какой-то..,
космологический геноцид!
   - Именно так. Возможно,  геноцид  в  буквальном  смысле  слова.  Жизнь  -
разумная жизнь - не обязательно должна стягивать волновую функцию.  Если  до
нас существовала жизнь, которая не  схлопывала  волну,  то  мы  должны  были
схлопнуть эту жизнь. Мы могли уничтожить целые цивилизации.
   - И вы  думаете,  мы  продолжаем  этим  заниматься?  Схлопываем  то,  что
находится за световые годы от нас? Другие звезды?  Галактики?  Другие  формы
жизни? "Сужаем спектр возможностей", да? Просто смотрим в  телескоп,  а  при
этом крушим Вселенную направо и налево?
   Со смехом я продолжаю:
   - То есть крушили до тех пор, пока...
   И, осекшись на полуслове, зажмуриваюсь, ощутив  приступ  клаустрофобии  и
головокружения.  А  недоговоренное  тем  временем  раскручивается   в   моем
сознании, и никакие моды не способны представить его чем-то  безобидным.  По
Квай тихо говорит:
   - Вот именно. До Пузыря.

Глава 8

   С утра в ионной комнате проводится контрольный тест, подтверждающий,  что
вчерашнее не было просто случайной  удачей.  После  него  По  Квай  получает
перерыв на две недели для  отдыха,  пока  будет  готовиться  следующая  фаза
эксперимента. Все это время она будет находиться в  здании,  но  это  ее  не
смущает - кроме чтения, ей ничего не нужно.
   - Все прекрасно, особенно если забыть о том, что нет  выбора,  -  говорит
она. - Тишина, покой и надежный кондиционер - это моя формула счастья.
   Ее несмолкающий речитатив исчезает из моих снов. "Н3"  работает  отлично.
"Карен" не возвращается. Окольными путями я выведываю у Ли Хинь Чуня, что  у
него установлены только  "Страж",  "Метадосье"  и  "Красная  Сеть".  Никаких
проблем с модами, кроме как во время экспериментов,  у  него  не  было.  Моя
решимость докопаться до причин сбоев моих модов тает.  Какой  смысл  идти  к
врачу или нейротехнику, если нет никаких симптомов? Тем более, что при  этом
посторонние лица могут узнать  о  моем  моде  верности.  Я  даю  себе  слово
обратиться за помощью при первых признаках неисправности,  но  дни  идут  за
днями, и я все больше утверждаюсь в мысли, что все наладилось само собой.
   Я очень боялся, что подлинная деятельность Ансамбля окажется  уж  слишком
приземленной,  боялся,  что  мне  будет  мучительно   трудно   смириться   с
противоречием между моими возвышенными чувствами и грубой правдой  -  и,  уж
конечно, не смел даже надеяться на такое счастье, которое  испытал,  услышав
рассказ По Квай. Теперь мне ужасно стыдно, что  я  мог  всерьез  подозревать
Ансамбль в намерении грубо и  примитивно  эксплуатировать  эскейперский  дар
Лауры, в то время как его цель - постижение глубочайших законов  мироздания,
самой сути реальности, сути человеческой природы. А  также,  быть  может,  и
причин создания Пузыря.
   Ну а если бы и подтвердились худшие предположения - что с того?  Служение
Ансамблю все равно осталось бы единственным смыслом моей жизни. Мне приходит
в голову, что бояться разочарования и радоваться подтверждению лучших надежд
в моем положении одинаково абсурдно. Допустим. И что  дальше?  Повертев  эту
мысль в голове, я вскоре забываю о ней.
   В такой  же  тупик  я  захожу,  вспоминая  ночной  разговор  с  По  Квай.
Предположим, она права, и жизнь  на  Земле  губительна  для  всей  остальной
Вселенной.  Предположим,  что  человечество  есть  своего  рода  космический
некроз, лишающий мироздание многовариантности, постоянно ведущий истребление
неведомых нам миров в  непостижимых  разумом  масштабах.  Ну  и  что  отсюда
следует?  Эти  ошеломляющие  утверждения  совершенно  абстрактны,  их  легко
понять, но  ничего  конкретного,  осязаемого  я  не  могу  из  них  вывести.
Возникает ощущение, что рассуждения  По  Квай  -  вроде  тех  математических
фокусов, когда вам "доказывают", что единица равна нулю.  Я  начинаю  искать
замаскированные подвохи, и когда вечером я заступаю на дежурство,  мы  с  По
Квай продолжаем наш спор. Я говорю:
   - Вы ведь сами признали, что эта теория геоцентрична до нелепости.
   Она пожимает плечами:
   - Да - в том случае, если утверждать, что мы были первыми. Но может быть,
то же самое произошло на тысячах других планет и на миллиард лет раньше.  Не
думаю, что мы когда-нибудь узнаем, так это или  нет.  Но  теперь,  когда  мы
выявили тот аппарат в мозгу человека, который  стягивает  волновую  функцию,
геоцентризм  заключается  в  том,  чтобы  утверждать,  что  любое  существо,
наделенное чувствами, где бы во Вселенной оно  ни  обитало,  обладает  точно
таким же аппаратом в мозгу.
   - Но я не уверен, что вы действительно выявили этот аппарат. Вы  ведь  не
продемонстрировали, что не стягиваете волну, - вы показали только,  что  мод
воздействует на явление прежде, чем волна стянется. А что, если верна старая
теория и волна  стягивается  только  при  условии,  что  система  достаточно
велика?  Допустим,  что  мод  работает  на  масштабе,  который  чуть  меньше
критического, сжимаясь в последний момент, когда он проделывает свой трюк  с
интерференцией двух состояний?
   - Допустим. А что же тогда происходит в тех участках мозга,  которые  мод
отключает?
   - Не знаю. Но если эти участки  специально  созданы  для  воздействия  на
квантовые процессы, может быть, они частично реализуют и функции  той  части
мода, которая управляет чистыми состояниями?  Возможно,  эволюция  дала  нам
средство  немного  подправлять  вероятности   -   согласитесь,   что   такая
способность была бы полезна в борьбе за выживание. И если  волновая  функция
достаточно большой системы всегда, с самого рождения Вселенной,  стягивалась
случайным образом, то вся  наша  вина  состоит  в  том,  что  у  нас  начала
вырабатываться способность влиять на этот процесс.
   Она слушает с интересом, но стоит на своем:
   - Видите ли, если я не включаю первую часть мода - ту, которая  блокирует
некие  естественные  связи  в  мозгу,  -  весь  эффект  пропадает,  и   ионы
разлетаются как попало. Это мы проверили на следующее же утро  после  нашего
первого успеха. Согласна, вы можете сказать, что эти естественные  связи  не
стягивают волну, а просто мешают моду управлять чистыми  состояниями.  Но  я
думаю,  что  если  бы  у  людей  была  природная  способность   "подправлять
вероятности", ее бы уже  давно  заметили.  Впрочем,  можно  придумать  много
разных объяснений нашему эксперименту, но что вы скажете насчет Пузыря?
   - Вот уж где версий хватает. Я  слышал  не  меньше  тысячи  за  последние
тридцать лет.
   - А сколько из них вы считаете разумными?
   - Честно говоря, ни одной. Но и ваша ничем не лучше. Допустим,  создатели
Пузыря гибнут под действием наших наблюдений.  Как  же  им  в  таком  случае
все-таки удалось выжить? Помните,  на  какое  расстояние  заглядывали  самые
мощные телескопы? Миллиарды световых лет!
   - Верно, но мы не знаем, какие повреждения  -  или,  если  угодно,  сколь
детальное наблюдение  -  способны  выдержать  предполагаемые  жители  других
миров. В то время, когда  во  Вселенной  еще  ничто  не  схлопнулось,  могли
существовать формы жизни, полностью зависящие  от  всего  спектра  возможных
состояний. Каждый индивидуум включал в себя почти весь этот  спектр,  в  том
числе  множество  состояний,  которые  мы  бы  назвали   взаимоисключающими.
Представьте, что от вашего тела остался только тончайший срез - вот чем  для
них было схлопывание!
   - А создатели Пузыря  были  с  самого  начала  очень  тонкими,  потому  и
уцелели?
   - Именно так! Им требовался совсем небольшой  диапазон  состояний.  Может
быть, с их точки зрения это выглядело так, как если бы глубокий  океан  стал
вдруг мелеть. Мы наблюдали галактики в миллиардах световых лет от Земли,  но
даже в Солнечной системе мы  еще  не  схлопнули  все,  вплоть  до  последней
крупинки метеорной пыли. А у планетных систем далеких звезд  оставалось  еще
очень много степеней свободы. Возможно, что индивидуум из  тех,  кто  создал
Пузырь, способен выдержать практически любое наблюдение, за исключением лишь
встречи с человеком лицом  к  лицу.  И  вот  когда  наша  астрономия  начала
становиться все точнее, их волновая функция стала быстро худеть, и  создание
Пузыря было для них единственной возможностью спасти свою цивилизацию.
   - Ну, не знаю...
   Она смеется:
   - Я тоже не знаю. И весь смысл Пузыря в том, чтобы мы  никогда  этого  не
узнали. Впрочем, если вам не  нравится  эта  теория,  у  меня  есть  другие.
Например, что создатели Пузыря состоят  из  темной  холодной  материи  -  из
аксионов или других слабовзаимодействующих частиц, которые нам  всегда  было
трудно обнаружить. В этом случае мы могли задеть их совсем чуть-чуть, но они
пришли к выводу, что наша технология быстро прогрессирует и скоро станет для
них опасной. В двадцатых и  начале  тридцатых  многие  астрономы  занимались
поиском темной холодной материи, чувствительность  их  приборов  мало-помалу
росла - может быть, из-за них все и случилось...
   Итак, абстракции в сторону. Когда я проталкиваюсь сквозь  уличную  толпу,
мысль о  том,  что  благодаря  этим  людям  город  не  расплывается  туманом
бесчисленных всевозможностей, не кажется абсурдной - просто  она  о  другом.
Реальность упрямо остается прежней, какие бы  парадоксальные  теории  ее  ни
объясняли. Когда Резерфорд открыл, что атомы практически  полностью  состоят
из пустоты, земля не стала менее  твердой.  Истина  как  таковая  не  меняет
ничего.
   Не имеет значения, верна ли теория По Квай. Важно только одно -  Ансамбль
занимается наукой о Пузыре. А  значит,  бесчисленные  посты,  телохранители,
приставленные к добровольцам, хранят не коммерческую тайну.
   Потому что враг у Ансамбля один - Дети Бездны.

***

   При стуке в дверь "Босс" мягко будит меня. Голова патентованно ясная,  но
бешенство закипает мгновенно - ведь я спал каких-нибудь два часа!  Я  смотрю
по ГВ, кто стоит  за  дверью.  Оказывается,  пришел  доктор  Лу.  Ничего  не
понимая, я быстро одеваюсь. Если бы меня хотели срочно  вызвать  на  службу,
Тонг или Ли просто позвонили бы.
   Я приглашаю его войти.  Он  осматривает  комнату  с  таким  видом,  будто
никогда не представлял, что можно жить так убого - а теперь, когда он в этом
убедился, он выражает мне свое глубокое соболезнование. Я предлагаю ему чай,
но  он  энергично  отказывается.  Мы  обмениваемся   ничего   не   значащими
любезностями,  потом  наступает  неловкая  тишина.   Долгие   полминуты   он
мучительно улыбается, потом наконец говорит:
   - Я живу для Ансамбля, Ник.
   Не  могу  понять,  чего  больше  в  его  словах   -   воодушевления   или
самоуничижения.
   Я киваю и бормочу:
   - Я тоже.
   Это правда, и стыдиться тут нечего, но двусмысленность тона Лу  почему-то
передается мне. Он говорит:
   - Я знаю, каково тебе приходится. Борьба с самим собой,  парадоксы.  Я-то
знаю, что это за муки.
   Он говорит искренне, и  я  чувствую  себя  виноватым  и  недостойным  его
признаний - ведь муки, которым его подверг мод верности, наверняка были куда
сильнее тех, что испытал я.
   - И я знаю, что ты не скажешь мне спасибо за то, что я причиню  тебе  еще
одну боль. Но правда никогда не дается легко.
   Пока я тупо киваю, выслушивая эти банальности, в моем  сознании  повисает
вопрос: что  это,  следующая  стадия?  Мазохистское  смакование  внутреннего
конфликта, порожденного модом верности? Вновь  и  вновь  напоминать  себе  о
беспомощности своего разума  романтизировать  мое  страдание,  придавая  ему
мистический оттенок? В этом есть какой-то, хотя и извращенный, смысл: если я
не хочу ни в чем обвинять свой мод, то почему бы не рассматривать  вызванное
им душевное смятение как шаг к более глубокому  прозрению  и  более  крепкой
вере?
   Лу продолжает:
   - Мы оба хотим служить Ансамблю - но что значит служить Ансамблю? День за
днем мы работаем, выполняем приказы, играем свои роли,  веря,  что  те,  кто
выше нас по служебной лестнице, думают только об интересах Ансамбля.  Но  мы
обязаны спросить себя - заслуживают ли они нашего  доверия?  Служат  ли  они
Ансамблю с той абсолютной преданностью, которая для тебя и  для  меня  стала
второй натурой? Может быть, они служат своим собственным  интересам?  Откуда
нам это знать?
   Я качаю головой:
   - Они сами часть Ансамбля, и мы должны быть верны им...
   - Именно часть. А мы верны не части, а целому.
   Я не знаю, что на это сказать. Он, конечно, прав, в том смысле,  что  мод
обеспечивает верность Ансамблю, а не какому-то конкретному  лицу.  Но  зачем
вдаваться в такие подробности, что это меняет практически?
   Я инстинктивно отодвигаюсь от него вместе со стулом, но Лу подается ближе
ко мне, его молодое, искреннее лицо буквально излучает энергию убеждения. Мы
верны целому. У меня появляется опасение, что на  основе  мода  верности  он
выстроил  целую  этическую  систему.  В  истории  не  раз   случалось,   что
сумасшедшие превращали свою болезнь в предмет поклонения, но лично я впервые
слушаю безумного пророка, чье безумие тождественно моему собственному  -  до
последнего нейрона.
   Я резонно замечаю:
   - Мы должны получать указания от кого-то. Мы должны верить, что  иерархия
работает исправно. Этому нет реальной альтернативы. Я не знаю, как действует
даже командное звено ПСИ, не говоря уж об Ансамбле. А если бы  и  знал,  что
тогда? Исполнять только указания, исходящие с  самого  верха?  Да  ведь  вся
машина заскрипит и остановится.
   Лу мотает головой:
   - Я ничего подобного не говорил. Исполнять указания с  самого  верха?  Но
"верх" не один, их много. Скажем, Вей Бай Линь является владельцем МБР. -  Я
начинаю озабоченно бормотать что-то насчет того, что не знаю никакого Вея  и
никакой МБР, но Лу нетерпеливо перебивает:
   - Мне точно известно, как тебя завербовали, так что давай не будем терять
время зря. Итак, Вей владеет МБР, но почему ты  думаешь,  что  он  управляет
всем? У него есть некоторое влияние на участников проекта здесь, в НГ, но не
более того. Ты думаешь, это МБР нашла Лауру Эндрюс?
   - Я полагаю, что...
   -  Ее  "нашла"  группа  хакеров  из  Сеула,  которые  работали  с  банком
украденных данных о побегах из учреждений Международной  Помощи,  причем  по
заказу совершенно другого клиента. Но они  знали,  что  Ансамбль  предлагает
хорошие деньги  за  сведения  о  событиях  определенного  рода,  и  передали
информацию нам.
   - Что значит "события определенного рода"?
   - Этого я пока не смог выяснить.
   - Имеются в виду необъяснимые побеги из-под стражи?  Послушай,  я  думал,
что Ансамбль был создан после того,  как  МБР  наткнулась  на  Лауру,  а  ты
говоришь, что он уже существовал и активно искал кого-нибудь вроде нее?
   - Да.
   - Но как они могли предположить, что...
   - Не знаю, но сейчас это не важно.  Вопрос  заключается  в  том,  к  чему
должна относиться  наша  преданность?  В  глобальном  масштабе  фракция  Вея
составляет меньшинство. Ему пришлось многим пожертвовать, чтобы сканирование
Лауры было проведено в МБР. В конечном счете решающую роль сыграло то, что в
НГ очень мягкие законы - в большинстве других стран государство очень жестко
контролирует предприятия с подобной технологией. Так что если бы  где-нибудь
в Аргентине оказался подходящий пробел в законодательстве,  мы  бы  с  тобой
здесь не работали.
   Я трясу головой:
   - Ну и что? Я никогда не  считал,  что  Вей  самый  главный  в  Ансамбле.
Ансамбль - союз различных фракций, но почему это должно меня волновать? Если
они могут уживаться друг с другом, то я тем более могу ужиться с ними.
   - Пойми, что ты должен быть верен Ансамблю, а  не  той  фракции,  которая
путем интриг сумела его возглавить. Что ты будешь делать, если  какие-нибудь
фракции выйдут из  союза,  если  союз  реформируется,  поставит  себе  новые
задачи, новые приоритеты? Или вообще расколется? За  какой  из  обломков  ты
будешь сражаться, если до этого дойдет?
   Я хочу отделаться ничего не значащей фразой,  но  вовремя  спохватываюсь.
Важнее Ансамбля нет ничего в моей жизни, и я не могу отмахиваться  от  таких
вопросов, как будто это меня не касается. Но...
   Я говорю:
   - Что еще может означать верность Ансамблю как целому,  как  не  верность
той его фракции, которая находится у  власти?  Здесь  то  же  самое,  что  с
правительством страны...
   Лу насмешливо фыркает.
   Я говорю:
   - Ну ладно, я же не  предлагаю  опускаться  до  такого  цинизма.  Но  что
предлагаешь ты? Ты пока ничего конкретного не сказал.
   Он кивает:
   - Ты прав, не сказал. Я хотел сначала убедить тебя.
   Я не уверен, что он меня убедил, но молчу. Он говорит:
   - Есть только одна группа людей, которая имеет  право  решать,  какая  из
фракций представляет - и  представляет  ли  хоть  какая-нибудь  -  подлинный
Ансамбль. Этот вопрос должен решаться со всей тщательностью, и  его  решение
не должно зависеть от случайных обстоятельств,  вроде  того,  кто  в  данный
момент возглавляет Ансамбль. С этим ты, конечно, не будешь спорить?
   Я нерешительно киваю:
   - А что это за "группа людей"?
   - Разумеется, те из нас, у кого есть мод верности.
   Я смеюсь:
   - То есть мы с тобой? Ты шутишь!
   - Не только мы. Есть и другие.
   - Но...
   - Подумай сам, кому еще мы можем доверять? На что можем положиться, кроме
мода верности? Любой, у кого его нет, какие бы высокие посты он ни занимал в
организации, всегда рискует спутать  подлинное  предназначение  Ансамбля  со
своими личными целями. С нами такого случиться не может -  чисто  физически.
Поэтому задача определения истинных интересов Ансамбля должна быть возложена
на нас.
   Вытаращив глаза, я смотрю на него:
   - Но это ведь...
   А собственно, что? Мятеж? Ересь? Исключено! Если у Лу действительно  есть
мод верности, а я не могу себе представить, что он все это разыграл,  он  не
может пойти ни на то, ни на другое. Все,  что  бы  он  ни  делал,  есть,  по
определению, акт верности Ансамблю, ибо...
   От внезапно наступившей ясности у меня кружится голова...
   ...ибо Ансамбль есть, по определению, то, верными  чему  делает  нас  наш
мод.
   Порочный круг, кровосмешение какое-то,  на  грани  солипсистского  бреда.
Однако так и должно быть. Ведь мод верности - не что иное, как  совокупность
нейронов в наших головах, причем вполне  самодостаточная.  Если  Ансамбль  -
самое важное, что есть в моей жизни, то самое важное в моей  жизни,  чем  бы
оно ни было, должно быть Ансамблем. В этом я  не  способен  "ошибиться"  или
что-то "не так понять".
   Это не делает меня свободным от мода - я понимаю, что не  в  моей  власти
менять определение "Ансамбля". И все же то, что мне открылось, несет с собой
мощный импульс свободы. Раньше я был скован цепями по рукам и ногам, да  еще
и цепи были обмотаны вокруг  чего-то  вроде  громадного  якоря.  И  вот  мне
удалось сорвать цепи -  пусть  не  с  рук  и  ног,  но  по  крайней  мере  с
неподъемного якоря.
   Лу, как мой брат по безумию, понимает, о чем я думаю -  или  догадывается
по выражению лица. Он сдержанно кивает, и я замечаю, что мое лицо расплылось
в счастливой до идиотизма улыбке, но ничего не могу с этим поделать.
   - Неспособность ошибиться - наше главное утешение, - говорит он.

***

   К тому времени, когда Лу уходит, голова у меня идет кругом. Хочу  я  того
или нет, но я вступил в заговор.
   Помешанные  толкователи  природы  "истинного  Ансамбля"   называют   свое
общество Каноном. Все они имеют мод верности, и все сумели  убедить  себя  в
том, что "истинный Ансамбль",  которому  они  верны,  не  есть  организация,
носящая это название.
   Что же тогда такое "истинный Ансамбль"?
   У каждого члена Канона свой ответ на этот вопрос.
   Все они  согласны  только  в  одном  -  научно-исследовательский  альянс,
называющий себя Ансамблем, не что иное, как подделка и мистификация.
   Сейчас, когда рядом нет  Лу,  виртуоза  этой  причудливой  логики,  я  не
уверен, что понял умственные из