весьма  вероятно.
Если это случится, серия замкнется, закончится, а с нею -- и  все
прочее. Да, поздновато я спохватился.  Фотоаппарат,  снимающий  в
инфракрасных лучах, мог бы сделать снимки настолько  однозначные,
что меня минули бы... смехотворные подозрения.
     -- А Беверли-Корт  вытекает  из  вашего  уравнения?  Я  хочу
сказать, можно ли по нему определить места, где объявятся  трупы?
-- спросил Грегори.
     -- Вопрос поставлен некорректно, -- ответил Сисс. --  Места,
в которых будут обнаружены тела, то есть в которых прекратится их
движение или, если угодно, перемещение,  я  определить  не  могу.
Единственное, что  можно  --  приблизительно  вычислить  время  с
момента исчезновения тела до момента затухания явления. Но  грубо
приблизительно. Позже всего будут  обнаружены  тела,  исчезнувшие
первыми. Можете  объяснить  это  тем,  что  "фактор"  наделил  их
наибольшим запасом  движительной  энергии,  в  то  время  как  на
границе "острова" он  был  уже  ослаблен  и  мог  вызвать  только
нескоординированные движения. Хотя вы ведь считаете, что все  это
бред. Или ложь, что, впрочем, одно и то же. А сейчас не могли  бы
вы оставить меня? У меня масса дел. -- И Сисс указал на  ящики  с
заплесневелыми томами.
     Грегори кивнул:
     -- Сейчас ухожу. Еще только один вопрос: вы ездили  к  врачу
на своей машине?
     -- Нет. В метро. И так же возвращался. У  меня  к  вам  тоже
вопрос: каковы ваши намерения относительно меня? Меня  интересует
только одно: как можно дольше работать без  помех.  Надеюсь,  это
понятно?
     Грегори, застегивая пальто,  которое  вдруг  показалось  ему
страшно  тяжелым,  точно  сшитым  из  свинцовых  листов,   сделал
глубокий вдох и опять ощутил слабый запах гнили.
     -- Мои намерения? Никаких  намерений  у  меня  нет.  И  хочу
обратить ваше внимание на то, что я не высказывал ни  подозрений,
ни обвинений в ваш адрес -- ни единым словом.
     Кивнув на прощание,  Грегори  вышел  в  темную  прихожую.  В
полумраке бледным пятном мелькнуло женское лицо и тотчас  исчезло
-- хлопнула  кухонная  дверь.  Грегори  отыскал  выход,  еще  раз
взглянул на светящийся циферблат часов и пошел вниз по  лестнице.
Из  подъезда  он  повернул  во  двор,  где  стоял  длинный  серый
автомобиль. Медленно обошел вокруг него,  но  при  слабом  свете,
падающем из флигеля, ничего подозрительного не обнаружил.  Дверцы
машины были заперты, внутри темно,  и  только  на  никелированном
бампере в такт шагам Грегори  перемещалась  цепочка  огоньков  --
крохотных отражений окон дома. Грегори приложил руку к капоту, он
был холодный. Правда, это ни о чем не говорило,  а  до  радиатора
добраться  было  трудно.    Чтобы    просунуть    ладонь    между
хромированными пластинами, похожими на  мясистые  губы  какого-то
морского чудовища, пришлось нагнуться. Внезапно  раздался  легкий
шум; Грегори вздрогнул и выпрямился.  В  окне  второго  этажа  он
увидел Сисса. И сразу  же  решил,  что  можно  и  не  осматривать
машину: поведение Сисса подтверждает подозрения. Но тут же у него
возникло такое чувство, точно его поймали на чем-то постыдном,  и
чувство это не проходило, росло, так как, наблюдая за Сиссом,  он
понял, что тот и не собирался следить за ним. Ученый просто стоял
у открытого окна, а потом медленно и неловко уселся с  ногами  на
подоконник и усталым жестом подпер  голову  рукой.  Поза  эта  до
такой степени не сочеталась с тем образом Сисса, который сложился
у Грегори, что он растерянно, на цыпочках начал отступать в  тень
и  нечаянно  задел  ногой  кусок  жести.  Жесть  загремела.  Сисс
взглянул во двор. Грегори точно  кипятком  окатило,  он  замер  и
стоял, не зная, куда деваться. Правда, он  надеялся,  что  ученый
его не заметит, но тот упорно продолжал смотреть вниз, и Грегори,
хоть и не видел выражения его лица,  почти  физически  ощущал  на
себе презрительный взгляд.
     Не смея даже думать о  дальнейшем  обследовании  машины,  он
втянул голову в плечи и как оплеванный поплелся со двора.
     Но уже около метро он успокоился настолько, что почувствовал
в себе способность трезво оценить  этот  неприятный  инцидент  во
дворе -- неприятный в том смысле, что вывел  его  из  равновесия.
Грегори был почти уверен, что во  второй  половине  дня  видел  в
городе машину Сисса. Кто  сидел  за  рулем,  он  не  заметил,  но
отлично помнил характерную вмятину  на  заднем  крыле,  очевидно,
след недавнего  столкновения.  Занятый  своими  мыслями,  Грегори
тогда не обратил  внимания  на  эту  встречу,  но  теперь,  после
заявления Сисса, что он ездил к врачу в  метро,  она  приобретала
значение. Уверенность в том, что Сисс солгал, помогла бы  ему  --
это он четко сознавал --  преодолеть  неуверенность  и  уважение,
испытываемое к ученому. Более того, она убила бы чувство жалости,
охватившее его во время этого  неудачного  визита.  А  сейчас  он
опять ничего не знал: даже убеждение в  том,  что  он  видел  эту
машину, держалось на зыбком  "вроде  бы",  лишавшем  его  всякого
веса. Единственное утешение -- то, что он  открыл  несоответствие
между  словами  и  поступками  Сисса:  выпроваживая  его,  доктор
ссылался  на  необходимость  работать,  а  сам   рассиживал    на
подоконнике. Но в то же время Грегори хорошо помнил  позу  Сисса,
его поникшую фигуру и опущенную голову, и то, как он  с  чувством
смертельной  усталости  привалился  к  раме.  А  что,  если   эта
усталость была вызвана их словесным поединком и он,  следователь,
из-за дурацкого благородства не воспользовался ею, не использовал
минутной слабости противника, ушел, может быть,  как  раз  тогда,
когда решающие слова готовы были сорваться с уст?
     Загнав себя этими мыслями  в  лабиринт  любых  возможностей,
Грегори, бессильно злой, хотел  теперь  только  одного:  поскорей
добраться до дома и занести все "данные" в свой толстый блокнот.
     Когда  он  вышел  из  метро,  было  без  нескольких    минут
одиннадцать. У поворота перед самым домом мистера и миссис  Феншо
в нише стены был пост  слепого  нищего,  подкарауливавшего  здесь
вместе со своим облезлым, страшным псом прохожих. У  слепца  была
губная гармошка, в которую он дул только тогда, когда  кто-нибудь
проходил мимо; при этом он даже не  пытался  притвориться,  будто
наигрывает  какую-то  мелодию;  звуки  гармошки  служили   просто
сигналом. О том, что этот человек  стар,  можно  было  догадаться
скорее по его одежде, чем по физиономии, заросшей густой  щетиной
неопределенного цвета. В любое время суток, выходя ли  чуть  свет
из дому, возвращаясь ли поздней ночью, Грегори видел его  на  том
же самом месте  --  как  вечный,  непреходящий  укор.  Нищий  был
неизменной деталью уличного  пейзажа,  точно  так  же,  как  ниша
старой стены, в которой он сидел, и  Грегори  даже  в  голову  не
приходило, что, молча мирясь с его присутствием, он соучаствует в
нарушении закона. Ведь Грегори был полицейским, а закон  запрещал
нищенство.
     И хотя Грегори никогда не думал об этом человеке,  одетом  в
жуткие лохмотья и к тому же, наверно,  омерзительно  грязном,  но
тем не менее тот занимал какое-то  место  в  его  памяти  и  даже
вызывал какие-то эмоции,  так  как  перед  нишей  Грегори  всегда
ускорял шаг. Нищим он не подавал, но вовсе не потому, что  делать
это запрещали его принципы или характер службы. Он и сам не  знал
почему; похоже, тут в игру вступало нечто вроде стыда. Но в  этот
раз, уже миновав  пост  старого  побирушки,  Грегори  (при  свете
далекого фонаря он заметил только сидящую на страже собаку, ей он
частенько сочувствовал) неожиданно для  себя  повернул  назад  и,
держа двумя пальцами выловленную из  кармана  монету,  подошел  к
темной норе. И тут случилось одно из тех мелких  происшествий,  о
которых никогда никому не рассказывают,  а  если  вспоминают,  то
лишь с чувством жгучего  стыда.  Грегори,  уверенный,  что  нищий
протянет  руку,  несколько  раз  ткнул  монетой  в  темноту,   но
натыкался только на отвратительные  засаленные  лохмотья;  старик
отнюдь не торопился принять подаяние, неуклюже и  медлительно  он
поднес к губам гармошку и  принялся  извлекать  из  нее  какие-то
ужасающие  немелодичные  звуки.  Охваченный  омерзением,  уже  не
пытаясь отыскать кармана в отрепьях, укрывавших скрюченное  тело,
Грегори вслепую опустил монету и сделал  первый  шаг,  как  вдруг
что-то зазвенело у его ноги  и  в  слабом  свете  фонаря  блеснул
катившийся за ним медяк, тот  самый,  который  он  сунул  нищему.
Грегори машинально  нагнулся,  поднял  его  и  швырнул  в  темную
расщелину стены. Раздался хриплый,  сдавленный  стон.  Близкий  к
отчаянию, Грегори  двинулся  размашистым  шагом,  словно  убегая.
Гадкое это происшествие, занявшее никак не более минуты,  привело
его в совершенно дурацкое, лихорадочное возбуждение, от  которого
он отошел только у самого дома, заметив в своем окошке свет.  Без
обычных предосторожностей он взбежал по лестнице на второй этаж и
с бьющимся сердцем остановился возле  своей  комнаты.  С  минуту,
прислушиваясь, постоял у двери -- было тихо. Взглянул на часы  --
они  показывали  четверть  двенадцатого  --  и  открыл  дверь.  У
застекленного выхода на терассу за его столом сидел Шеппард.  При
виде Грегори он оторвался от книги и произнес:
     -- Добрый вечер, лейтенант. Очень  хорошо,  что  вы  наконец
пришли.

     5

     Грегори был так поражен, что даже не ответил, не снял шляпы,
а остолбенело продолжал стоять в дверях. Вид у него, должно быть,
был довольно глупый, потому что инспектор чуть заметно улыбнулся.
     -- Может, вы все-таки закроете дверь, --  наконец  предложил
он, поскольку создалась угроза, что немая сцена затянется надолго.
     Грегори опомнился, повесил пальто, пожал инспектору  руку  и
выжидающе уставился на него.
     -- Я пришел поинтересоваться результатами  вашего  визита  к
Сиссу, -- сообщил Шеппард, снова усевшись в кресло и положив руки
на книжку, которую перед этим  читал.  Говорил  он,  как  обычно,
спокойно, но в  слове  "результаты"  Грегори  уловил  иронический
оттенок и потому, отвечая, старался изображать наивную открытость:
     -- О сэр, достаточно вам было бы сказать, и я  бы  позвонил,
нет, разумеется, это вовсе не значит, что я не рад вашему визиту,
но специально приезжать... -- торопливо говорил он.
     Шеппард, однако, не пожелал включиться в предложенную  игру.
Коротким жестом он прервал поток красноречия.
     -- Не стоит  играть  в  бирюльки,  лейтенант.  Правильно,  я
пришел не только для того, чтобы выслушать ваш рассказ. Я считаю,
что вы совершили ошибку, и весьма серьезную, разыграв эту комедию
с телефонным звонком. Да, да, со звонком  к  Сиссу.  Вы  поручили
Грегсону сообщить о якобы найденном теле, чтобы  посмотреть,  как
будет реагировать Сисс. И я рискну высказать  предположение,  что
узнать вам ничего не удалось, блеф не дал результата. Я  ведь  не
ошибся? Да?
     Последние слова он произнес довольно суровым тоном.
     Грегори нахмурился, настроение у него сразу  упало.  Потирая
озябшие руки, он уселся верхом на стул и буркнул:
     -- Да.
     Красноречие его сразу угасло. А главный инспектор,  протянув
ему портсигар и сам взяв сигарету, продолжал:
     -- Это известный прием,  кстати  сказать,  литературный,  на
чертовски коротких ногах. Вы не узнали ничего или почти ничего, а
Сисс уже  знает  или,  в  крайнем  случае,  узнает  завтра,  что,
впрочем, одно и то же, о ваших  подозрениях,  и,  мало  того,  он
узнает, что вы подстроили ему не  совсем  лояльную  ловушку.  Тем
самым,  если  принять  вашу  точку  зрения,  что   он    является
преступником или соучастником преступления, вы оказали ему услугу
-- предостерегли. А в том, что такой осмотрительный человек,  как
наш    преступник,    получив    предостережение,      удесятерит
осмотрительность, вы, надеюсь, не сомневаетесь?
     Грегори молчал, растирая замерзшие пальцы. Шеппард продолжал
выговаривать, все так же сдержанно и ровно, хотя глубокая складка
между бровями свидетельствовала о том, что спокойствие его только
внешнее.
     -- То, что вы  не  поставили  меня  в  известность  о  своих
планах, --  ваше  дело;  я  по  мере  сил  стараюсь  не  стеснять
инициативу офицеров, ведущих у меня следствие. Но то, что  вы  не
поговорили со мной о своих подозрениях  в  отношении  Сисса,  это
просто-напросто глупо, потому что я мог бы многое рассказать  вам
о нем -- не как начальник, а как человек, давно с  ним  знакомый.
Надеюсь, меня-то вы уже перестали подозревать?
     Грегори мгновенно залился краской.
     -- Да, вы правы, --  с  трудом  выдавил  он,  глядя  в  лицо
инспектору. -- Вел я себя, как последний идиот. Единственное  мое
оправдание -- то, что я никогда, ни при каких обстоятельствах  не
смогу поверить в чудо, даже  если  бы  это  грозило  мне  утратой
рассудка.
     -- В   этом  деле  каждому  из  нас  приходится  быть  Фомой
неверующим -- такова уж печальная привилегия нашей профессии.  --
Голос Шеппарда смягчился, как будто краска стыда,  залившая  щеки
Грегори, доставила ему удовлетворение. -- Ну, да я пришел  к  вам
не устраивать нагоняй, а постараться помочь. А  потому--за  дело.
Как прошло у Сисса?
     С неожиданной легкостью Грегори начал рассказывать о визите,
со всеми подробностями, не  скрывая  ни  одного  своего  промаха.
Примерно  на  середине  повествования,  красочно  описывая  сцену
напряженного  молчания,  после    которой    они    с    доктором
расхохотались, он уловил за стеной приглушенный звук и  внутренне
сжался. Мистер Феншо начинал ночную акустическую мистерию.
     Грегори продолжал рассказывать, с жаром, многословно,  а  по
спине  у  него  ползли  мурашки;  несомненно,  рано  или   поздно
инспектор обратит внимание на  эти  противоестественные  в  своей
загадочности и бессмысленности звуки, спросит, что они значат,  и
тогда ему, несмотря на упорное сопротивление,  все-таки  придется
втянуться в орбиту этих таинственных нелепостей. Впрочем, Грегори
не  раздумывал  над  тем,  к  чему  это  приведет,   просто    он
настороженно прислушивался к расходившемуся  мистеру  Феншо,  как
прислушиваются к ноющему зубу. Прозвучала серия щелчков, за  ними
последовали мягкие влажные хлопки. Грегори старался говорить  как
можно громче, энергичней, только бы инспектор не обратил внимания
на эти шумы.  Поэтому,  закончив  рассказ,  он  не  замолчал,  а,
пытаясь заглушить мистера Феншо,  принялся  --  чего  при  других
обстоятельствах ни за  что  не  стал  бы  делать  --  всесторонне
анализировать "статистическую гипотезу" Сисса.
     -- Не представляю, как он наткнулся на эту историю с  раком,
но существование "острова" низкой заболеваемости  --  непреложный
факт. Конечно,  можно  было  бы  провести  исследования  в  более
широком масштабе, скажем, по всей Европе, чтобы проверить, нет ли
где-нибудь еще таких же "островков", как в графстве Норфолк.  Это
бы подкрепило гипотезу. Правда, я не говорил с ним на  эту  тему,
да и с другой стороны -- он прав:  это  не  наше  дело.  Полиция,
проверяющая научную гипотезу, действительно выглядела бы комично.
Что же касается выводов, Сисс слишком умен, чтобы ошеломлять меня
фантастическими предположениями, напротив, он сам их  высмеял.  А
что же иное нам остается? Я думал над всем  этим  и  вот  к  чему
пришел: первый вариант, наиболее осторожный, основывается на том,
что мы имеем дело с видоизменившимся возбудителем рака, скажем  с
неким неизвестным  вирусом.  Тогда  ход  рассуждений  может  идти
следующим образом: рак проявляется в организме как хаос, организм
же  --  это  отрицание  хаоса,  это  гармония,    упорядоченность
жизненных процессов в  живом  теле.  И  вот  этот  фактор  хаоса,
каковым  является  рак,  вирус  рака,  в  определенных   условиях
видоизменяется; он отнюдь не погибает, он продолжает жить, но уже
не вызывает болезни, хотя и таится в телах людей. В конце концов,
он перерождается до такой степени, что  становится  полной  своей
противоположностью и  из  фактора  хаоса  превращается  в  фактор
некоего нового порядка -- посмертного, то есть, преодолевая  хаос
разложения,  который  приносит  смерть,    пытается    продолжить
жизненные  процессы  в  мертвом  организме.  В  результате    его
жизнедеятельности трупы переворачиваются,  шевелятся,  уходят,  и
это является следствием необычного симбиоза живого, то есть этого
переродившегося вируса, с мертвым,  с  трупом.  Правда,  рассудок
восстает против такого толкования, да и само оно  является  вовсе
не безупречным. Ведь  этот  фактор  порядка  вызывает  отнюдь  не
просто какие-то, а весьма сложные скоординированные движения. Что
это за вирус, заставляющий мертвеца  подняться,  найти  одежду  и
тайком уйти, чтобы никто его не заметил?
     Грегори  остановился,  словно  выжидая,  как    прореагирует
Шеппард, но тут  раздалась  частая  мелкая  дробь,  как  будто  в
комнате мистера Феншо  пошел  странный  горизонтальный  дождь,  и
крупные  упругие  капли  забарабанили  по  стене.  Грегори  снова
понесло, он заговорил еще быстрей и громче:
     -- Вирус рака -- это весьма  правдоподобно,  но  нельзя  же,
принципиально нельзя, объяснять неправдоподобное  правдоподобным,
тут уж, скорее, больше подходит чтонибудь из разряда  фантастики,
и  потому,  естественно,  Сисс  как  бы  невзначай  подсунул  мне
"летающие тарелки", то есть версию, объясняющую все  эти  события
"внеземным"  вмешательством.  И  вот  в  этом,  втором,  варианте
проблема приобретает космический размах; мы имеем дело с  первым,
так сказать, контактом Земли и землян с  существами  из  космоса.
Например: некие существа, разумные, но  значительно  отличающиеся
от  нас,  у  которых  все  процессы  жизнедеятельности  протекают
совершенно иначе, желая ближе познакомиться с людьми,  используют
вот такой метод: посылают на Землю,  незаметно  для  нас,  что-то
вроде своих "инструментов" для исследования людей. "Инструменты",
конечно  же  микроскопические,  невидимым  облаком  опускаются  с
"летающих тарелок". Однако они не атакуют  живые  организмы,  они
предназначены, "адресованы" мертвым. Почему? Ну, скажем, чтобы не
причинять  вреда  живым  (это,  кстати,  свидетельствовало  бы  о
гуманности звездных "пришельцев"). Каким  образом  механик  может
быстрее и лучше всего познакомиться с  конструкцией  и  действием
механизма? Включив его и наблюдая, как он  работает.  Вот  и  эти
"инструменты" действуют по такому же принципу: они  на  некоторое
время "включают" покойников, заставляют их работать, и  пришельцы
получают необходимую информацию. Но даже и  при  таком  допущении
явление нельзя  понять  и  объяснить  до  конца,  и  вот  почему.
Во-первых, "фактор" действует разумно, целенаправленно,  так  что
это не инструмент в нашем понимании, вроде молотка, а  скорее  уж
нечто  сродни  дрессированным  бактериям    --    дрессированным.
натасканным,  как  наши  охотничьи  собаки;  во-вторых,    налицо
непонятная связь "фактора" с раком. Если бы от  меня  потребовали
объяснить эту связь, я предложил бы что-нибудь в  таком  духе:  в
районе низкой заболеваемости люди здоровы не потому, что там  нет
вирусов рака, а потому, что у них  выработался  иммунитет;  можно
предположить, что иммунитет к раку пропорционален восприимчивости
к "космическому фактору" --  таким  образом  и  статистика  будет
сыта, и наше объяснение цело...
     Грегори остановился. И в его комнате, и  в  комнате  мистера
Феншо царила тишина. Шеппард, который до сих пор молча  слушал  и
лишь изредка поглядывал на молодого детектива,  словно  удивляясь
не столько его словам, сколько горячности, спокойно заметил:
     -- И во все это вы, конечно, не верите...
     -- Ни настолечко вот... --  ответил  Грегори.  Внезапно  его
охватила противная слабость. Все  ему  стало  безразлично:  пусть
мистер  Феншо  упражняется,  пусть  молчит;  опять,  как    после
разговора с Сиссом, страшно захотелось остаться одному.
     Инс