идении.   Я
представляю, как вы себя чувствуете.
   - Нет, этого не может  быть,  -  сказала  Лайлак.  На  секунду  наступила
тишина, а потом молодой человек сказал:
   - Сейчас я вас отвезу на берег. ПИ снимет с вас браслеты,  зарегистрирует
и даст вам двадцать пять монет для начала, - он улыбнулся. - Как бы плохо ни
было, - сказал он, - это лучше, чем с  Семьей.  -  Полотно  гораздо  удобнее
паплона - правда, - и даже гнилая фига лучше по  вкусу,  чем  унипироги.  Вы
можете иметь детей, пить, курить сигареты, иметь пару комнат  -  если  много
работаете. Некоторые  железки  даже  умудряются  разбогатеть  -  содержатели
увеселительных заведений, главным образом.. Если вы говорите свобам "сэр"  и
держитесь в Железгороде, то все в порядке. Никаких сканеров,  советчиков,  и
по телевизору не идет круглый год "Жизнь Маркса".
   Лайлак улыбнулась. Чип тоже улыбнулся.
   - Наденьте комбинезоны, -  сказал  молодой  человек.  -  Нагота  приводит
свобов в ужас. Это "дурно", - и он повернулся к доске.
   Они откинули одеяла и влезли в свои влажные комбинезоны, встали за спиной
молодого человека, и он  повел  катер  к  острову.  От  острова  расходились
зеленые и золотые тучи только что взошедшего солнца, и он был увенчан горами
и испещрен точками белого, желтого, розового, голубого.
   - Как красиво, - решительно произнесла Лайлак. Чип, обняв  ее  за  плечи,
смотрел вперед прищуренными глазами и ничего не ответил.

Глава 5

   Они жили в городе, который назывался Полленса, на одной половине  комнаты
в  потрескавшемся  и  осыпающемся  доме  в  Железгороде,  где  часто   гасло
электричество и из крана шла коричневая вода. У них был матрас, стол, стул и
ящик для одежды, которым они пользовались как вторым стулом. Люди  в  другой
половине - семья Ньюманов - мужчина и женщина лет за  сорок  с  девятилетней
дочкой  разрешили  им  пользоваться   плитой,   телевизором   и   полкой   в
холодильнике, где они хранили свои продукты. Это была комната Ньюманов,  Чип
и Лайлак платили четыре доллара в неделю за свою половину.
   Они зарабатывали девять долларов двадцать центов в неделю на  двоих.  Чип
работал на железнорудной шахте, грузил руду в вагонетки, в бригаде с другими
иммигрантами, рядом с автоматическим погрузчиком, который стоял сломанный  -
пыльный и неподвижный.  Лайлак  работала  на  швейной  фабрике,  прикрепляла
застежки к рубахам. Там тоже стояла неподвижная машина, забитая корпией.
   Их девяти долларов двадцати центов хватало на  комнату,  еду,  проезд  по
железной  дороге,  несколько  сигарет  и  газету  под  названием  "Иммигрант
Свободы".  Они  откладывали  пятьдесят  центов  в   неделю   на   одежду   и
непредвиденные обстоятельства, которые могут возникнуть, а пятьдесят  центов
отдавали Помощи Иммигрантам, как частичное погашение  двадцатипятидолларовой
ссуды, которую им дали по прибытии. Они ели хлеб, рыбу, картошку  и  финики.
Сначала от этой еды у них были спазмы  и  запоры,  но  скоро  они  научились
любить ее, получать удовольствие от разного вкуса и разного вида еды. Они  с
нетерпением ждали трапезы, хотя готовка  и  мытье  посуды  оказалось  нудной
работой.
   Их тела изменились. Тело Лайлак кровоточило несколько дней в месяц,  что,
как заверили их Ньюманы, было нормально в нелеченной женщине, ее тело  также
округлилось и стало более гибким, волосы выросли длиннее. Тело Чипа огрубело
и стало сильнее от работы в шахте. У него отросла прямая черная борода, и он
подстригал ее раз в неделю ножницами Ньюманов.
   Клерк в Иммиграционном Бюро дал им имена. Чипа назвали Элико  Ньюмарк,  а
Лайлак - Грэйс Ньюбридж. Позднее, когда они поженились,  -  не  обращаясь  к
Уни, но заполнив формуляры, заплатив налог, и с клятвами "Богу" - имя Лайлак
сменилось - Грэйс Ньюмарк. Они, тем не менее, продолжали называть друг друга
Чип и Лайлак.
   Они привыкли держать в руках монеты и иметь дело с хозяевами магазинов, и
ездить  на  вечно  ломающемся  и  переполненном  монорельсе  Полленсы.   Они
научились уступать дорогу местным уроженцам  и  никак  не  обижать  их,  они
запомнили наизусть  Обет  Лояльности  и  приветствовали  красно-желтый  флаг
Свободы. Они стучались в двери, прежде чем  открыть  их,  и  говорили  среда
вместо "вудодень", март вместо "маркс". Они все время напоминали  себе,  что
слова драка и ненависть приемлемы в  обществе,  а  трахаться  -  неприличное
слово.
   Хассан  Ньюман  пил  очень  много  виски.  Вскоре  после  того,  как   он
возвращался с работы - на самой большой  мебельной  фабрике  острова,  -  он
играл в какие-то шумные игры с Джиджи, своей  дочкой,  и  наощупь  раздвигал
занавеску,  разделяющую  пополам  комнату,  держа   бутылку   в   трехпалой,
покалеченной пилой руке. "Ну, грустные железки,  -  говорил  он,  -  где,  в
драку, ваши стаканы? Давайте, развеселитесь чуть-чуть". Чип и Лайлак  выпили
с ним несколько раз, но обнаружили, что от виски они становились  сумбурными
и неуклюжими, и после этого обычно отказывались.
   - Ну что же, - сказал Хассан Ньюман однажды вечером.  -  Я  знаю,  что  я
хозяин комнаты, но я же не своб, правда? Или что? Думаете, я буду ждать, что
вы меня отбла... отблагодарите  тем  же?  Я  знаю,  что  вы  любите  считать
пенни...
   - Дело не в этом, - сказал Чип.
   - А в чем же? - спросил Хассан. Он покачнулся и удержался на ногах.
   Чип помолчал, подумал, а затем сказал:
   - Ну, и какой же смысл убегать от лечений, если  ты  будешь  одурманивать
себя виски? С тем же успехом ты бы мог вернуться в Семью.
   - А, - сказал Хассан. - А, теперь понял, - он сердито на  них  посмотрел,
этот ширококостный, со спутанной бородой и налитыми кровью глазами  человек.
- Подождите, - сказал он. - Посмотрим, когда вы здесь подольше поживете, вот
и все, - он повернулся и, путаясь в занавеске, вышел на свою половину.
   Они услышали, как он что-то бормочет, а его жена, Рия, успокаивает его.
   Почти все в этом доме пили виски,  похоже,  столько  же,  как  и  Хассан.
Громкие голоса, счастливые или сердитые, слышались  через  стену  всю  ночь.
Лифт и коридоры пропахли спиртным, рыбой и сладкими  духами,  которыми  люди
пытались бороться с неприятными запахами.
   Обычно вечерами, когда они заканчивали уборку, Чип и Лайлак шли на  крышу
подышать немного свежим воздухом или садились за  стол  читать  "Иммигранта"
или книги, которые они нашли в монорельсе или взяли в маленькой  библиотечке
Помощи Иммигрантам. Иногда они. смотрели  телевизор  вместе  с  Ньюманами  -
пьесы о глупом непонимании в семьях местных жителей,  с  небольшими  паузами
для объявлений о разных марок сигарет или дезинфектантов. Иногда  были  речи
Генерала Костанцы или главы церкви - Папы Климента:
   - Неуспокаивающие речи  об  уменьшении  количества  еды,  пространства  и
ресурсов, за  которые  не  стоит  винить  одних  лишь  иммигрантов.  Хассан,
воинственный от виски, обычно выключал  их  до  того,  как  речь  кончалась:
телевизор на Свободе, в отличие от телевизоров Семьи, можно было выключать и
включать в любое время, по желанию.
   Однажды в шахте  к  концу  пятнадцатиминутного  обеденного  перерыва  Чип
подошел к автоматическому погрузчику и стал  рассматривать  его,  соображая,
правда ли что его невозможно починить,  или,  может  нужно  просто  заменить
испорченную деталь. Местный уроженец, начальник бригады, подошел и  спросил,
что он делает. Чип ответил ему, стараясь говорить как можно уважительнее, но
местный рассердился: "Вы, затраханные железки, все  думаете,  что  вы,  черт
возьми, самые  умные!  -  сказал  он  и  положил  руку  на  рукоятку  своего
пистолета. - Убирайся на свое место, и там и сиди! Попробуй  придумать,  как
тебе меньше есть, если уж очень хочешь о чем-то думать".
   Не все местные были так грубы. Владелец их дома проникся симпатией к Чипу
и Лайлак, и обещал им отдельную комнату  за  пять  долларов  в  неделю,  как
только что-нибудь освободится.
   - Вы не как некоторые из ваших, - говорил он. - Пьют, ходят по  тротуарам
совершенно голые, - я лучше возьму на несколько  центов  меньше,  но  поселю
таких, как вы.
   Чип, глядя на него, сказал:
   - Есть причины, по которым иммигранты пьют, вы знаете.
   - Я знаю, знаю, - сказал хозяин. - Я  первый  скажу,  ужасно  мы  с  вами
обращаемся. Но, тем не менее, вы разве пьете? Вы ходите голяшом?
   Лайлак сказала:
   - Спасибо, мистер  Коршэм.  Мы  будем  благодарны,  если  вы  дадите  нам
комнату.
   Они болели насморками  и  гриппом.  Лайлак  потеряла  работу  на  швейной
фабрике, но нашла лучше, на кухне ресторана, который держали местные, и туда
можно было ходить пешком.
   Однажды вечером в комнату вошли двое полицейских, проверяли удостоверения
личности и искали оружие. Хассан пробурчал что-то, предъявляя удостоверение,
и они дубинками уложили его на пол. Они проткнули ножами матрасы  и  разбили
несколько тарелок.
   У Лайлак не было  "периода",  нескольких  ежемесячных  дней  вагинального
кровотечения, и это означало, что она беременна.
   Однажды ночью Чип стоял на крыше, курил  и  смотрел  на  северо-восточный
край неба, оттуда  исходило  скучное  оранжевое  зарево  от  медеплавильного
комплекса на ЕВР 91766.
   Лайлак, которая снимала высохшее белье с веревки, подошла  и  обвила  его
рукой. Поцеловала в щеку и прильнула к нему.
   - Неплохо, - сказала она. - Мы накопили двенадцать долларов, у нас теперь
в любой день может быть своя комната, а еще раньше у нас будет ребенок.
   - Железка, - сказал Чип.
   - Нет, - сказала Лайлак, - ребенок.
   - Все воняет, - сказал Чип. Все прогнило. Все бесчеловечно.
   - Это все, что есть, - сказала Лайлак. - Нам лучше привыкнуть к этому.
   Чип ничего не ответил. Он продолжал смотреть на оранжевое зарево в небе.
   В "Иммигранте Свободы" каждую  неделю  печатались  статьи  про  певцов  и
спортсменов из иммигрантов, иногда об ученых, которые зарабатывают сорок или
пятьдесят  долларов  в  неделю,  живут  в  хороших  квартирах,  общаются   с
влиятельными и  просвещенными  местными  и  надеются  на  возможность  более
сбалансированных, нормальных отношений между двумя группами населения. Чип с
пренебрежением  читал  эти  статья  -  он  чувствовал,  что  они  специально
публиковались  местными  владельцами  газеты,  чтобы  убаюкать  и  успокоить
иммигрантов, - но Лайлак принимала их всерьез, как свидетельство  того,  что
их собственный жребий в конце-концов улучшится.
   Однажды в октябре,  когда  они  прожили  на  Свободе  чуть  больше  шести
месяцев, в газете появилась статья про художника Моргана  Ньюгэйта,  который
пришел из Евр восемь лет  назад  и  живет  в  четырех-комнатной  квартире  в
Нью-Мадриде. Его картины,  одну  из  которых,  сцену  Распятия,  только  что
представили  Папе  Клементу,  приносят  ему  каждая  по  сто  долларов.   Он
подписывает их буквой "А", объяснялось в статье, потому что его  прозвище  -
Аши.
   - Христос и Веи! - воскликнул Чип.
   - Что такое? - спросила Лайлак.
   - Я учился в академии вместе с этим "Морганом Ньюгэйтом", -  сказал  Чип,
показывая ей статью. - Мы были хорошими друзьями.
   Его звали Карл. Ты помнишь тот рисунок лошади в Инд?
   - Нет, - сказала она, не отрываясь от книги.
   - Ну, так это он нарисовал, - сказал Чип. - Подписывался он обычно буквой
"А" в кружке. Аши... Что-то похожее на имя,  которое  тогда  упомянул  Карл.
Христос и Веи, так значит, он тоже убежал!  "Убежал",  если  это  можно  так
назвать, на Свободу, в изоляционную палату Уни. Он, хотя бы, занимается тем,
чем всегда хотел, для него Свобода - это на самом деле свобода.
   - Тебе стоит ему позвонить, - сказала Лайлак.
   - Позвоню, - сказал Чип.
   Но, может быть, он и не позвонит. Есть ли, в самом деле, какой-то смысл в
том, чтобы позвонить "Моргану Ньюгэйту", который написал Распятие для Папы и
уверяет своих товарищейиммиг-рантов, что условия с каждым  днем  улучшаются?
Но, может быть, Карл этого не говорил, может, "Иммигрант" соврал.
   - Ты не говори, а позвони, - сказала Лайлак. -  Может  быть,  он  поможет
тебе получить работу получше.
   - Да, - сказал Чип, - может быть. Она подняла на него глаза.
   - Что случилось? Ты разве не хочешь работу получше?
   - Я позвоню завтра, по дороге на работу, - сказал он. Но он не  позвонил.
Он вонзал свою лопату в руду, поднимал,  перекидывал,  снова  вонзал,  снова
поднимал и перекидывал. "В драку их всех, - думал  он,  -  железок,  которые
пьют, железок, которые думают, что все становится лучше: свобов,  манекенов;
в драку Уни".
   В следующее воскресенье, утром, Лайлак пошла с ним вместе в здание за два
квартала от  них,  где  в  холле  был  телефон,  и  ждала,  пока  он  листал
истрепанную телефонную книгу. Имена  Морган  и  Ньюгэйт  давали  иммигрантам
часто, но у немногих иммигрантов были телефоны; там был только один Ньюгэйт,
Морган, и как раз в Нью-Мадриде.
   Чип опустил в телефон три жетона и назвал номер. Экран был разбит, но это
было  неважно,  потому  что  телефоны  на  Свободе  больше   не   передавали
изображения.
   Ответил женский голос, и когда  Чип  спросил,  дома  ли  Морган  Ньюгэйт,
женщина сказала, что он дома, и больше ничего. Тишина затянулась, и  Лайлак,
которая ждала в нескольких  метрах  в  стороне,  возле  плаката  с  рекламой
лечебных аэрозолей, подошла ближе. "Его нет?" - спросила она шепотом.
   - Алло? - произнес мужской голос.
   - Это Морган Ньюгэйт?
   - Да. Кто это?
   - Это Чип, - сказал Чип, - Ли РМ, из Академии Генетических Наук.
   Наступила тишина, а потом:
   - Боже мой, - произнес голос, - Ли! Ты брал для меня блокноты и уголь!
   - Да, - сказал Чип. - И сказал моему советчику, что ты болен и тебе нужна
помощь. Карл рассмеялся.
   - Правда, сукин сын! - сказал он. - Это  потрясающе!  Когда  ты  выбрался
оттуда?
   - Примерно, полгода назад, - ответил Чип.
   - Ты в Нью-Мадриде?
   - В Полленсе.
   - Что ты делаешь?
   - Работаю на шахте, - сказал Чип.
   - Христос, это финиш, - сказал Карл, и через секунду добавил:
   - Там сущий ад, наверное, да?
   - Да, - сказал Чип, думая: "Он даже говорит их языком. Ад.
   Боже мой, клянусь, он наверное и молитвы читает".
   - Жаль, что эти телефоны не работают, я бы хотел на  тебя  посмотреть,  -
сказал Карл.
   Неожиданно Чипу стало стыдно своей враждебности.  Он  рассказал  Карлу  о
Лайлак и о ее беременности. Карл сказал, что был  женат  в  Семье,  но  ушел
один. Он не разрешил Чипу поздравить его с успехом.
   - Вещи, которые я продаю, ужасны, - сказал он. - Нравится маленьким детям
свобов. Но мне удается делать то, что я хочу, три дня в неделю. Так что я не
могу жаловаться.
   Послушай, Ли - нет, как тебя, Чип? Чип, послушай, нам надо встретиться. У
меня есть мопед, я приеду как-нибудь вечером.
   Нет, подожди, - сказал он, - ты что-нибудь делаешь в будущее воскресенье,
ты и жена?
   Лайлак с беспокойством посмотрела на Чипа. Он сказал:
   - Не думаю, не уверен.
   - У меня будут друзья, - сказал Карл. - Вы тоже приезжайте, ладно?  Часам
к шести.
   Лайлак закивала, и Чип сказал:
   - Мы попытаемся. Мы, наверное, сможем.
   - Уверен, что сможете, - сказал Карл. Он дал Чипу свой адрес.  -  Я  рад,
что ты выбрался оттуда, - сказал он. Здесь лучше чем там,  в  любом  случае,
правда?
   - Немного, - сказал Чип.
   - Жду вас в следующее воскресенье, - сказал Карл. - Пока, брат.
   - Пока, - сказал Чип и отключился. Лайлак сказала:
   - Мы поедем, правда?
   - Ты представляешь, сколько будет стоить билет?
   - Ах, Чип...
   - Хорошо, хорошо, - сказал он. - Хорошо, мы поедем. Но я не приму от него
никакой милости. А ты не спросишь. Запомни это.
   Каждый вечер всю неделю Лайлак сидела над их  лучшей  одеждой  отпарывала
истрепавшиеся рукава от зеленого платья, штопала брюки как можно незаметнее.
   Дом на самом краю Нью-Мадридского Железогорода был не в худшем состоянии,
чем многие дома местных. В холле подметено, и только чуть-чуть пахнет виски,
рыбой и духами, и лифт работает.
   В свежем алебастре на двери Карла была  кнопка.  Чип  нажал  на  нее.  Он
стоял, напрягшись, Лайлак держала его под руку.
   - Кто там? - спросил мужской голос.
   - Чип Ньюман, - ответил Чип.
   Дверь отперли и открыли, и Карл -  тридцатипятилетний  бородатый  Карл  с
пристальным взглядом прежнего Карла,  -  заулыбался,  схватил  руку  Чипа  и
сказал:
   - Ли! Я думал, вы не приедете!
   - Мы нарвались на каких-то добродушных свобов, - сказал Чип.
   - О, Христос, - сказал Карл и впустил их.
   Он запер дверь, Чип представил жену. Лайлак сказала:
   - Здравствуйте, мистер Ньюгэйт,  -  и  Карл,  взяв  ее  протянутую  руку,
сказал:
   - Я Аши. Здравствуйте, Лайлак. Чипа Карл спросил:
   - Они вас обидели?
   - Нет, - сказал Чип. - Просто: "Прочтите наизусть "Обет", и все такое.
   - Ублюдки, - сказал Карл. - Проходите, я дам вам выпить,  и  вы  об  этом
забудете, - он взял их за локти и провел по узкому  коридору,  увешанному  с
обеих сторон картинами, рама к раме.
   - Ты выглядишь потрясающе, Чип, - сказал он.
   - Ты тоже, Аши, - сказал Чип. Они улыбнулись друг другу.
   - Семнадцать лет, брат, - сказал Карл.
   Мужчины и женщины сидели в накуренной комнате с коричневыми  стенами,  их
было десять - двенадцать,  они  разговаривали,  держа  в  руках  сигареты  и
стаканы. На звук шагов перестали разговаривать и обернулись в ожидании.
   - Это Чип, а это Лайлак, - сказал им Карл. - Чип и  я  учились  вместе  в
академии, самые худшие студенты-генетики в Семье.
   Мужчины и женщины улыбнулись, и Карл стал указывать на них по  очереди  и
называть их имена: "Вито, Санни,  Рия,  Ларс..."  Большинство  из  них  были
иммигранты, бородатые мужчины и длинноволосые женщины  с  глазами  и  цветом
кожи Семьи. Двое были местные: бледная прямая с орлиным  носом  женщина  лет
пятидесяти или около того, с золотым крестом, висящим на ее кажущемся пустым
платье ("Джулия", - сказал Карл, и  она  улыбнулась,  не  разжимая  губ),  и
полная женщина помоложе с рыжими волосами в узком платье  с  переливающимися
серебристыми бусинами. Некоторые из гостей могли быть как иммигрантами,  так
и местными: сероглазый безбородый мужчина по имени Боб;  блондинка;  молодой
голубоглазый человек.
   - Виски или вино? - спросил Карл. - Лайлак?
   - Вино, пожалуйста, - сказала Лайлак.
   Они проследовали за Карлом к маленькому столику, уставленному бутылками и
стаканами, стояла на нем тарелка с парой ломтиков сыра и мяса, лежали  пачки
сигарет, спички. На стопке салфеток стояло сувенирное пресс-папье. Чип  взял
его, рассмотрел, оно было из АВС 21989.
   - Чувствуешь ностальгию? - спросил Карл, наливая вино.
   Чип показал пресс-папье Лайлак, и она улыбнулась.
   - Не очень, - сказал он и положил пресс-папье на место.
   - Чип?
   - Виски.
   Рыжеволосая женщина из местных в серебристом платье подошла, улыбаясь,  с
пустым стаканом в руке, на пальцах у нее было множество колец. Она  сказала,
обращаясь к Лайлак:
   - Я думаю, все ваши люди красивы. Пусть в Семье нет свободы,  но  она  на
голову впереди нас по внешнему облику. Я бы  все  дала,  чтобы  быть  худой,
загорелой и с таким разрезом глаз.
   Она заговорила о разумном отношении Семьи к сексу, и Чип вдруг обнаружил,
что стоит со стаканом в руке. Карл  и  Лайлак  разговаривают  с  другими,  а
женщина говорит с ним. Черные линии окаймляли и увеличивали ее карие глаза.
   - Ваши люди немного более открыты, чем мы,  -  сказала  она.  -  То  есть
сексуально. Вы больше наслаждаетесь этим. Женщина подошла и спросила:
   - Хейнц возвращается, Марг?
   - Он в Паламе, - ответила Марг, обернувшись. - Крыло гостиницы рухнуло.
   - Прошу извинить меня, - сказал Чип и отступил в сторону.
   Он пошел в другой конец комнаты, кивнул сидящим там людям и отпил немного
виски из своего стакана, глядя на картины на стенах -  пятна  коричневого  и
красного на белом фоне. Виски было лучше на  вкус,  чем  виски  Хассана.  Не
такое горькое и обжигающее, не такое крепкое, словом, более