распространился  по   городу.   Он,   видимо,
понял-таки, что это  дает  ему  -  возможность  непрерывного  существования,
прекращение череды воскрешении, вызывающих его из голограммы в  моем  мозгу,
как джинна из бутылки, чтобы исполнить мое очередное неосуществимое желание.
А чего я ожидал? Что он не воспользуется своим шансом обрести свободу -  или
как он там обозначает мир, лежащий за пределами Пузыря - только  ради  того,
чтобы потрафить одной из клеток своего тела, одному  атому  своего  мизинца,
бесконечно малой частице своего необозримого многообразия?
   Я съедаю завтрак, даю десять долларов на чай и иду в квартиру ждать конца
света.

***

   Я просматриваю системы новостей в поисках признаков начинающейся чумы, но
едва осознаю то, что читаю. Я то впадаю в фатализм, то хватаюсь за  какие-то
нелепые надежды. Горячечные  порывы  к  слиянию  с  чуждой,  но  единственно
подлинной  реальностью  сменяются  моментами  тупого  неверия.   Разглядывая
привычный городской пейзаж за окном, я думаю: пусть правда, что человечество
удерживает все это в таком виде искусственно - непрерывно,  микросекунду  за
микросекундой,  подновляя;  но  за  столько  тысячелетий  должна   же   была
выработаться какая-то устойчивость, инерция - какое-то  подобие  независимой
реальности?
   Да  ничего  подобного!  Разве  ежесекундное  схлопывание   неодушевленной
материи лишает ее способности размазываться, принуждает к подчинению, словно
некий метафизический империализм? Неужели я надеюсь, что  прочный  макромир,
созданный нами, теперь удержит от распада нас самих? О нет, лишь  только  мы
прекратим навязывать этому миру  однозначность,  он  тут  же  разлетится  на
миллиарды версий с той же легкостью, как в момент рождения Вселенной.
   Все ясно - мне просто нечем заглушить боль  этих  последних  часов.  Одна
мысль о том, чтобы найти утешение в модах, вызывает отвращение. Я  прекрасно
помню, как мод верности придал смысл  моей  жизни,  как  счастлив  я  был  с
"Карен" - но я не хочу вновь испытать это синтетическое  счастье,  постыдную
имитацию любви. А замены всему этому нет - ее и не может быть, ведь я пришел
в этот мир лишь несколько часов назад. Мое нынешнее "я" - это не  угнетенная
прежним "я" личность, сумевшая наконец вырваться из-под спуда. Я чужестранец
- в собственной жизни, пришелец - в собственном сознании.  Память  сохранила
все, но это уже не моя память.

***

   Системы  новостей  терпеливо  пересказывают  обычную  безумную   хронику.
Гражданская война на Мадагаскаре. Голод  на  северо-западе  США.  Загадочные
взрывы в Токио. Очередной бескровный путч в Риме. В  местных  новостях  тоже
ничего  серьезного  -  борьба  корпораций,  мелкие  политические  склоки.  К
позднему вечеру я уже почти уверен, что ничего не понял в событиях последних
двух  дней,  и  начинаю  склоняться  к  приятной  мысли,  что  стал  жертвой
изощренных галлюцинаций.
   Изображение на экране мигает и пропадает. Я хлопаю по корпусу  терминала,
и  он  вновь  оживает  -  но  ровные  строки  текста  на   экране   делаются
волнообразными,   распадаются   на   отдельные   буквы,   которые   медленно
расплываются  в  разные  стороны,   словно   обломки   кораблекрушения   или
космический мусор в невесомости - сначала по  экрану,  а  потом  и  по  всей
комнате. Я набираю пригоршню букв, они тают у меня на ладони, как снежинки.
   В окно я вижу, что по всему городу рекламные  голограммы  распадаются  на
части, растворяются, видоизменяются. Некоторые превратились в яркие  цветные
струи, медленно растекающиеся в ночном небе. Другие узнаваемы, но  приобрели
сюрреальный облик: у реактивные  лайнеров  выросли  клешни,  смеющиеся  дети
обратились в полупрозрачных розовых эмбрионов. Гигантская  струя  кока-колы,
непрерывно льющаяся в  гигантский  рот,  вспыхивает,  будто  напалм,  озаряя
окрестные дома, и посылает в небо крутящийся столб черного дыма.
   У дверей лифта ждет старик. Я здороваюсь с ним, но он лишь молча  смотрит
на меня безумными глазами. Я нажимаю кнопку вызова, но на  табло  появляется
лишь бессвязный поток цифр  и  букв,  прерываемый  краткими  сообщениями  на
бай-гуа, которые я не успеваю перевести. Старик  шепчет  по-кантонски:  "Оно
читает мои мысли". Я оборачиваюсь к нему, и он начинает всхлипывать. Я  хочу
помочь ему, успокоить, попробовать объяснить, что случилось, но не  знаю,  с
чего начать. Да и вряд ли его успокоят мои объяснения.
   Я спускаюсь по лестнице.
   На улицах полно народу, вид у всех подавленный, обычного шума не  слышно.
Я ожидал массовой  истерии,  вспышек  насилия,  но  люди  ходят,  будто  под
гипнозом или во сне. И не из-за сумасшедших вывесок и  бешеных  голограмм  -
это  вполне  можно  принять  за  изощренный  розыгрыш,  а  о  том,   что   в
действительности предвещают все эти чудеса, явно никто не догадывается.
   Впрочем, почему я так в этом уверен? Размазанные "я" этих людей могли уже
не раз обогнуть земной шар и постепенно соединиться друг с  другом,  породив
разум,  которого  Земля  еще  не  видела.  Разум,  способный  открыть  своим
схлопнутым ипостасям такие откровения, о которых я и понятия не имею.
   Проходя  по  Обзерватори-роуд,  я  вижу,  как   сквозь   мостовую   вдруг
пробивается усыпанный цветами вьюнок, танцуя,  как  змея  на  хвосте.  Среди
бледных зевак, замерших, как зачарованные, с хохотом хлопают в  ладоши  двое
малышей  -  наверное,  они  выбирают  это  событие.  Лепестки  белых  цветов
превращаются в светящихся бабочек, порхающих над головами  толпы,  но  цветы
остаются на месте, постоянно обновляясь.
   Какое  из  чистых  состояний  более  вероятно  -  где  это  действительно
происходит или где это привиделось всем  прохожим  сразу?  Неизвестно!  -  я
упрямо держусь за эту спасительную мысль, но  не  знаю,  надолго  ли  хватит
моего упрямства.
   Повернув голову, я вижу  плавающего  в  воздухе  юношу.  Обхватив  колени
руками, он плавно вращается, совершая  одно  сальто  за  другим;  глаза  его
закрыты,  налицо  блаженная  улыбка.  Публика  вежливо  наблюдает   за   его
упражнениями, словно это уличный жонглер или  акробат  на  ходулях.  Пожилая
женщина врастает в землю, ткань ее брюк и кожа на ногах срастаются,  делаясь
древесной корой. Другая женщина превращается в стеклянную статую. Цвет плоти
покидает сначала ее руки и ноги, а затем вовсе  исчезает.  Какая  же  версия
могла  выбрать  этот  самоубийственный  исход?  Однако   "статуя"   деловито
направляется прочь, вытянув руки в стороны. Я пытаюсь  последовать  за  этим
существом, но оно скоро теряется в толпе.
   Я иду дальше.
   Кое-где уличные фонари пылают, как маленькие солнца, но в ста  метрах  от
них уже царит тьма. Свернув и переулок,  я  оказываюсь  по  пояс  в  золотых
монетах. Я беру пригоршню - монеты тяжелые, твердые,  холодные,  совсем  как
настоящие. Тем не менее я прохожу по переулку без малейших усилий.
   Выйдя на ярко освещенную улицу, попадаю под кровавый дождь. Люди,  крича,
закрывают лица от тяжелых, пахучих капель, другие припадают к земле,  хнычут
и дрожат. Что это, конец света в воображении какого-нибудь психа? Неужели  в
эти последние часы все на свете бредовые эсхатологии обрушатся на  нас?  Или
случайная авария, нестыковка? Многие  из  размазанных  людей  еще  неопытны,
одиноки - может быть, схлопывание застает их  врасплох,  создавая  мозаичную
реальность   из    случайных    образов    их    младенческого    восприятия
суперпространства? Я беспомощно стою и смотрю, пока кровь не заливает  глаза
и я не перестаю что-либо видеть.
   В соседнем квартале с неба падает чистая, вкусная вода, и люди  пьют  ее,
обратив к небу просветленные лица.
   Улицы кипят от превращений. Лица некоторых меняются  на  глазах,  у  кого
плавно, у кого мгновенно. Никто этого не замечает, все погружены в  какой-то
транс. Я трогаю собственное лицо, чтобы узнать, не происходит ли то же самое
со мной. Повсюду появляется  растительность  -  делянки  пшеницы,  сахарного
тростника, бамбука, а кое-где  настоящие  заросли  тропического  мелколесья.
Некоторые магазины рассыпаются в пыль, другие  перерождаются  в  причудливые
архитектурные попурри. Стены одной из лавок стали живой плотью, я вижу,  как
кровь пульсирует в венах толщиной в мою  руку.  Над  всем  этим  возвышаются
небоскребы, сюрреалистически неизменные - не успеваю я об этом подумать, как
с фасада одного из них начинают осыпаться фрактальные украшения, превращаясь
в разноцветное конфетти.
   В квартале от ПСИ я замечаю По  Квай.  Она  сидит  на  тротуаре  напротив
продовольственного магазина, уставившись неподвижным взглядом в толпу. Когда
я касаюсь ее плеча, она поднимает на меня глаза и сразу отшатывается.
   - Привет. Это я, Ник.
   - Ник? - Она с ужасом смотрит на мою побелевшую руку, робко прикасается к
ней. - Ты стал таким из-за меня. Прости.
   Я смеюсь:
   - Из-за тебя? Ну что ты, я сам это сделал  -  это  самый  быстрый  способ
изменить внешность.
   Я сажусь рядом с ней.
   Она показывает на толпу и говорит без выражения:
   - Я разрушаю город. Я превращаю  всех  в  уродов.  И  я  не  могу  ничего
поделать. Пробовала остановить это - не получается.
   Я беру ее за плечи и  поворачиваю  лицом  ко  мне.  Она  съеживается,  но
смотрит мне прямо в глаза.
   - Послушай, - говорю я. - Ты ни в чем не виновата.
   Она как-то странно,  сдавленно  всхлипывает,  потом  вдруг  неестественно
весело говорит:
   - Не виновата? Ты знаешь еще кого-нибудь, кто умеет это делать?
   У меня мелькает мысль - а стоит ли ей рассказывать? Ведь через час-другой
это не будет иметь уже никакого значения. Сейчас ей тяжело, но  принесет  ли
облегчение правда?
   Все же я беру себя в руки и начинаю отвечать на ее вопрос.
   Поначалу мои слова до нее как бы не доходят, но мало-помалу логика  того,
что я говорю, начинает преодолевать ее шок и оцепенение  от  возведенной  на
себя вины. Когда я дохожу до встречи с Лаурой в хранилище, передо мной опять
прежняя По Квай.
   - Значит, она вдула снотворное обратно в баллончик? - Со  слабой  улыбкой
она кивает. - Все правильно, нет схлопывания - нет и асимметрии времени.
   - Лу говорил то же самое.
   - Лу? Когда?
   - Я до этого еще не дошел.
   Насколько ей известно, в ночь моего  проникновения  в  МБР  никаких  бомб
никто не находил. Утром Ли Хинь Чунь сказал ей, что я исчез. Может быть,  от
нее решили все скрыть. Впрочем, столь же вероятно, что Лу  сам  устроил  мое
схлопывание, а мне в очередной раз наврал.
   Когда я рассказываю, как амебы оказались на свободе и  как  я  неожиданно
остался жив, она говорит:
   - Думаю, ты напрасно  обвиняешь  твое  размазанное  "я".  Как  оно  могло
сопротивляться существу, которое сильнее в двенадцать миллиардов раз?
   - Что ты имеешь в виду?
   - Всю планету, размазанную человеческую расу.
   - Но они же не были размазаны и до сих пор еще не... По крайней мере,  не
вся планета.
   - Конечно, но если они будут размазаны или могут быть размазаны - неужели
ты думаешь, что они не в состоянии выбрать свое прошлое?  Неужели  сплав  из
двенадцати миллиардов "я" не смог бы пробить себе путь к существованию, чего
бы это ни стоило? Твои виртуальные "я", которым удалось помешать Лу  разбить
колбу, должны были схлопнуться  так,  чтобы  это  не  повлияло  ни  на  кого
другого. Но те, которые потерпели неудачу,  должны  были  подсоединиться  ко
всему этому. - Она взмахивает рукой, показывая на окружающий нас хаос. -  По
воле по крайней мере нескольких тысяч размазанных людей. Все это само  нашло
способ произойти, а ты просто был частью этого, вот и все.
   - Понимаю.
   Теперь мое "освобождение" от мода верности и от "Карен"  выглядит  совсем
смешно. Я тот, кто я есть, только потому,  что  послужил  проводником  этого
апокалипсиса, неисправной линией,  через  которую  размазанное  человечество
будущего сумело вызвать себя к жизни.
   В толпе происходит нечто  новое  -  люди  начинают  собираться  группами.
Некоторые просто берутся за руки или стоят рядом,  но  другие  в  буквальном
смысле сливаются. Подавляя  панику,  я  отворачиваюсь.  Я  не  могу  на  это
смотреть. Пока не могу.
   Цепляясь за последнюю ниточку нормальности, я начинаю просить прощения  у
По Квай за то, что так долго обманывал ее. Она только отмахивается:
   - Какое это имеет значение теперь? Я понимаю, ты сказал  бы  мне  правду,
если бы не мод верности...
   - Но я же не сказал тебе правду. Какая разница, что я мог бы  сделать.  У
меня  только  одно  прошлое.  Я  должен..,  отвечать  за  него.   Я   должен
востребовать его, сделать его моим.
   Она смеется:
   - Ник, все кончено. Какая теперь разница?
   - И я подлец, что использовал "Ансамбль", я же  тайком  проникал  в  твой
мозг... Она устало качает головой:
   - Ты не проникал в мой мозг. Я делала то,  о  чем  ты  просил,  только  и
всего.
   - Что?!
   Она пожимает плечами:
   - Я плохо помню, обрывками. Я думала - точнее, знала, что это мне снится.
Мы не раз сидели  с  тобой  вместе  и  смотрели  на  игральные  кости,  и  я
заставляла их падать так, как ты хотел - и знала, что это невозможно. Но  ты
ведь ничего этого не помнишь, правда?
   - Не помню.
   - Ладно. - Она отворачивается.
   Я поднимаю глаза к небу и вижу звезду. Пока я успеваю сказать об этом  По
Квай, рядом с  первой  звездой  загорается  вторая.  Через  минуту  По  Квай
говорит:
   - Какие они бледные. Я всегда думала, что они гораздо ярче.
   Толпа затихает. Все как  один  смотрят  на  небо.  Звезды  раздваиваются,
множатся, заполняя собой все небо, именно так, как мне  однажды  привиделось
на дежурстве в прихожей. Могла ли размазанная раса дотянуться так  далеко  в
прошлое? Неужели мои состояния выбирались уже тогда?
   По Квай охватывает дрожь. Я шепчу ей какую-то утешительную  чепуху,  беру
ее за руку. Она говорит:
   - Я не боюсь. Просто я не готова. Останови  это,  пожалуйста,  я  еще  не
готова.
   Толпа начинает расплываться. Отдельные клетки распадаются, меняют  форму,
все увеличиваясь в размерах.
   В  просветы  между  клетками  я  вижу  одиноко  идущего  человека.  Карен
оборачивается, смотрит на меня, слегка хмурится, словно я отдаленно напомнил
ей какого-то знакомого. Затем она поворачивается и уходит.
   Через все небо  вспыхивает  звездная  дуга.  Я  встаю,  продолжая  крепко
держаться за По Квай, поднимаю ее на ноги и тащу вместе с собой вперед.
   На  краю  толпы  я  в  нерешительности  останавливаюсь.  Текучие   формы,
напоминающие людей, продолжают сливаться друг с другом. По Квай  вырывается.
Я отступаю. Карен в последний раз мелькает вдалеке, удаляясь, но я почему-то
не могу пошевелиться.
   Я поднимаю глаза к Небесам; небо становится совершенно белым.

ЭПИЛОГ

   В  течение  недели  я  ищу  ее,   перебираясь   из   лагеря   в   лагерь.
Предполагается,  что  все,  кто  находится  в  лагерях,  зарегистрированы  в
центральном компьютере, но она могла из осторожности зарегистрироваться  под
чужим именем.
   В то первое утро, глядя на развалины, оставшиеся после кровавой бойни,  я
не верил, что  помощь  когда-нибудь  придет.  Ни  воды,  ни  транспорта,  ни
электричества, еды не больше, чем  на  день.  И  миллион  гниющих  на  улице
трупов. Я не сомневался, что вся планета выглядит так же, и нас ждет голод и
холера. Когда в парке  Коулун  начали  приземляться  вертолеты,  я  чуть  не
перерезал себе вены - я  думал,  что  это  опять  какое-нибудь  чудо  и  все
начинается сначала.
   Похоже, эпидемия не распространилась за пределы города,  или  по  крайней
мере те версии, где это произошло, не реализовались. Может  быть,  население
земного шара и размазалось, но чистое состояние,  которое  было  в  конечном
счете выбрано, ограничило район бедствия Нью-Гонконгом. Если в  Лондоне  или
Москве, Калькутте или Пекине, Сиднее или даже Дарвине и были чудеса, от  них
не  осталось  ни  следов,  ни  воспоминаний.  Наверное,   последствия   были
минимально возможными  из  тех,  что  не  противоречили  последнему  моменту
определенного прошлого - последнему моменту, когда  все  и  всюду  были  еще
схлопнуты.
   По Квай сначала путешествовала вместе со мной,  но  на  третий  день  она
встретила свою  семью.  Мне  кажется,  мы  оба  были  рады,  что  приходится
расстаться. Я точно знаю, что в одиночку гораздо легче думать, что ты  такой
же, как все - оглушенный, ничего не понимающий, случайно уцелевший.
   "Ничего не понимающий" - понятие относительное. Вряд  ли  я  когда-нибудь
узнаю, почему размазанная человеческая раса, положив столько  усилий,  чтобы
появиться на свет,  прикоснулась  наконец  к  бесконечному  пространству  за
пределами Пузыря - и отшатнулась. (Наверное, не по своей воле. Наверное,  ее
заставили вернуться. Вмешались создатели Пузыря, и... Впрочем,  если  судить
по посланцу Лауры, такого быть не могло.) Но если  размазанное  человечество
не вынесло - неважно, по какой причине - того,  с  чем  оно  столкнулось  за
пределами Пузыря, у него не оставалось другого выхода,  кроме  самоубийства.
Кроме схлопывания в состояние, из которого оно не смогло бы появиться вновь.
Размазывание  -  это   экспоненциальный   рост,   безграничное   увеличение.
Альтернатива этому одна - устойчивая и однозначная реальность. Середины быть
не может.
   Каналы связи жестко контролируются. Геосинхронные спутники НГ  переведены
в специальный режим, и доступ к ним теперь имеют только войска ООН,  поэтому
я не знаю, что, по мнению остального мира, здесь  произошло.  Землетрясение?
Выброс отравляющих веществ? Съемочные группы новостей ГВ летают над нами, но
им пока не разрешают приземляться. Все же с помощью телеобъективов они могли
успеть заснять самые экзотические трупы до того, как их похоронили. А  новые
культы, несомненно, распространяются уже сейчас,  давая  всему  происшедшему
единственно верное толкование.
   Несомненно, что распространяются и рассказы уцелевших, которые  полагают,
что видели, как люди вставали из мертвых.
   Я  начинаю,  впрочем,  подозревать,  что,  как   бы   ни   были   надежны
свидетельства  этих  очевидцев,   они   не   подтвердятся   при   тщательном
расследовании. Дело не в том, что они врут или неправильно  поняли  то,  что
видели. Все было  так,  как  они  говорят  -  просто  это  так  и  не  стало
реальностью.
   Я обосновался в этом лагере, на западной границе прежнего города. У  меня
есть регистрационная карточка, два раза в день я стою в очереди за  едой,  я
точно исполняю все, что мне приказывают. Большая часть  тех,  кто  занят  на
общественных работах, - только что набранные добровольцы. Они в  один  голос
говорят, что не пройдет и года, как мы снова будем жить в нормальных  домах.
Более опытные, впрочем, признают, хотя и неохотно, что рассчитывать надо лет
на десять. Нью-Гонконг не будут восстанавливать на прежнем месте до тех пор,
пока расследование не выяснит, почему  город  рухнул.  А  это  -  надеюсь  -
произойдет не скоро.
   Мне почти нечем заняться, чтобы скоротать  время.  Я  пытаюсь  заставлять
себя побольше двигаться, но главным образом лежу на  своей  койке,  вновь  и
вновь обдумывая происшедшее.
   И вот до чего я додумался прошлой ночью.
   Может быть, размазанное человечество достигло границ Пузыря - и  все-таки
не отступило. Может быть, планета до сих пор размазана. Приходится по одному
сознанию на чистое состояние, и все это продолжает бесконечно разветвляться.
Реализовалась модель  множественных  миров.  Над  небоскребами  Нью-Гонконга
по-прежнему идет кровавый  дождь.  Дети  по-прежнему  колдуют  с  танцующими
цветами. Каждая мечта, каждое видение обрели жизнь. На Земле воцарились  рай
и ад одновременно.
   Каждая мечта, каждое видение. В том  числе  и  это,  вполне  обыденное  -
посередине между бесконечным счастьем и бесконечным страданием.
   И я здесь - лежу, уставившись в темноту, сам не зная, смотрю я  в  бездну
или на изнанку собственных век.
   Но мне и не нужно этого знать. Я просто пов