вком и объявил:
     - Джентльмены, это  не  судьбу  лошади  мы  здесь  обсуждаем.  Судьбу
Понтопидана. Все мы, понтопидане,  призваны  сегодня  на  суд.  Это  самый
суровый суд, суд нашей совести.
     - Если мы убьем эту лошадь, джентльмены, мы не причиним  ей  большого
вреда. Это старое животное, и я не думаю, что оно боится  смерти,  теперь,
когда оно уже не  в  полном  одиночестве,  которого  боялось  больше,  чем
смерти. Мы же можем лишь немного помочь ему, или же немного помучить.
     - Но речь здесь идет о справедливости и гуманности  человека.  Почему
мы оставили Старую Землю? Почему пала цивилизация? Предстоит ли  ей  вновь
пасть? И что такое цивилизация? Винтовки  и  бластеры,  лазеры  и  ракеты,
плосколеты  и  сверхсветовики?  Вы  знаете  не  хуже  меня,   джентльмены:
цивилизация это не только то, что мы можем сделать руками. Даже  в  Темные
Века у человечества были бомбы и управляемые  снаряды,  кроме  того,  было
оружие с эффектом Каскаския, которое мы даже не сумели переоткрыть. Темные
Века стали темными потому, что люди  потеряли  себя.  Это  большая  работа
стать  человеком,  и  ее  необходимо  совершить,   или   придет   падение.
Джентльмены, эта лошадь нас судит. По нашему отношению к ней  определится,
цивилизованные мы люди или нет.
     Писатели, жившие в стране под названием Франция,  сделали  это  слово
популярным  за  три  столетия  до  эры   космических   путешествий.   Быть
"цивилизованным" означает для людей прежде всего быть великодушными.  Если
мы убьем лошадь, мы проявим себя дикарями.  Если  мы  будем  обращаться  с
лошадью гуманно, мы будем достойны того, чтобы называться  людьми.  Теперь
голосуйте и голосуйте свободно.
     После его речи в зале раздались возбужденные голоса.  Филипп  Уинсент
явно наслаждался бурей, которую  он  поднял.  Он  позволил  членам  совета
шептаться минуту или две, прежде чем встал из-за стола и произнес:
     - Джентльмены, вы готовы?
     Раздались согласные голоса. Башнак попытался еще раз возразить:
     - Не забывайте, что это все-таки вопрос общественных фондов!
     Но соседи зацыкали на него. Наконец воцарилось спокойствие. Все  лица
повернулись к наследному правителю.
     - Джентльмены, мне нужно еще одно свидетельство. Женевьева,  согласны
ли со мной вы? Ведь цивилизация подразумевает, что женский голос - первый,
а мужской вторит ему.
     - Да, - согласилась Женевьева со счастливой улыбкой.
     В зале раздались аплодисменты.



                                    5

     Месяцем позже Кэшер О`Нейл сидел в каюте лайнера - плосколета средних
размеров, находясь уже вне досягаемости Понтопидана.  Наследный  правитель
планеты драгоценностей не изменил его  мозга  и  не  поверг  ниц  зелеными
лучами. Молодого человека переполняли воспоминания.
     Он вспомнил Женевьеву, плачущую в саду.
     - Я очень несчастна, - рыдала она, и ее слезы капали на его  накидку.
- Официально я владелица этой планеты, богатая, могущественная, свободная.
Но фактически я собой не распоряжаюсь. Я не могу уехать отсюда. Я  слишком
важная персона. Мой дядя тоже не может делать то, что хочет: он  наследный
правитель и всегда должен выполнять то, что решает совет  после  недельных
дебатов. Я не имею права любить  вас.  Вас  ждут  странствия  и  сражения,
справедливые и неправедные дела. А  я  не  свободна.  Иногда  я  ненавижу,
ненавижу, ненавижу себя. Пожалуйста, Кэшер, можете ли вы  взять  флайер  и
увезти меня в космос?
     - Лазеры вашего дяди разрежут нас на кусочки прежде чем  мы  уберемся
отсюда.
     Он держал ее прекрасные маленькие ручки и ласково смотрел на  нее.  В
это мгновение он испытывал к девушке необыкновенную нежность.  Его  эмоции
были мягкими и спокойными. Это была простая, ясная приязнь одной  личности
к другой.
     Она взглянула на него и поняла, что он  не  собирается  целовать  ее.
Что-то в выражении ее лица позволило ему предположить, что она  предлагает
ему нечто большее, чем романтичный поцелуй в саду.
     Он обратился к ней с грустью и участием:
     - Вы помните ту  женщину-собаку,  ту,  что  работает  посудомойкой  в
госпитале?
     - Конечно. Это доброе и жизнелюбивое существо, она помогла всем нам.
     - Иди и работай с ней. Ничего не спрашивай у нее. Ничего  не  говори.
Просто работай с ней и ее машинами.  Скажи  ей,  что  я  так  посоветовал.
Счастье мимолетно. Но ты можешь поймать его. Я думаю, что мне его  немного
досталось.
     - Полагаю, я поняла вас, - тихо сказала Женевьева. - Кэшер,  прощайте
и всего самого наилучшего вам. Мой дядя ожидает нас.
     Вместе они вернулись во дворец.


     Другим воспоминанием было прощание  с  Филиппом  Уинсентом  наследным
правителем Понтопидана. Спокойный, гладко  выбритый,  с  хорошо  ухоженным
лицом, он глядел на  него  с  милостивой  благосклонностью.  Кэшер  О`Нейл
почувствовал  большое  уважение  к  этому  человеку.  Он  понял,  что  для
правителя неискренность часто является платой за мир  и  благополучие  его
народа.
     - Вы умный молодой человек. Вы могли бы вернуть себе власть.
     - Я не хочу такой власти! - закричал Кэшер О`Нейл.
     - Я дам вам один совет, - сказал  наследный  правитель.  Это  хороший
совет. Я достаточно освоил искусство политика: иначе я  не  выжил  бы  без
отказа от власти. Используйте мой опыт. Не скрывайте от ваших  врагов  имя
дяди. Уничтожьте его. Примите свое собственное  имя  и  управляйте  мудро,
тогда никто в течение десятилетий и не вспомнит вашего  дядю.  Только  вас
будут помнить. Пока вы еще слишком молоды. Вы не можете  сейчас  победить,
но вы прогрессируете и добьетесь триумфа. Поверьте  мне,  я  разбираюсь  в
таких вещах. Ваше оружие уже тайно упаковано, и вы можете уехать с ним.
     О`Нейл едва дышал, не веря своим ушам. Он пытался вникнуть поглубже в
смысл слов могущественного и  более  опытного  человека,  когда  правитель
добавил с легкой улыбкой:
     - Спасибо вам за то, что сберегли мне деньги. Вы оправдали свое  имя,
Кэшер.
     - Сберег вам деньги?
     - Я имею в  виду  производство  люцерны.  Ведь  лошадь  надо  кормить
люцерной.
     - Ерунда, - воскликнул Кэшер О`Нейл. - Это же было очевидно.
     - Но я сам не подумал об этом, - сказал наследный диктатор, -  и  мой
штаб тоже. А ведь мы не тупицы. Это показывает, насколько  вы  талантливы.
Вы догадались, что Перинье  должен  был  иметь  пищевой  конвертер,  чтобы
сохранить лошадь живой в Хиппи Дипси. Все, что необходимо было сделать,  -
это настроить его на производство люцерны и избежать расходов на  поставку
пищи для лошади дважды в год. Мы рады сберечь такой кредит. Мы  не  бедны,
но нам не нравится тратиться зря. Ну а теперь вы  можете  раскланяться  со
мной и уезжать.
     Кэшер О`Нейл так и сделал  бросив  прощальный  взгляд  на  влюбленную
Женевьеву, неподвижно стоявшую рядом с креслом дяди.


     Его последнее воспоминание касалось совсем недавних событий.
     Он заплатил двести тысяч  кредитов  за  то,  что  задумал,  прямо  на
лайнере. Он нанял стояночного капитана, скучавшего теперь,  когда  корабль
был в полете и ходовой капитан принял дела.
     - Можете вы наладить мне телепатический контакт с лошадью?
     - С какой лошадью? - поинтересовался ходовой капитан. - Где  она?  Вы
хотите заплатить за это?
     - Лошадь, - терпеливо объяснил Кэшер О`Нейл, - это немодифицированное
земное животное. Не псевдочеловек. Крупная  особь,  но  не  разумная.  Она
находится на Понтопидане. Я заплачу по обычной цене.
     - Миллион земных кредитов, - заявил стояночный капитан.
     - Вы с ума сошли! - заорал Кэшер О`Нейл.
     Они столковались на  двухстах  тысячах  за  хорошую  связь  и  десяти
тысячах кредитов за использование корабельного оборудования, если связь не
удастся   наладить.   Но   Кэшеру   сопутствовала   удача.   Техник    был
человеком-змеей: проворным, хладнокровным и превосходно знавшим свое дело.
В считанные минуты он настроил сеть и вежливо произнес:
     - Я думаю, готово.
     Так оно и было. Он забрался прямо в мозг лошади.
     ...Бескрайние пески Миззера обрушились  на  Кэшера  О`Нейла.  Длинные
линии Двенадцати Нилов прорисовывались вдали. Он  скакал  ровно  и  мощно.
Поблизости были другие лошади, другие всадники, другие механизмы,  но  сам
он осознавал только удары собственных тяжелых копыт о крепко спрессованный
песчаник и тяжесть ездока у себя на спине.
     Смутно, как при галлюцинациях, Кэшер О`Нейл мог  одновременно  видеть
маленький орбитальный корабль, в котором старая лошадь легко  галопировала
в разреженном воздухе с удивленным курсантом, сидящем у нее на спине. Там,
вверху,  не  имея  веса,  старое  изношенное  сердце  будет   биться   еще
много-много лет.
     Он снова увидел лошадиный рай. Стук копыт раздавался в ушах. Ожидание
стабильного  конца,  массаж,  обильная  зеленая  пища,  и  взгляд  кобылки
утром...
     Лошадь Понтопидана  ощущала  необычайное  спокойствие.  Она  доверяла
людям - источнику дружелюбия и властителям звезд. И люди были добры к ней.
Лошадь чувствовала себя очень сильной снова. Кэшер ощущал движение старого
тела  к  берегу  реки  как  грезу  о  силе,  как  завершение  службы,  как
окончательное исполнение партнерства.
Кордвейнер Смит. На планете драгоценных камней.
перевод с англ. - Л. Сизой.
Cordwainer Smith. ?





                           БУЛЬВАР АЛЬФА РАЛЬФА


     Все мы упивались счастьем в те годы. Все - и  особенно  молодые.  Это
были первые годы Возрождения человечества, когда Содействие  начало  щедро
тратить деньги на реконструкцию  старых  культур,  старых  языков  и  даже
треволнений тех  старых  времен,  когда  неизбывное  вечное  стремление  к
совершенству  доводило  наших  предков  до  самоубийства.  А  теперь   под
руководством Повелителя  Джестокоста  и  Повелительницы  Элис  Мор  начали
воскрешать древние цивилизации:  они  поднимались  со  дна  Реки  Времени,
постепенно всплывая и показываясь частично, как огромные айсберги.
     Мне очень хотелось отправиться на один из таких айсбергов.  Вместе  с
Вирджинией мы заглядывали в глазок машины времени и наблюдали  победу  над
холерой в Тасмании: тасманийцы танцевали на улицах своих  городов,  потому
что им уже не от чего было прятаться и нечего бояться.
     Все вокруг нас было наполнено удивительной жизненной силой. Мужчины и
женщины много и упорно трудились, чтобы вернуться в менее совершенный  мир
своих предков.
     Я немедля лег в медицинский центр, чтобы стать французом. Конечно,  я
не забыл свою прошлую жизнь, но это уже не имело значения. Вирджиния  тоже
стала француженкой, и оба мы предвкушали радость совместной жизни, которая
представлялась нам прекрасным спелым фруктом в саду вечного  лета.  Теперь
мы понятия не имели о том, когда умрем.
     В  прошлой  жизни  я  мог  ложиться  спать  с  мыслью  о   том,   что
правительство отпустило мне четыреста лет, из которых осталось еще  триста
семьдесят четыре, потом инъекции струна прекратятся, и я умру.  Содействие
зорко  следило  за  благополучием  Человечества.  Мы  доверяли  Повелителю
Джестокосту и Повелительнице Мор, зная, что  не  станем  жертвами  чьей-то
игры и чьих-то интриг. Теперь же  могло  случиться  все  что  угодно.  Все
устройства, оберегавшие нас на каждом шагу, были отключены. На  волю  были
выпущены болезни. Любя, надеясь и веря в  свою  удачу,  я  мог  прожить  и
тысячу лет. А мог умереть и завтра. Я был теперь совершенно свободен.
     Мы наслаждались каждым мгновением жизни. Вирджиния принесла первую со
времен падения Старого мира французскую газету. Мы сразу же  нашли  в  ней
много приятного, даже в объявлениях. Правда,  кое-какие  области  культуры
было трудно реконструировать. Например, о еде  ничего  не  было  известно,
кроме некоторых  названий  блюд.  Но  работавшие  в  движении  Возрождения
постоянно сообщали новые факты истории, что  вселяло  в  нас  надежду.  Мы
понимали, что у нас теперь все стало иначе.
     Возьмем, к примеру, Вирджинию. Раньше ее звали Менерима, это имя было
кодовым звуковым сигналом ее места и времени рождения. Она была маленькой,
почти круглолицей, плотной, вся голова  в  каштановых  завитках,  глаза  -
такие карие, что в них тонул солнечный свет. Я раньше знал ее  хорошо,  но
теперь мне казалось, что недостаточно. Я много раз виделся с ней,  но  то,
какой она мне представлялась, не шло из глубины моего сердца, как  теперь,
когда мы встретились с ней после своего превращения.
     Я рад был встрече с подругой, мы говорили на старом простом языке, но
слова застревали у меня в горле, потому что это была уже  не  Менерима,  а
какая-то древняя красавица, странная и  неповторимая,  которая  как  будто
заблудилась в нашем мире.
     - Как тебя теперь зовут? -  Я  сказал  эту  фразу  на  чистом  старом
французском языке.
     - Меня зовут Вирджиния, - ответила она на том же языке.
     Я посмотрел на нее и сразу же влюбился раз и  навсегда.  В  ней  было
что-то сильное, дикое, спрятанное в глубине ее нежного и молодого женского
тела. Как будто сама  судьба  говорила  со  мной  этими  лучистыми  карими
глазами, которые вопрошали меня уверенно и в то же время удивленно.  Точно
так мы оба вопрошали окружавший нас новый мир.
     - Можно? - спросил я, предлагая ей руку, чему меня научили уроки  под
гипнозом.
     Она взяла меня за руку  и  мы  пошли  прочь  от  больницы.  Я  весело
мурлыкал себе под нос первую пришедшую  на  ум  мелодию.  Вирджиния  нежно
прижалась ко мне, улыбнулась и спросила:
     - Это что? Ты знаешь, что это?
     Слова легко слетали с моих уст, я пел очень доверительно, пряча  лицо
в ее кудрявых волосах, французскую песенку, подаренную мне Возрождением. В
ней пелось о девушке, которую герой встретил на Мартинике. Она не была  ни
богатой, ни элегантной, но зато обладала удивительными лучистыми глазами.
     Вдруг слова иссякли:
     -  Мне  кажется,  я  забыл,  как  дальше.  Помню  только,  что  песня
называется "Макуба", и это слово связано с  прекрасным  островом,  который
французы называли Мартиникой.
     - Я знаю, где это! - воскликнула Вирджиния. В нее были вложены те  же
воспоминания, что  и  в  меня.  -  Мартинику  можно  было  бы  увидеть  из
Космопорта!
     И неожиданно для себя мы вернулись в нашу прежнюю  жизнь.  Мы  знали,
что Космопорт возвышается на двенадцать миль над самой  крайней  восточной
точкой нашего маленького континента. Там, на самом верху,  трудились  наши
правители, управляя машинами, которые теперь уже для нас с  Вирджинией  не
имели значения. Там же стояли на  приколе  и  шептались  о  своем  славном
прошлом космические корабли. Я видел фотографии Космопорта, но никогда  не
был там. Я даже никогда не видел людей, которые там побывали. И зачем  нам
туда идти? Нас, может, и не ждут. К  тому  же,  все  можно  увидеть  через
глазок машины пространства. Со стороны Менеримы - такой  родной  маленькой
Менеримы - было совершеннейшей  глупостью  желание  увидеть  Космопорт.  Я
подумал, что в том мире, куда мы с ней решили вернуться, все было  не  так
уж безоблачно и безопасно.
     Вирджиния,  новая  Менерима,  заговорила  на  нашем  общечеловеческом
языке, но тут же перешла на французский:
     - Моя тетя, - сказала она, имея в виду любую  из  своих  родственниц,
потому что понятие "тетя" не существовало  уже  несколько  тысячелетий,  -
была верующей. Она водила меня к Абба-динго. Она считала, что получив  его
благословение, я обрету удачу.
     Я был удивлен, и обеспокоен: оказывается, эта девушка  была  иной  по
сравнению  с  другими  людьми  еще  до  того,  как  началось  Возрождение.
Абба-динго был устаревшим компьютером, находившимся на  одной  из  колонн,
которые поддерживали Космопорт, и гомункулы считали, что это не что  иное,
как Бог, которому нужно поклоняться. Люди ходили к Абба-динго очень редко:
это считалось утомительным, скучным и даже вульгарным.
     Или это было раньше? Теперь ведь все изменилось. Стараясь не проявить
раздражение в голосе, я спросил ее:
     - А какой он?
     Она засмеялась, и в ее смехе было что-то такое,  что  заставило  меня
вздрогнуть. Если у Менеримы были секреты, то что же теперь можно сказать о
Вирджинии? Я чуть не возненавидел судьбу, которая бросила  нас  в  объятия
друг друга, и заставила меня почувствовать, что прикосновение  ее  руки  к
моей - единственная связь с вечностью.
     Она улыбнулась, вместо того, чтобы ответить  на  мой  вопрос.  Дороги
туда ремонтировали, и  мы  последовали  на  аппарель,  опустившую  нас  на
верхний  ярус  "подземки",  где  разрешалось  ходить  всем:  и  людям,   и
гоминидам, и гомункулам.
     Мне не нравилось все это: я никогда не  уезжал  на  расстояние  более
двадцати минут езды от дома. Вокруг нас толпилось много гоминидов, которые
хоть и были людьми, давно  изменились,  чтобы  приспособиться  к  условиям
жизни тех планет, которые стали  их  домом.  Гомункулы  же  казались  нам,
людям, особенно омерзительными, хотя среди них часто встречались  и  очень
красивые; превращенные из животных в людей, они, как  и  машины,  работали
там, где не согласился бы работать ни  один  человек.  Ходили  слухи,  что
некоторые из них были созданы из  настоящих  людей,  но  мне  не  хотелось
вникать в это, просто у меня не было ни малейшего желания  видеть  себя  и
Вирджинию в их обществе.
     Она держала  меня  за  руку.  Когда  мы  опустились  туда,  где  было
полным-полно этих существ, я высвободил свою руку и  обнял  ее  за  плечи,
прижимая к себе. Было светло, даже светлее, чем днем,  но  отовсюду  веяло
опасностью, а может, мне это казалось из-за  ужасных  существ,  окружавших
нас. В этот момент я не мог расстаться со своей вновь обретенной  любовью,
мне казалось, что вернувшись в свою квартиру, я потеряю ее навсегда. Новая
жизнь имела привкус опасности.
     На самом же деле все вокруг было вполне обыденным: множество машин  -
в облике человека и просто машин - а также совсем не опасные,  державшиеся
поодаль от нас гоминиды и гомункулы,  внешне  совсем  не  отличавшиеся  от
людей.  Очень  красивая  девушка   бросила   на   меня   дерзкий,   умный,
провоцирующий взгляд, который мне совсем не понравился. Она флиртовала  со
мной совершенно открыто. Я подозревал, что  раньше  она  была  собачонкой.
Среди  гомункулов  есть  такие,  которые  претендуют   на   всякого   рода
человеческие свободы. У  них  даже  есть  свой  философ  (бывшая  собака),
который разработал концепцию, заключающуюся в  том,  что  собаки  -  самые
древние существа, живущие бок о бок с людьми, и поэтому обязательно должны
иметь право на особые привилегии. Когда я услышал это,  мне  стало  ужасно
смешно: я представил себе собаку, которая приняла облик Сократа. Здесь же,
на верхнем ярусе "подземки", мне уже не было смешно. Что, если  вот  такая
бывшая собака начнет здесь вести себя вызывающе?  Убить  ее?  Но  тогда  -
неприятности с законом, встреча с субкомиссаром Содействия.
     Вирджиния же ничего не  замечала.  Она  забросала  меня  вопросами  о
верхнем ярусе "подземки". Я был здесь раньше только один раз в весьма юном
возрасте и мало что помнил, но  как  лестно  было  слышать  ее  изумленные
возгласы!
     И тут что-то произошло.
     Сначала я подумал, что это  человек,  облик  которого  изменила  игра
светотени в "подземке", но когда он подошел ближе, понял, что это не  так.
Плечи у него были шириной в пять футов, лоб изуродован  красными  шрамами,
на месте которых когда-то торчали рога. Это был гомункул, происходивший от
одного из видов крупного рогатого  скота.  Честно  говоря,  я  никогда  не
думал, что превращенное существо можно оставлять в таком виде.
     Мало того, он был явно пьян.
     Когда он подошел совсем близко, я поймал его мысль: "Это не люди,  не
гоминиды, и не мы. Что же это такое? Их язык действует мне на  нервы".  Он
раньше никогда не воспринимал французскую речь.
     Ситуация прескверная. Все гомункулы умеют говорить,  но  телеп