аким образом оно внесено, он  сможет
удалить  его.  Около  двадцати наших жителей уже сотрудничают с
Джерейном.
     - И ты - один из них?
     - Да,  -  ответил  Джезерак,   приняв   при   этом   такой
застенчивый  вид,  какого Элвин не видел у него ни до, ни после
этого разговора. - Это нелегко и, уж конечно, неприятно,  -  но
возбуждает.
     - И как же работает Джерейн?
     - С  помощью саг. Он построил целый ряд саг и изучает нашу
реакцию. Я никогда не думал, что  я,  в  моем  возрасте,  снова
вернусь к детским забавам!
     - А что это такое - саги? - спросил Хилвар.
     - Воображаемые  миры  мечты,  -  воскликнул  Элвин.  -  По
крайней мере большинство из них  -  воображаемые,  хотя  часть,
вероятно,  основана  на  исторических  фактах.  В блоках памяти
города  они  хранятся  миллионами;  ты  можешь  выбрать   любые
приключения  или происшествия, и, пока импульсы будут поступать
в твое сознание, они покажутся тебе совершенно реальными.
       Он обратился к Джезераку:
     - В какого рода саги вовлекает тебя Джерейн?
     - Большая их часть относится, как и следовало  ожидать,  к
выходу  из Диаспара. Некоторые уносят нас назад, к самым ранним
нашим жизням, настолько близко к основанию города, насколько мы
можем к нему подобраться. Джерейн надеется, что  чем  ближе  он
подойдет  к  происхождению  принуждающего  начала, тем легче он
сможет подавить его.
       Элвин был очень  воодушевлен  этой  новостью.  Его  дело
удалось  бы лишь наполовину, если б он раскрыл врата Диаспара и
обнаружил, что никто не хочет проходить сквозь них.
     - А  тебе  и  в  самом  деле  нужна  возможность  покинуть
Диаспар? - лукаво спросил Хилвар.
     - Нет,  -  ответил Джезерак без колебаний. - Эта идея меня
ужасает. Но я понимаю, что мы совершенно ошибались, думая,  что
один  лишь  Диаспар  в  целом  мире  достоин внимания, и логика
подсказывает мне, что для исправления ошибки необходимо  что-то
делать.  Эмоционально я все еще совершенно не в состоянии выйти
из города; возможно, так всегда и будет. Джерейн  считает,  что
сумеет  доставить кое-кого из нас в Лис, и я надеюсь помочь ему
в эксперименте - даже несмотря  на  то,  что  часть  моего  "я"
надеется на его провал.
       Элвин  с  возросшим уважением взглянул на своего старого
учителя.  Он  более  не  преувеличивал  силу  убеждения  и   по
достоинству  оценивал  силы,  которые  могут заставить человека
действовать  наперекор  логике.  Он  не  мог   не   сопоставить
спокойную  храбрость  Джезерака  и паническое бегство Хедрона в
будущее - хотя, научившись лучше понимать человеческую  натуру,
он уже не осуждал Шута за этот поступок.
       Элвин  был  уверен,  что  Джерейн  добьется задуманного.
Возможно, Джезерак слишком стар, чтобы переменить образ  жизни,
несмотря  на  все свое желание. Это, впрочем, неважно - другие,
под умелым руководством психологов Лиса, преодолеют  барьер.  И
как   только   хотя   бы   немногим   удастся  выскользнуть  из
устоявшегося  за  миллиард  лет  шаблона,  за  ними   последуют
остальные. Это лишь вопрос времени.
       Интересно,  что  произойдет  с  Диаспаром и Лисом, когда
барьеры исчезнут без остатка. Лучшее  в  обоих  городах  должно
быть  каким-то  образом  сохранено  и объединено в новую, более
здоровую культуру. Эта невероятно тяжелая задача потребует всей
полноты мудрости и терпения жителей двух городов.
       Некоторые  из  трудностей  предстоящей   адаптации   уже
проявились.  Гости из Лиса достаточно вежливо отказались жить в
предоставленных им в городе домах. Они устроили себе  временный
приют  в  парке,  среди  пейзажа,  напомнившего  им Лис. Хилвар
явился единственным исключением: хотя ему и не нравилось жить в
доме с неопределенными стенами и эфемерной мебелью, он  отважно
принял гостеприимное предложение Элвина, когда тот заверил, что
долго они там не останутся.
       Хилвар  в  течение  всей  жизни  ни  разу не ощущал себя
одиноким, но в Диаспаре он познал одиночество. Для  него  город
был более необычен, чем Лис для Элвина, и Хилвар был подавлен и
ошеломлен  его  бесконечной сложностью и мириадами незнакомцев,
которые,  казалось,   заполняли   каждый   клочок   окружающего
пространства.  В Лисе он, хотя и не всегда хорошо, знал каждого
жителя, независимо от того, встречался он  с  ним  или  нет.  В
Диаспаре  же  он  не смог бы познакомиться со всеми и за тысячу
жизней; подобное ощущение вызывало у Хилвара неясную депрессию,
хотя он и понимал всю иррациональность  этого  чувства.  Только
верность Элвину удерживала его здесь, в мире, не имевшем ничего
общего с его собственным.
       Он часто пытался анализировать свои чувства по отношению
к Элвину.  Его  собственное  дружелюбие, насколько он сознавал,
исходило  из  того  же  источника,  что  и  симпатия  ко   всем
маленьким,   беспомощно   барахтающимся   существам.   Подобное
отношение удивило бы тех, кто считал Элвина волевым, упрямым  и
сосредоточенным  на самом себе человеком, не требующим любви от
кого бы то ни было и неспособным на ответное чувство.
       Хилвар знал Элвина лучше;  он  инстинктивно  уловил  его
суть   с   самого  начала.  Элвин  был  исследователем,  а  все
исследователи ищут то, чего им  недостает.  Редко  они  находят
искомое,  и  еще  реже  это  приобретение доставляет им счастье
большее, нежели сами поиски.
       Хилвар не знал, что ищет Элвин. Его другом двигали силы,
приведенные  в  движение   давным-давно   теми   гениями,   что
спланировали  Диаспар  со  столь  извращенным умением - или еще
более великими гениями, противостоявшими первым. Подобно любому
человеку, Элвин был в какой-то степени  машиной,  действия  его
предопределялись  наследственностью.  Но  это  не  умаляло  его
потребности  в  понимании  и   симпатии   и   не   делало   его
невосприимчивым  к  одиночеству  или  разочарованию. Для своего
собственного народа он был существом совершенно необъяснимым, и
это заставляло соотечественников иногда забывать о том, что  он
по-прежнему разделяет их чувства. Чтобы увидеть в нем человека,
потребовался незнакомец из абсолютно другого окружения.
       В  течение  нескольких дней по прибытии в Диаспар Хилвар
повстречал больше людей, чем за всю  прежнюю  жизнь.  Но  почти
никого  из  этих  людей он не узнал по-настоящему. Скученные на
небольшой площади, обитатели города удерживали за собой уголок,
куда трудно было проникнуть. Единственным доступным им способом
уединения было уединение сознания, и они держались за него даже
в гуще безгранично сложной общественной жизни Диаспара.  Хилвар
чувствовал  к жителям Диаспара жалость, хотя и знал, что они не
нуждаются в его сочувствии. Они не сознают, чего лишены: они не
могут   понять    теплого    чувства    сообщества,    ощущения
принадлежности   друг   другу,   связывающего  воедино  всех  в
телепатическом обществе Лиса. В сущности, несмотря на всю  свою
вежливость,  они,  в  свою  очередь, также не могли скрыть, что
относятся к нему с состраданием -  как  к  ведущему  невероятно
унылое и однообразное существование.
       Эристона и Этанию, опекунов Элвина, Хилвар быстро отверг
как добрых,  но  совершенно разочаровывающих ничтожеств. Он был
очень смущен, услышав, как Элвин назвал их отцом  и  матерью  -
словами,  которые  в  Лисе  по-прежнему  сохраняли свое древнее
биологическое  значение.  Требовалось   постоянное   умственное
усилие,  чтобы  помнить:  законы  жизни  и смерти были отменены
создателями Диаспара. Временами Хилвару казалось, что  несмотря
на все окружающее оживление город наполовину пуст, ибо в нем не
было детей.
       Он  раздумывал  над  тем,  что  произойдет  с  Диаспаром
теперь, по окончании долгой  изоляции.  Самое  лучшее,  что,  с
точки  зрения  Хилвара,  мог предпринять город - это уничтожить
Банки  Памяти,   столько   тысячелетий   удерживавшие   его   в
зачарованном  состоянии.  Пусть  они  были  чудом  -  возможно,
величайшим  триумфом  сотворившей  их  науки  -  но  они   были
порождением больной культуры, культуры, боявшейся столь многого
в   этом  мире.  Некоторые  из  этих  страхов  основывались  на
реальности,  но  другие,  как  теперь  стало  ясно,   оказались
воображаемыми.  Хилвар  знал  уже  кое-что  о картине, начавшей
вырисовываться в результате изучения сознания Ванамонда.  Через
несколько  дней  это  станет  известно  и  Диаспару  -  и город
обнаружит, сколь многое в его прошлом было мифом.
       Но если Банки Памяти будут уничтожены, через тысячу  лет
город   будет   мертв,  ибо  его  жители  потеряли  способность
воспроизводить сами  себя.  Вот  с  какой  дилеммой  предстояло
столкнуться  -  но  в  уме  Хилвара  уже  промелькнуло  одно из
возможных  решений.  На  любую  техническую   проблему   всегда
находился  ответ, а его соотечественники являлись специалистами
в биологических науках. Сделанное однажды может быть переделано
обратно, если Диаспар того пожелает.
       Сначала, однако, город должен уяснить себе,  что  именно
он  потерял.  Его  обучение  может занять долгие годы - а может
быть, и долгие века. Но это  лишь  начало:  вскоре  воздействие
первого  урока  потрясет  Диаспар столь же глубоко, сколь и сам
контакт с Лисом.
       Новая информация потрясет также и Лис. Несмотря  на  всю
разницу  между двумя культурами, они выросли из тех же корней -
и разделяли те же иллюзии. Обе они станут здоровее,  когда  еще
раз  оглянутся  спокойным  и пристальным взглядом на потерянное
ими прошлое.

     24

       Амфитеатр  был  спланирован  так,  чтобы  вместить   все
бодрствующее  население  Диаспара,  и, вероятно, ни одно из его
десяти миллионов мест не  пустовало.  Глядя  со  своего  места,
расположенного  далеко  вверху, на огромный изгибающийся склон,
Элвин не удержался от воспоминаний о Шалмиране. Обе  чаши  были
едва  ли  не  идентичны  по  форме и размеру. Кратер Шалмираны,
заполненный человечеством, выглядел бы почти так же.
       Различие, однако, было  фундаментальным.  Огромная  чаша
Шалмираны  существовала на самом деле; этот же амфитеатр - нет.
Он был лишь призраком, образом электрических зарядов, дремавших
до поры в памяти Центрального Компьютера.  Элвин  знал,  что  в
действительности  он  по-прежнему  находится в своей комнате, и
мириады людей, которые, казалось,  окружали  его,  подобным  же
образом  пребывают  у  себя  дома. Пока он не двигался, иллюзия
была полной. Казалось, что Диаспар сгинул, и все  его  граждане
собрались здесь, в этой колоссальной чаше.
       Не  чаще одного раза в тысячу лет жизнь города замирала,
чтобы все его население могло встретиться на Великой Ассамблее.
Элвин знал, что такое же собрание проходит и в  Лисе.  Там  оно
представляло    собой    встречу    разумов,    но,   возможно,
сопровождалось  встречей   тел,   столь   же   иллюзорной,   и,
одновременно, столь же похожей на действительность.
       Насколько  хватало  взгляда, большинство лиц вокруг было
Элвину знакомо. В центральной части чаши, на  расстоянии  свыше
километра,  и  несколько  внизу,  метров  на  триста  ниже того
уровня, на котором сидел Элвин, располагалась небольшая круглая
площадка, к которой сейчас было приковано внимание всего  мира.
Нечего  было  надеяться  разглядеть  на  таком  расстоянии хоть
что-нибудь, но Элвин знал, что когда начнется  выступление,  он
увидит  и  услышит  все  происходящее  так  же четко, как и все
прочие диаспарцы.
       Площадка заполнилась туманом;  туман  сгустился  и  стал
Каллитраксом,    руководителем   группы,   которая   занималась
реконструкцией прошлого по информации,  доставленной  на  землю
Ванамондом.    Это   было   ошеломляющее,   почти   невозможное
предприятие - и не только ввиду гигантских временных масштабов.
Только раз, с мысленной помощью  Хилвара,  Элвин  смог  бросить
краткий  взгляд  на  сознание  странного  существа, которое они
открыли - или которое открыло их. Для  Элвина  мысли  Ванамонда
были  так же лишены смысла, как тысяча разных голосов, кричащих
одновременно в пустой, гулкой  пещере.  Но  люди  Лиса  все  же
смогли   распутать   и   записать   их,  чтобы  потом  спокойно
проанализировать. И, как сообщали слухи  -  которых  Хилвар  не
отрицал,  но  и  не  подтверждал  -  ими  уже  было  обнаружено
множество несообразностей, разительно менявших то представление
об истории, которое весь человеческий род миллиард лет принимал
как должное.
       Каллитракс  заговорил.  Элвину,  как  и   всем   прочим,
показалось,  что  источник  громкого,  ясного  голоса находится
всего в полуметре от них. Затем, Элвин обнаружил  себя  стоящим
подле  Каллитракса,  парадоксальным  образом  оставаясь в то же
время  на  прежнем  месте,   высоко   на   склоне   амфитеатра.
Происшедшее  напомнило эффект отрицания геометрической логики в
сознании спящего,  который,  однако,  не  испытывает  при  этом
удивления.  Так  же  и  Элвин  не удивился парадоксу: он просто
принял его без колебаний, как и все прочие врученные ему наукой
хитроумные трюки со временем и пространством.
       Каллитракс вкратце описал  общепринятую  версию  истории
человечества.  Он  говорил о неизвестных народах и цивилизациях
Рассвета, ничего не оставивших после себя, кроме горсти великих
имен  и  ужасающих   легенд   об   Империи.   Изначально,   как
утверждалось  в  рассказе, Человек возжелал звезд - и, наконец,
достиг их. Миллионы лет шел он по Галактике, устанавливая  свою
власть  над  все  новыми  и новыми системами. А затем, из тьмы,
лежащей за краем Вселенной, нанесли удар Пришельцы - и  вырвали
у него все, что он завоевал.
       Отступление   к   Солнечной   системе  было  несчастьем,
длившимся  много  веков.  Сама  Земля  чудом  была  спасена   в
баснословных  битвах, кипевших вокруг Шалмираны. Когда все было
кончено, Человек остался наедине со своими воспоминаниями и тем
миром, который окружал его при рождении.
       Все прочее с той  поры  было  лишь  долгим  упадком.  По
иронии   судьбы  род,  надеявшийся  править  Вселенной,  бросил
напоследок большую часть своего крошечного мира и раскололся на
изолированные культуры Лиса и Диаспара -  два  оазиса  жизни  в
пустыне,  разъединившей  их  не  менее надежно, чем межзвездные
бездны.
       Каллитракс сделал паузу; Элвину, как и всем остальным на
великом собрании, показалось, что историк смотрит прямо на него
глазами человека, увидевшего такие вещи, в которые  он  до  сих
пор не может поверить.
     - Достаточно, - сказал Каллитракс, - о сказках, которым мы
верили  с  самого начала наших хроник. Теперь я должен сообщить
вам, что они ложны - ложны во  всех  подробностях  -  ложны  до
такой  степени,  что даже сейчас мы еще не смогли примириться с
правдой.
       Он выждал, пока смысл его слов не дошел до людей во всей
своей полноте и  не  задел  каждого  за  живое.  Затем,  говоря
медленно  и  осторожно,  он  поведал  Лису и Диаспару сведения,
почерпнутые из сознания Ванамонда.
       Не соответствовало истине даже то,  что  Человек  достиг
звезд.   Вся  его  маленькая  империя  ограничивалась  орбитами
Плутона и Персефоны, ибо межзвездное пространство оказалось для
него непреодолимым барьером. Его цивилизация целиком сгрудилась
вокруг Солнца и была еще очень молода,  когда...  когда  звезды
достигли Человека.
       Воздействие  должно  было быть ошеломляющим. Несмотря на
неудачи, Человек никогда не  сомневался,  что  когда-нибудь  он
покорит  глубины  космоса. Он верил также, что если Вселенная и
несет в себе равных ему, то превосходящих его в ней нет. Теперь
он узнал, что оба убеждения были ошибочны, и  что  среди  звезд
есть  разум,  несравненно превосходящий его собственный. Многие
века, вначале на кораблях других цивилизаций, а  позднее  и  на
машинах, изготовленных собственноручно на основе заимствованных
познаний,  Человек изучал Галактику. Всюду он находил культуры,
которые мог понять, но с которыми не мог сравниться;  в  разных
местах  он  встречал  разум, который вскоре должен был выйти за
пределы, доступные его пониманию.
       Удар   был   грандиозен,   но   благотворен   для   рода
человеческого.  Печальным, но и бесконечно более мудрым Человек
вернулся  в   Солнечную   систему,   чтобы   поразмыслить   над
приобретенным  знанием. Он принял вызов и постепенно разработал
план, дающий надежды на будущее.
       Некогда  главным  интересом  Человека  были   физические
науки.  Теперь,  еще  более  рьяно,  он  обратился к генетике и
постижению разума. Любой  ценой  он  должен  был  вырвать  себя
самого из пределов, навязанных эволюцией.
       Великий эксперимент в течение миллионов лет поглощал всю
энергию  человеческого рода. Но в повествовании Каллитракса вся
эта борьба,  все  труды  и  жертвы  уместились  в  какие-нибудь
несколько  слов. Победа Человека была грандиозной: он превозмог
болезни, он мог при желании жить вечно; овладев телепатией,  он
подчинил и эту бесконечно неуловимую силу своей воле.
       Теперь,  опираясь  на  собственные ресурсы, он готов был
снова выйти на огромные  просторы  Галактики.  Как  равный,  он
должен  был  встретить  расы  тех  миров,  от  которых  однажды
отвернулся. Он должен был в  истории  Вселенной  сыграть  роль,
достойную себя.
       Он   осуществил   все  эти  деяния.  От  этой,  наиболее
протяженной из всех исторических эпох, и произошли  легенды  об
Империи.   Она   являлась   Империей   множества   народов,  но
драматические события грандиозной трагедии,  сопряженной  с  ее
концом, заставили людей забыть об этом.
      Империя  просуществовала  не  менее  миллиона лет. Должно
быть, она знала многие кризисы, может быть, даже  и  войны,  но
все  это  исчезло  в  поступи  идущих вместе к зрелости великих
народов.
    - Мы можем гордиться,  -  продолжал  Каллитракс,  -  ролью,
которую   сыграли   в   истории  наши  предки.  Даже  достигнув
культурного расцвета, они нимало не утратили инициативы. И хотя
мы  имеем  дело  с  догадками,  а  не  с  доказанными  фактами,
представляется   несомненным,   что   эксперименты,   явившиеся
одновременно гибелью Империи и венцом ее славы, вдохновлялись и
направлялись именно Человеком.
      Замысел,  лежавший  в  основе  этих  экспериментов,  был,
видимо,  таков.  Контакты  с  другими расами показали Человеку,
насколько глубоко мировоззрение зависит от физического  тела  и
органов  чувств,  которыми это тело снабжено. Доказывалось, что
подлинная  картина  Вселенной  -  если  такая  картина   вообще
познаваема  -  станет  доступной  лишь  свободному  от подобных
физических ограничений сознанию: в  сущности,  чистому  разуму.
Эта  концепция  входила  во  многие из древних религий Земли, и
представляется странным, что  идея,  не  имевшая  рационального
происхождения, превратилась в одну из величайших целей науки.
      Бестелесного  разума  во  Вселенной  никогда  не было, но
Империя взялась создать его. Вместе со всем прочим мы  утратили
опыт  и  знания,  позволившие  осуществить  это. Ученые Империи
овладели  всеми  силами  Природы,  всеми  секретами  времени  и
пространства.  Подобно  тому  как  наше  сознание есть побочный
продукт невероятно сложного сплетения клеток  мозга,  связанных
воедино  сетью  нервной  системы,  так  и они старались создать
мозг, компоненты которого являлись бы нематериальными образами,
выгравированными в самом пространстве. Такой мозг, если  только
его   можно  так  назвать,  использовал  бы  для  своей  работы
электричество или силы еще более  высокого  порядка  и  был  бы
совершенно   свободен   от   тирании   вещества.   Он  смог  бы
функционировать  со  скоростью  куда  большей,   нежели   любой
органический разум; он смог бы просуществовать до тех пор, пока
во  Вселенной  останется  хоть  один эрг свободной энергии; его
мощь не знала бы пределов. Будучи однажды создан, он развил  бы
способности, которых даже его творцы не могли бы предвидеть.
      Человек   предложил  сделать  попытку  создания  подобных
существ, в