он. -- Итак, я  теперь
вне подозрений? -- И, помолчав с минуту,  продолжил:--  А  знаете
что? Я мог бы подбросить еще один мотив,  который  ускользнул  от
вашего внимания. Представьте, что мне нужно было  спрятать  труп.
Например, я кого-то  убил.  И  чтобы  затереть  следы,  я  создаю
необычную ситуацию, перетаскиваю покойников  с  места  на  место,
произвожу, так сказать, смятение и замешательство, в котором  моя
жертва исчезает с концами. Как вам это нравится?
     -- Слишком  литературно,  --  ответил  Грегори.  Он  раскрыл
толстый, тяжелый том  по  психометрии,  отпечатанный  на  плотной
мелованной бумаге. -- У Честертона есть похожий рассказ.
     -- Не   читал. Не  люблю  Честертона.  Значит,  нет?  Ну,  а
по-вашему, каковы были мои мотивы?
     -- Вот я и не знаю, зачем бы вам нужно было  устраивать  все
это? И ни один мотив к вам не подходит. Потому я и  отказался  от
подозрений.
     -- А вы пробовали ворошить мое прошлое? Устанавливали, когда
и куда я ходил? Искали следы и отпечатки пальцев? Я что-то такого
не заметил, за одним исключением.
     -- Ну, традиционные методы  я  сразу  отбросил,  потому  что
мозаика все равно не складывалась. Тем более  что  систематически
вести следствие я  не  умею.  Предпочитаю  импровизировать.  Если
угодно, я человек скорее беспорядочный, -- сообщил Грегори. Между
страницами он почувствовал что-то твердое и медленно перелистывал
книгу. -- Я даже создал теорию,  оправдывающую  мою  небрежность:
собирание улик ничего не дает, пока не уловишь верное направление.
     -- Так вы интуитивист! Бергсона [Бергсон Анри (1859--1941)--
французский  философ,  представитель    интуитивизма,    согласно
которому интуиция, противостоящая интеллекту, рассматривается как
самое достоверное средство познания мира.] читали?
     -- Читал.
     Грегори перелистнул еще страницу. Перед  ним  лежал  негатив
довольно большого формата. На  фоне  просвечивающей  сквозь  него
белой бумаги вырисовывалась фигура человека,  откинувшегося  чуть
назад. Медленным движением Грегори поднял книгу на уровень глаз и
поверх нее взглянул на Сисса, сидящего чуть  ниже.  При  этом  он
пальцем  потихоньку  передвигал  негатив    по    незапечатанному
промежутку между колонками текста, не переставая говорить.
     -- Шеппард сообщил мне, что в ту ночь, когда  исчез  труп  в
Льюисе, вы сидели у него. Так что у  вас  алиби.  А  я  вел  себя
подобно глупому щенку, который ищет закопанную кость там, где  ее
нет, бегает от дерева к  дереву  и  роет,  роет,  хотя  искать-то
нечего  и  незачем.  Я  сам  себя  обманывал.  Не  было   никаких
оснований...
     Он передвигал негатив по белой полоске и  наконец  разобрал:
это был снимок обнаженной женщины, полулежащей на столе.  Темные,
а в действительности светлые, волосы, свешиваясь на руку, которой
она опиралась на ряд темных  кирпичей,  почти  достигали  сосков,
просвечивающих молочными пятнышками. Свисающие со  стола  длинные
ноги у лодыжек стягивали не то бусы, не то  четки.  Второй  рукой
она придерживала какой-то непонятный, туманный  предмет,  лежащий
на сдвинутых черных бедрах. Между губами, искаженными  в  неясной
гримасе, виднелись черные точки зубов.
     -- Думаю, выглядело это  все  страшно  глупо,  --  продолжал
Грегори  и  бросил  взгляд  на  Сисса.  Тот  улыбнулся   бледной,
незаметной улыбкой и медленно опустил голову.
     -- Право, не знаю. У вас просто другая точка зрения. Если бы
мы жили во времена инквизиции, вы, возможно, и добились бы своего.
     -- Что вы имеете в виду? -- быстро спросил  Грегори.  Прижав
негатив к странице, он еще раз глянул на него и вдруг все  понял:
то, что он принимал за четки, на  самом  деле  было  цепочкой.  У
девушки скованы ноги. Наморщив лоб, он захлопнул книгу,  поставил
ее на место и опустился с подлокотника на сиденье.
     -- Я не выношу боли. Пытками вы смогли бы  вырвать  из  меня
любое признание. Переломали бы мне все кости, но зато  спасли  бы
душевный покой. Или, вернее, целостность мировоззрения.
     -- Не могу  понять  Шеппарда,  как,  впрочем,  и  всей  этой
истории, -- задумчиво произнес Грегори.  --  Всучил  мне  глухое,
безнадежное дело и с самого начала не дал ни единого шанса.  Хотя
вам это, должно быть, не интересно?
     -- Признаться, нет, -- ответил Сисс, ставя пустую чашку.  --
Все, что мог, я сделал.
     Грегори встал и прошелся по комнате. На стене висела большая
фотография в рамке: скульптурная группа, снятая  снизу,  с  резко
очерченными пятнами света и тени.
     -- Это вы снимали?
     -- Да.
     Сисс даже не повернул головы.
     -- Неплохо.
     Грегори осмотрелся. В  письменном  столе  он  узнал  стол  с
негатива. "А кирпичи -- это книги", -- догадался он. Взглянул  на
окна: кроме обычных, на них были черные светонепроницаемые шторы,
сейчас свернутые и поднятые.
     -- Вот уж не думал, что у вас  склонность  к  искусству,  --
заметил он, снова присаживаясь к столу.
     Сисс несколько раз моргнул и с трудом поднялся.
     -- Когда-то   увлекался.  Кое-что  еще  сохранилось,  хотите
взглянуть?
     -- О, с удовольствием.
     -- Сейчас. -- Сисс шарил по карманам. -- Где  же  ключи?  А,
наверное, в пальто.
     Он вышел, оставив дверь  приоткрытой,  и  зажег  в  прихожей
свет. Не было его довольно долго. Грегори очень хотелось еще  раз
заглянуть в том психометрии, но он побоялся рисковать. Послышался
шум, треск, как будто рвали ткань, и на пороге появился Сисс.  Он
страшно  изменился.  Выпрямившись,  хрипло  дыша,   неестественно
большими шагами он шел на Грегори, точно собираясь  броситься  на
него. Шага за два до стола он  разжал  кулак,  и  из  него  выпал
смятый клочок бумаги. Грегори узнал салфетку. Кружась в  воздухе,
она медленно опускалась на пол. Крохотный рот  Сисса  сложился  в
гримасу невыразимого отвращения. Грегори почувствовал, что  щеки,
лоб -- все лицо -- у него пылают.
     -- Что тебе нужно от меня, ты, мразь? -- фальцетом выкрикнул
Сисс. -- Признания? Ну так получай! Это я. Слышишь? Это я! Все я!
Я все подстроил, я воровал трупы! Играл мертвецами в  куклы:  так
мне захотелось, ясно?! Не смей прикасаться ко мне, мразь,  не  то
меня вырвет!!! -- Лицо у Сисса посинело. Он с  трудом  добрел  до
письменного стола, упал в кресло, трясущимися руками  вытащил  из
кармана стеклянную трубочку, вырвал зубами пробку  и,  прерывисто
дыша,  почти  задыхаясь,  слизнул  несколько  капель  маслянистой
жидкости. Постепенно  дыхание  его  становилось  глубже,  ровнее.
Опершись затылком о книжную полку, он сидел с закрытыми глазами и
хватал  воздух.  Наконец,  придя  в  себя,  шевельнулся,   уселся
поудобней. Грегори неподвижно стоял и смотрел. Лицо  у  него  все
еще горело.
     -- Вон! Прошу вас, уйдите, -- хрипло пробормотал Сисс.
     Но Грегори как будто прирос к полу -- стоял и чего-то ждал.
     -- Ах, нет! Ну что ж! -- Сисс вскочил и сразу же закашлялся.
Кашлял он долго, жадно  ловя  ртом  воздух.  Кончив,  выпрямился,
дотронулся до воротничка рубашки, который перед этим  расстегнул,
одернул пиджак и вышел. Хлопнула входная дверь.
     Грегори остался  в  квартире  один.  Сейчас  можно  было  бы
всласть порыться в ящиках; он даже подошел к  письменному  столу,
хотя понимал, твердо знал,  что  не  сделает  этого.  Он  закурил
сигарету и принялся ходить по  комнате.  Голова  была  совершенно
пустая. Раздавив сигарету в пепельнице, он еще  раз  взглянул  на
стол, покачал головой и вышел  в  прихожую.  Пальто  валялось  на
полу, он поднял его и увидел, что спина разорвана почти до талии,
а петля вешалки с лоскутом подкладки висит на крючке.  Он  стоял,
рассматривая  пальто,  и  вдруг  зазвонил  телефон.  Грегори   не
шелохнулся. Телефон все звонил. Тогда Грегори вернулся в  комнату
и остановился, ожидая, когда звонок умолкнет,  но  тот  продолжал
надрываться.
     "Ни принципов, ни  последовательности.  Тряпка  я.  Нет,  не
тряпка, а как это? Мразь, вот как!" -- подумал Грегори  и  поднял
трубку:
     -- Алло?
     -- Это вы? Наконец-то! -- раздался в трубке голос Шеппарда.
     -- Да, я. А откуда... как вы узнали, что я здесь? -- спросил
Грегори. Ноги у него стали ватные.
     -- Ну а где вы еще можете быть в двенадцатом часу ночи, если
вас нет дома? --  ответил  Шеппард.  --  Вы  долго  еще  намерены
оставаться здесь? Сисс не очень далеко от вас?
     -- Сисса нет. Его вообще нет в квартире.
     -- А кто  есть?  Сестра?  --  В  голосе  инспектора  звучало
недовольство.
     -- Вообще никого нет.
     -- То есть как? Вы один? Как вы там очутились? -- На сей раз
голос инспектора звучал явно неприязненно.
     -- Мы пришли  вместе,  но  он  ушел.  У  нас  тут  произошел
конфликт, -- с трудом выдавливал из себя Грегори.  --  Потом,  то
есть завтра, я... если смогу... в общем, при встрече... А  почему
вы звоните? Что-нибудь случилось?
     -- Случилось.   Умер  Вильямс.  Вам  эта  фамилия,  надеюсь,
известна?
     -- Да, конечно.
     -- Перед смертью он пришел в себя и захотел дать  показания.
Я пытался отыскать вас, даже по радио объявляли...
     -- Простите, не знал...
     -- Не стоит извиняться. Показания записали на магнитофон.  Я
бы хотел, чтоб вы их прослушали.
     -- Сейчас?!
     -- А зачем откладывать? Вы ждете Сисса?
     -- Нет, нет, я как раз собрался уходить...
     -- Вот и прекрасно. Вы в силах прямо сейчас приехать ко мне?
Я предпочел бы не откладывать на завтра...
     -- Хорошо, -- каким-то бесцветным голосом  ответил  Грегори,
но тут же вспомнил о пальто и поспешно добавил:-- Только  сначала
мне нужно заехать домой. Это займет полчаса, не больше.
     -- Жду вас.
     Шеппард повесил трубку.  Грегори  поднял  пальто,  перекинул
через руку и сбежал вниз по лестнице. Заглянул  во  двор:  серого
"крайслера" не было. На улице он поймал такси, доехал до  "Савоя"
и пересел в свой "бьюик".  Остывший  мотор  долго  не  заводился.
Прислушиваясь к его тарахтению, Грегори мучительно размышлял, что
сказать Шеппарду.
     Возле дома мистера и миссис Феншо стоянки не было, но сейчас
Грегори было не до соблюдения правил; он оставил машину у ворот и
по мокрому асфальту, в котором, как в зеркале, отражались далекие
огни, помчался к парадному входу. Долго пытался повернуть ключ  в
замке, пока с удивлением не  обнаружил,  что  дверь  не  заперта.
Такого еще не  бывало.  Огромный  холл  был  заполнен  мерцающим,
колеблющимся  полусветом,  над  лестницей  на  высоком  сводчатом
потолке вспыхивали и угасали какие-то странные  отблески.  Ступая
на цыпочках, Грегори  дошел  до  зеркального  зала  и  на  пороге
остановился.
     На том месте, где  стоял  стол,  было  какое-то  возвышение,
накрытое  коврами.  По  обеим  сторонам  его  стояли  свечи,    и
бесконечные  галереи  огоньков  дрожали  в  угловых  зеркалах.  В
воздухе  висел  запах  горячего  стеарина,  желтосиние    огоньки
беспокойно колебались, фитиль одной свечи  потрескивал.  Все  это
было  настолько  необычно,  что  Грегори  замер  и    остолбенело
уставился на пустое место между  рядами  свечей.  Потом  медленно
поднял глаза; со стороны  могло  показаться,  будто  он  любуется
радугами, загорающимися  и  гаснущими  в  хрустальных  кристаллах
люстры. Осторожно обвел взглядом зал -- никого.  Двинулся  дальше
-- вдоль стенки, крадучись, на цыпочках, точно вор,  --  и  вдруг
увидел на полу белую свернутую спиралью стружку. И, только  дойдя
до  распахнутой  двери,  услыхал  шаги.    Надеясь    проскочить,
спрятаться у  себя  в  комнате,  он  пошел  быстрее.  Впереди,  в
темноте,  забрезжили  дрожащие  золотистые  искры.  Из   коридора
выплыла миссис Феншо. Она шла очень  медленно,  на  плечи  поверх
черного платья у нее была накинута темно-лиловая шаль с  нашитыми
золотыми  бляшками;  при  каждом  движении  они   вспыхивали    и
переливались. Грегори попытался разминуться, но она шла прямо  на
него. Шла, как слепая. Пришлось отступить на шаг и еще на шаг, он
пятился задом, а она надвигалась -- неуклонно,  точно  не  видела
его. Грегори споткнулся о дорожку и остановился. Они опять были в
зеркальном зале.
     -- Жизнь моя! -- вдруг выкрикнула  рыдающим  голосом  миссис
Феншо. -- Жизнь моя! Все! Все кончено! Унесли его! -- Она подошла
так близко, что Грегори чувствовал на  щеке  ее  дыхание.  --  Он
знал, что не выдержит, и еще сегодня говорил  мне!  Но  ведь  все
было как обычно, почему же все кончилось?  Почему?  --  повторяла
она, жарко дыша Грегори прямо в лицо,  и  внезапно  эти  слова  и
фразы, выкрикиваемые с таким отчаянием, утратили для него  всякий
смысл и значение.
     -- Не знаю... о, неужели... мне очень жаль... --  беспомощно
бормотал Грегори,  чувствуя,  что  запутывается  в  нелепости,  в
непонятной    трагедии,    становится    участником      какой-то
неправдоподобной  сцены,  разыгрываемой    с    правдоподобнейшим
отчаянием. Из-под  шали  миссис  Феншо  выползла  темная  рука  с
набухшими венами и крепко схватила Грегори за запястье.
     -- Что произошло? Неужели  мистер  Феншо...  --  Грегори  не
закончил вопроса, потому  что  она,  захлебываясь  от  беззвучных
спазматических рыданий, подтвердила его предположение судорожными
кивками. -- Ох, так внезапно, -- пробормотал он.
     Эти слова, казалось, привели ее в чувство. Она взглянула  на
него тяжело, жестко, почти с ненавистью.
     -- Нет! Не внезапно! Не внезапно! Нет! Уже давно, уже долго,
и он все эти годы отодвигал, мы вместе сопротивлялись,  боролись,
у него же было все самое лучшее, что  только  нужно  человеку.  Я
каждую ночь делала ему массаж, я держала его за руку,  когда  ему
было плохо, сидела возле него до рассвета. Без меня он мог только
днем, днем я ему была не нужна, но ведь сейчас же  ночь,  ночь!!!
-- снова закричала она отчаянно, страшно, и странное, звучное эхо
еще усилило ее голос.
     "Ночь..." -- искаженно и деформированно донеслось из глубины
дома,  из  темной  анфилады  комнат,  выходящих  на    лестничную
площадку, и медленно угасло -- над головою женщины, которая одной
рукой судорожно сдавила его  кисть,  а  другой  колотила  его  по
груди.    Ошеломленный,    подавленный    такой     стихийностью,
обнаженностью  горя,  такой  силой  отчаянья,  понемногу  начиная
понимать, что произошло, Грегори молча  смотрел  на  колеблющиеся
огоньки свечей, озаряющие пустое, застланное коврами возвышение в
центре зала.
     -- О ты, ты! О ты! --  кричала  миссис  Феншо,  и  непонятно
было, то ли она обращается к Грегори, то ли к покойному  мужу,  а
может, взывает к Богу.
     И вдруг крики оборвались и  сменились  всхлипываниями.  Одна
слеза, блеснув, упала на лацкан пиджака Грегори; он  почувствовал
облегчение, оттого что ей наконец удалось  заплакать.  Но  миссис
Феншо тут же взяла себя в руки и голосом,  на  удивление  ровным,
хотя и вибрирующим от сдерживаемых рыданий, сказала:
     -- Благодарю вас. Прошу меня извинить. Идите...  Теперь  вам
никто не будет мешать. О, никто! Уже никому, никогда!
     Голос ее задрожал, казалось, она опять сорвется на отчаянный
крик. Грегори внутренне сжался, но миссис Феншо, поправив лиловую
шаль, пошла к противоположным дверям. По коридору  Грегори  несся
чуть ли не бегом и остановился только около своей комнаты.
     Плотно закрыв дверь, он зажег ночник, сел на письменный стол
и не мигая смотрел  на  лампу,  пока  перед  глазами  не  поплыли
радужные пятна.
     "Выходит,  он  был  болен  и  умер.   Видно,    какая-нибудь
хроническая болезнь. А она, значит, за ним ухаживала. И только по
ночам. А днем что? Предпочитал быть один? Что  с  ним  было?  Она
вспоминала  массаж.  Удушье?  Или  нервное?  Да,  и   бессонница;
возможно, это от сердца.  Такто  он  казался  здоровым,  то  есть
тяжело больным не выглядел. Интересно, сколько ему было лет? Явно
под семьдесят. Видимо, это случилось сегодня, верней, уже  вчера.
Меня же почти весь день не  было  дома;  скорей  всего,  он  умер
утром, в крайнем случае, около полудня,  а  вечером  его  увезли.
Иначе как объяснить свечи?"
     Начала  затекать  нога,  Грегори  переменил   позу.    "Все,
оказывается, очень просто: он болел,  она  за  ним  ухаживала  --
всякие там сложные процедуры... Да, а когда же она спала?"
     И тут Грегори вспомнил, что его ждет  Шеппард.  Он  вскочил,
схватил из шкафа старое пальто, быстро оделся и крадучись вышел в
коридор. В доме царила мертвая тишина. В зале догорали свечи;  он
сбежал по лестнице, освещенной их  неровным  тусклым  светом.  "И
всего-то это продолжалось полчаса", -- с удивлением  подумал  он,
садясь за руль. Когда он проезжал мимо Вестминстера, пробило час.
     Как и в прошлый раз