традное и  начали
уточнять план предстоящих работ, Антон вдруг заявил:
     - Ну  если  и  в  этом году мы  вернемся с  пустыми руками,  придется
проститься с Вормалеем.
     - Как проститься?! Совсем? После всего, что мы здесь нашли?
     - После всего,  что мы здесь потеряли. Но не в этом дело. В институте
я  не хотел тебя расстраивать,  а  теперь скажу.  Незадолго перед отъездом
вызвал меня наш директор,  профессор Победилов,  и прямо заявил,  что пора
нам  отчитаться,  представить результаты наших экспедиций.  И  если мы  не
дадим этой осенью полноценный материал, то сам понимаешь...
     - Да-а,  ситуация!  Почище всяких неведомых сил.  Но  до  осени-то мы
сможем работать спокойно, я так понимаю?
     - До осени - возможно, а дальше - едва ли.
     - Тогда надо сделать хотя бы самое главное.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Озеро на Лысой гриве.  На него вся надежда. И еще - по пути к гриве
есть любопытное местечко, куда вот уже много лет молнии бьют практически в
одну точку...
     - Молнии бьют в одну точку?! Что же ты молчал до сих пор?
     - Геологи решили, что скорее всего это залежь магнетита.
     - Залежь магнетита! Где-нибудь в другом месте это могло быть и рудной
залежью. Но здесь... В общем так, продумай все детали - и к Лысой гриве!
     Через  два  дня  с   восходом  солнца  друзья  отправились  в  тайгу.
Благополучно миновали Гнилую  падь,  без  всяких происшествий переночевали
под сопкой Дальней.  Наутро легко отыскали лесную тропу и  к вечеру должны
были выйти к  рытвине.  Максим с  минуты на минуту рассчитывал уже увидеть
знакомый  мостик,   как  вдруг  лес  как-то  сразу  расступился,   и   оба
остановились, пораженные видом открывшегося зрелища.
     Весь  склон  сопки был  совсем голым,  он  вспух бугристыми наплывами
свежей земли. Оползень. Гигантский оползень. Верхняя часть склона примерно
на   одну  треть  от  вершины  была  срезана,   как  ножом,   и   вся  эта
многомиллионная масса  грунта обрушилась вниз,  завалив и  часть сопки,  и
вековую тайгу.
     Друзья осторожно взобрались вверх по  осыпающемуся под ногами откосу,
огляделись.  Унылая картина голой  буровато-серой земли,  из  которой лишь
кое-где торчали искореженные стволы и  корни деревьев,  тянулась на многие
сотни  метров вперед и  вниз,  сливаясь там  с  черной болотистой низиной.
Никаких следов тропинки дальше не  было видно -  оползень произошел совсем
недавно, может быть, даже несколько дней назад.
     Друзья молча переглянулись. Максим сбросил с плеча рюкзак и опустился
прямо на землю.
     - Кто мог предположить...
     Антон, нервно ломая спички, закурил:
     - Да, чистая работа, ничего не скажешь. Мат в два хода!
     - Главное - озеро, Антон. Есть еще надежда...
     - Что озеро!  Думаешь, там сохранилось что-нибудь? Не-ет, пожалуй, мы
уже бессильны.  И  как ни горько признавать поражение,  а придется.  -  Он
бросил недокуренную сигарету,  сел на землю.  - Но кто мешает нам, кто? Ты
посмотри на  это.  Какой  толчок должен быть,  чтобы  сдвинуть такую  уйму
грунта.  Нет,  мы с  тобой два кустаря-одиночки.  И  к  тому же,  кажется,
выпустили из бутылки такого джинна...  - Антон вздохнул, потом взглянул на
часы. - Однако время связи с Отрадным.
     Максим вынул рацию, надел наушники. База ответила сразу.
     - Вас слышим. Как успехи? - послышался бодрый голос практиканта Геры.
     - Все хорошо, - устало ответил Максим. - Как вы там?
     - Порядочек, Максим Владимирович! Только вот телеграмма из института.
     - Читай.
     - Значит, так... "Отрадное. Главпочта. Платову, Колесникову..."
     - Ну что ты замолчал?
     - Да тут,  понимаете, такое... - Гера явно медлил, нехотя прочитал: -
Вот...   "Профессору  Платову  немедленно  прибыть  в  институт.   Доценту
Колесникову  свернуть   экспедицию,   распустить  штат,   отправить  малой
скоростью снаряжение и оборудование,  следовать в институт. Срок - неделя.
Подпись - Победилов".
     - Что-что?! Повтори! - Максим сдернул наушники и нацепил их на голову
Антона. Тот выслушал телеграмму с каменным лицом:
     - Та-а-ак...  Приехали!  Гера, ты вот что... Телеграфируй в институт,
что мы в маршруте,  на базе будем дня через три.  Ну и... пока все. Завтра
связь,  как обычно.  Привет всем!  -  Он неторопливо снял наушники,  помял
папиросу, чиркнул спичкой.
     Максим вскипел:
     - Что это значит, Антон?
     - Не знаю. Во всяком случае, ничего хорошего.
     - Но ты позвонишь им?
     - Конечно,  позвоню.  Однако боюсь -  это не изменит дела. Телеграмма
похожа на приказ.
     Через два дня состоялся телефонный разговор с институтом. Трубку взял
профессор Победилов:
     - А-а, Антон Дмитриевич! Привет! Очень рад, очень рад! Вы что же, вс„
там,  в  тайге?  А  у меня для вас новость.  Да-с!  Бросайте все и езжайте
домой.  Немедленно! Предстоит командировочка э-э... совсем другого рода. В
Канаду.
     - В Канаду?!
     - Да,  в Канаду -  в Монреаль, по приказу самого министра. В порядке,
так сказать, научного обмена. Года на два, не меньше. Что же вы молчите?
     - Думаю. Но зачем такая спешка? Могу я провести отпуск здесь?
     - Что вы,  что вы,  Антон Дмитриевич!  Командировка с первого июля. А
всякие там  оформления и  прочее,  разве вы  не  знаете?  Ехать придется с
семьей.
     - Понимаю, но как же лаборатория?
     - Лабораторию передадим Колесникову. Не возражаете?
     - Конечно, нет.
     - Вот и отлично. Так что ждем! - Победилов повесил трубку.
     - Все слышал?  -  обратился Антон к сидящему рядом Максиму. Тот молча
кивнул.
     - Надо ехать,  Максим,  -  вздохнул Платов.  - И мне и тебе. Не будем
прощаться с Вормалеем навсегда, но...
     - Все ясно, Антон.
     - Хочешь сходить на озеро?
     - Надо, сам понимаешь.
     Антон скомкал папиросу:
     - Ну что же, две недели дам. Но не больше. Дела не позволяют.
     - Спасибо и на этом. Когда едешь?
     - Сегодня, чего тянуть. Дел там действительно невпроворот. А здесь...
Днем больше, днем меньше...
     - Да, конечно, - согласился Максим.
     Они  вышли  с  почты,  пересекли тихую  деревенскую улицу.  Долго шли
молча, приближалось расставание. Антон пожелал Максиму только одно:
     - Иди не в одиночку на Лысую гриву.
     - Нет, в одиночку, Антон. Сам понимаешь, иначе нет смысла.
     - Ну смотри. Я не могу запретить тебе этого, как не могу отнять твоей
мечты.  Хочу только предостеречь. Пожалуй, будь я на твоем месте, поступил
бы... точно так же.
     - Спасибо, Антон...
     - Чего уж...  Ну!  -  Он крепко стукнул Максима по плечу,  тот прижал
свою щеку к небритой щеке Антона.


                                    5

     Это было как чудо,  о  котором не мог и мечтать Максим.  Он приехал в
Ленинград на очередной научный семинар, как зачарованный ходил по улицам и
площадям этого удивительного города,  овеваемого весенним ветром,  и вдруг
увидел ее.
     Лара шла  по  аллее со  стороны Исаакия,  шла задумавшись,  глядя под
ноги,  и,  конечно, не видела его. А он как остановился у памятника Петру,
так и застыл от неожиданности, не в силах ни окликнуть ее, ни пойти за ней
следом.  Только тогда, когда она обогнула монумент и, свернув к Дворцовому
мосту,  смешалась с толпой,  он словно очнулся и бросился следом, стараясь
не потерять ее из виду.
     Лара была уже далеко.  Она шла все так же, опустив голову, не обращая
ни на что внимания.
     - Лара!
     Она обернулась.
     - Лара...
     Глаза ее широко раскрылись,  губы дрогнули,  руки,  словно в  испуге,
поднялись  к  груди.  Несколько  мгновений она  смотрела  на  него,  будто
вспоминая что-то  давно  забытое,  потом  слабо  вскрикнула.  Он  взял  ее
холодные тонкие пальцы и молча прижался к ним губами.
     - Ларуся, милая... - прошептал он.
     Она грустно улыбнулась:
     - Я  знала,  что  ты  найдешь меня.  Только очень  уж  долго пришлось
ждать...


     Этот день пролетел как одно мгновение.  Теперь, когда опустилась ночь
и приходилось расставаться,  Максим вдруг понял,  что и чудо кончается,  и
самая прекрасная сказка не продолжается бесконечно.
     Она коснулась ладонью его щеки:
     - Надо прощаться! Максим!
     - Уже?
     - Да. Где ты остановился?
     - В  Петергофе,  в  университетском общежитии.  Это  на  электричке с
Балтийского вокзала...
     Она рассмеялась:
     - Знаю,  прекрасно знаю.  Давно было пора отправить тебя домой. Когда
ты доберешься теперь до этого общежития...
     - Ерунда! Подумаешь, Петергоф!
     - Никаких Петергофов.  - Она решительно взяла его под руку. - Сегодня
ты мой гость, пойдем ко мне. Это здесь, рядом.
     - Идти к тебе?! Но как же...
     Она нахмурилась, легко вздохнула:
     - Я живу одна,  Максим.  Вернее,  с дочкой.  Но сейчас она с папой на
даче.  Замужество мое было неудачным.  И  мужа моего больше нет.  Для меня
нет.  И как человека тоже.  И хватит об этом!  На той квартире, где я живу
сейчас,  он не был ни разу. Это папина квартира. Вот и все... Идем! О себе
не говори ничего,  я знаю.  В прошлом году проездом в Монреаль у меня были
Антон и Света.
     - Как?! И он ничего не написал мне!
     - Не сердись на него, Максим. Я взяла с них слово никому не говорить,
не писать обо мне. Мне хотелось, чтобы ты... сам нашел меня.
     - Ларуська...   -  Он  осторожно  прижался  губами  к  ее  дрогнувшим
ресницам.
     Площадь  опустела.  Туманные  крылья  белой  ночи  распростерлись над
спящим  городом.  Густой  аромат  сирени  плыл  со  стороны  Марсова поля,
провожая их по тихой Инженерной улице, мимо мрачного Михайловского замка и
дальше,  к  Фонтанке,  над  которой еще  плыли белые,  чуть  подрумяненные
облака...
     Лара провела его в кабинет отца.
     - Здесь тебе будет удобно, Максим.
     Он привлек ее к себе и поцеловал -  в первый раз за этот день и за то
время, пока знал ее. Она мягко высвободилась из его рук:
     - Спокойной ночи.
     - Нет, Лара, нет! Я не отпущу тебя.
     - Милый  Максим...  Спокойной ночи!  -  Она,  легонько оттолкнув его,
захлопнула за собой дверь.
     Утром они расстались у подъезда ее института, условившись встретиться
сразу же  после работы.  Но  через два  часа ему позвонили из  общежития и
попросили  срочно  приехать  в  Петергоф.  Максим  узнал  голос  дежурного
вахтера.
     - Что-нибудь случилось? - спросил он, удивленный такой просьбой.
     - Тут телеграмма пришла. Не совсем ладно у вас дома...
     Максим схватил портфель и бросился к остановке автобуса.
     Вахтер встретил его в дверях. В телеграмме было всего несколько слов:
Марина ушла от него. Это было так неожиданно, хотя внутренне подготовлено,
что Максим испытал потрясение.  Что будет с их сыном?..  Зачем вообще надо
было телеграфировать об этом, а не подождать его возвращения?
     Оставаться в Ленинграде он больше не мог. Надо ехать домой...
     Из аэропорта он позвонил Ларе,  сослался на служебные дела.  Разговор
получился коротким и невеселым.


                                    6

     Часы  в  лаборатории пробили  полдень.  Сотрудники выключили приборы,
погасили нагреватели,  остановили моторы и шумной толпой повалили на обед.
Максим подождал, когда за ними закроется дверь, поставил на плитку чайник,
достал из шкафа сверток с бутербродами.
     С тех пор как ушла Марина, ушла, когда его не было дома, забрав сына,
не  оставив даже  письма или  записки,  ушла  зло,  разбросав его  вещи  и
рукописи,  забрав с собой все,  вплоть до постельного белья,  Максим почти
совсем  переселился в  лабораторию.  Здесь  он  дневал  и  ночевал.  Здесь
проводил за работой длинные осенние вечера, благо дел было много. А только
они и помогали ему пережить потерю семьи и сына.
     Вот и теперь.  Он налил чаю и принялся машинально жевать,  не спуская
глаз  с  экрана  осциллографа.  Дверь  тихо  скрипнула.  В  комнату  вошла
секретарь, положила на стол пачку писем:
     - Вы  бы спустились ко мне,  Максим Владимирович.  Я  только что кофе
сварила...
     - Спасибо...   -   Максим  быстро  перебрал  почту,  отложил  письма,
адресованные ему  лично.  Все  они  пришли из  Ленинграда,  одно  было  из
Монреаля,  от Антона,  написанное еще в  Петергоф и пересланное оттуда "за
невостребованием",  два других оказались его собственными письмами к Ларе,
со штемпелем "Адресат выбыл".
     Адресат выбыл...  Почему она не захотела читать его письма? Что с ней
происходит?  Отложив в  сторону эти смятые,  потертые на  сгибах конверты,
стал читать письмо Антона.
     "Дорогой друг..."  Сначала шли подробности новой жизни Антона,  потом
кое-что поинтересней:  "Здесь,  в Канаде, я начал с того, с чего следовало
бы начать еще в  студенческие годы -  с  детального изучения сравнительной
анатомии и физиологии человека и обезьяны.  Не по книгам, не по атласам, а
в   натуре.   И   это  сравнение,   доведенное  до  внутриклеточного,   до
субмолекулярного уровня,  убедило меня еще раз,  что мы, конечно же, ветви
одного материнского древа.  Что  стоит один факт,  что  и  у  обезьян и  у
человека,  как и  у всех без исключения организмов Земли,  для поляризации
мононуклеотидов,   приводящих  к   созданию  молекул   ДНК,   используются
исключительно связи между 3' и  5' -  концами (хотя вполне равновероятны и
другие комбинации)!
     Затем я тщательно проанализировал материалы,  относящиеся к последним
находкам Ричарда  Лики  в  Восточной Африке,  перечитал все  работы  наших
советских антропологов и понял, что мои попытки искать предков человека за
пределами Земли - вздор.
     Написал,  по-моему,  недурную статью,  скоро напечатают.  Но  ты  мой
главный судья,  поэтому я  хотел бы  знать твое мнение еще  об  одном моем
соображении.  Мысль,  которая не покидает меня сейчас.  Кто не знает,  что
смерть  -   обычное  и   необходимое  биологическое  явление.   Почему  же
человеческий разум никогда,  ни при каких обстоятельствах не может принять
ее  без страха?  Почему человек не  может примириться с  уходом из  жизни?
Почему разум реагирует на смерть так,  будто он сформировался в организмах
практически бессмертных или,  по крайней мере, исключительно долгоживущих?
На  этот  вопрос  не  отвечает  никакая  теория  происхождения человека...
Подумай об этом на досуге.
     И еще - должен покаяться перед тобой. Я знал адрес Лары. Но она взяла
с меня слово не давать его тебе.  Наверное,  зря я сдержал свое слово. Она
живет..."
     Антон сообщал ему адрес, тот самый, который уже был известен Максиму,
на котором стоял безжалостный штемпель "Адресат выбыл".
     Адресат выбыл!  Но куда?  Зачем?  Надолго? А если навсегда? Что толку
гадать об этом... Максим вдруг почувствовал себя таким одиноким, никому не
нужным, вышвырнутым из этой жизни.
     Резкий порыв ветра ворвался в  окно и бросил на стол сухой сморщенный
листок.  Журавлиный клекот послышался высоко в  небе.  Мелкие капли  дождя
упали на подоконник. Неприятно задребезжал телефон, и хриплый раздраженный
голос потребовал:
     - Лаборатория  бионики!   Когда  будут  процентовки?  Процентовки,  я
говорю! Или вам денег не надо?
     Максим бросил трубку и обхватил голову руками...
     А  когда поздним вечером он  подходил к  дому,  из  темноты навстречу
вышел высокий молодой человек:
     - Здравствуйте,  Максим  Владимирович.  Не  помните меня?  Я  Николай
Силкин, сын дяди Степана из Вормалея.
     - Коля?.. Здравствуй, заходи!
     - Извините,  заходить некогда,  меня ждут. Я должен только письмо вам
передать, отец прислал, говорил, что хочет сообщить важные новости.
     - Спасибо,  Коля.  -  Максим поднялся к  себе и,  не  снимая пальто и
шляпу, вскрыл толстый самодельный конверт.
     Письмо было  длинным.  Дядя  Степан  подробно  рассказывал  о   своих
охотничьих делах,  о всех вормалеевских знакомых,  а в конце писал:  "...И
еще я хотел сказать тебе - самое главное. Пришлось мне промышлять на Лысой
гриве: зверя-то мало осталось в наших лесах. Ну пришел я туда, спустился к
озеру, разложил костер, сижу эдак, чай кипячу, вдруг слышу - плачет кто-то
в  лесу.  Что за наваждение!  Привстал я,  смотрю - мать честная!  - стоит
неподалеку от меня девица,  славная такая,  пригожая  и  лицом  и  статью,
только  как  есть в одном платьишке.  Это в тайге-то!  Стоит,  стало быть,
прислонилась к пихточке,  а из глаз - слезы. Ну я, понятно, к ней. "Что, -
говорю,  -  ты,  девонька,  плачешь?  Заблудилась,  что  ли?"  Она сначала
испугалась меня, шарахнулась, потом видит - с добром я, сама подошла ближе
и  говорит:  "Дедушка,  ты  ведь  знаешь  Максима Колесникова?" - "Как,  -
говорю,  - не знать,  соседями были".  - "А как написать ему,  знаешь?"  -
спрашивает.  "Нет,  - говорю, - адреса его у меня нет, но вот поедет скоро
туда в город мой сын,  так он доставит ему письмо".  Обрадовалась, плакать
перестала, погладила меня, старого хрыча, по бороде и душевно так сказала:
"Дедушка,  напиши ему,  что видел меня тут, говорил со мной и что тягостно
мне,  тоскливо, а помочь некому". - "Да кто ты, - говорю, - такая? От кого
поклон-то Максиму посылать?" - "А он,  - говорит, - знает, от кого, напиши
только все,  как было, и прощай, дедушка!" Тут она глянула так, словно всю
душу высветлила,  и хочешь верь - хочешь нет,  а только помутилось у  меня
вдруг в глазах,  и такой сон напал, что свалился я на землю и уснул, как в
омут провалился.
     Просыпаюсь утром - никого. Думал, приснилось все. Да гляжу, трава под
пихтой притоптана,  и от пихты к озеру -  следы.  Ее,  стало быть,  следы.
Только вот какая закавыка: идут следы из воды и уходят опять в воду, вроде
как  бы  из  воды она  вышла и  опять в  воду схоронилась.  Вот ведь какая
история!  Может,  и на смех ты подымешь старика.  А только так она просила
отписать тебе,  что пишу во всех подробностях и завтра же отправляю письмо
с Николаем..."
     Читал и перечитывал Максим письмо старого  охотника.  Можно  было  не
сомневаться:  Степан  встретил  астийскую  Нефертити,  и  ей  нужна помощь
Максима. А раз так...
     Максим тут же  набросал заявление об  отпуске,  запечатал в  конверт,
чтобы опустить по пути в почтовый ящик, взял документы, деньги, запихнул в
портфель самое нужное и,  сбежав по  лестнице,  пошел ловить такси,  чтобы
ехать в аэропорт.


                                    7

     Ночь наступила слишком быстро. Следовало бы заночевать еще до подъема
на  оползень.  Но Максима гнала вперед тревога.  И  без того он потерял на
Гнилой пади  полдня.  Дорога оказалась тяжелой.  Осенние дожди  превратили
голый суглинок в сплошное месиво, и теперь Максим с трудом вытаскивал ноги
из тугой, как резина, грязи.
     Между тем стало совсем темно. Узкий серп луны скрылся в тучах. С неба
посыпал  дождь.  Максим  почувствовал,  что  окончательно выбился из  сил.
Смертельная  усталость  сковала  ноги,  свела  спину,  свинцовой  тяжестью
навалилась на плечи.
     Он  остановился.  Но  надо идти.  Надо!  Он попытался снова двинуться
вперед, однако уже через минуту поскользнулся и повалился в вязкое месиво.
Встал,  сделал еще несколько шагов,  упал опять, с трудом поднялся и вдруг
понял, что не знает, в какую сторону идти. Тьма стала непроницаемой. Дождь
усилился. Ледяной ветер пронизывал насквозь.
     Он с отчаянием огляделся по сторонам. Где же вершина сопки? Где падь?
Где Лысая грива?  А  не  все ли равно!  Больше не сделать ни шагу.  Голову
сдавила  тупая  боль.  Сильный озноб  завладел телом,  к  горлу  подкатила
тошнота. Хотелось одного - лечь и никогда не вставать. Лечь сейчас же!
     Но тут что-то больно кольнуло в  висок,  раздался тихий звон.  Максим
вздрогнул.  Что это? Звенит в ушах? Но звон повторился. Ясно. Отчетливо. И
он вспомнил -  он уже слышал этот низкий звук.  Кажется,  тоже ночью.  И в
таком же критическом положении. Но где, когда? Боль в голове смешивала все
мысли.  Слабость во всем теле.  Максим нащупал ногой место потверже и сел.
сжав голову руками. Не мог ничего вспомнить...
     Порыв  ветра  удари