ного жреиа.
     Алан очнулся лишь вечером. Какой-то юноша с коричневой, как орех, кожей
сидел  рядом и осторожными движениями смазывал  его раны. Вокруг приглушенно
гудели   голоса.   Алан   огляделся:   большое  помещение   заполняли  люди,
возвратившиеся  с работы.  Они сидели  прямо на полу,  усыпанном соломой, и,
устало переговариваясь, неторопливо ели свой скудный ужин. Рисовые лепешки и
круглые глиняные чаши с похлебкой стояли перед каждой группой. Алан заметил,
что люди  в небольших группах чем-то похожи  друг на друга. У них одинаковые
оттенки  кожи  и волос. Позже он понял, что в Бактрии старались распределять
рабов так,  чтобы  из одного  племени было  не больше  трех-четырех человек.
Незнание языка разобщало невольников, мешало  сговариваться  всей массой для
побега или восстания.
     В распахнутые двери тянуло прохладой.  У порога дремал греческий воин в
полном вооружении. Его отстегнутый меч лежал на земляном полу, и глаза юноши
блеснули при виде серебристой полоски металла.
     Вид оружия словно  влил в тело Алана новые силы, он  резко поднялся. Но
воин продолжал дремать. А коричневый  юноша приветливо улыбнулся и залопотал
что-то на  непонятном  языке.  Алан, морщась от боли, побрел  между группами
людей, пристально и вопросительно вглядываясь в незнакомые лица и обнаженные
потные  тела, покрытые пылью. Кто они? Такие же  пленники, как  и  он? Тогда
почему  так спокойно и равнодушно сидят они здесь,  когда там, за дверями --
свобода?!
     Алан не  знал,  как трудно убежать из Бактрии рабу. Не  перелезть через
высокую городскую стену, по которой  день и  ночь ходят часовые, не пройти в
ворота.  А  если кто и вырвется  отсюда, его встретит  пустыня чужой страны,
чужие враждебные люди,  всегда  готовые за жалкую награду  схватить и выдать
беглого раба.  Ему не уйти.  И клеймо  навсегда отметит страшной печатью его
лоб! Ни о чем этом юноша не знал.
     Не  обращая внимания на пристально следящие за ним отовсюду глаза, Алан
медленно  пробирается  к  выходу...  Туда,   где  заманчивым  блеском  горит
валяющееся  на полу  оружие... Кто-то осторожно, но настойчиво берет  его за
руку.  Алан  оборачивается и,  притянув к  себе  коричневого  юношу, жестами
объясняет ему свой  план. Коричневое лицо становится серым. Юноша еще крепче
стискивает руку  Алана,  пытается что-то объяснить,  задыхаясь от  волнения,
шепчет непонятные фразы. Алан решительно отстраняет  его и вдруг бросается к
выходу, на бегу стремительно нагибается к мечу и... кто-то бросается ему под
ноги, чьи-то сильные руки, как  тисками, сжимают его, он пытается вырваться,
но мгновенно вскочивший воин крепко схватил его руку и, медленно выворачивая
ее, заставляет  Алана упасть  на  колени, с помутившимися от  боли  глазами.
Страж жестом приказывает отойти рабам, схватившим Алана, и, притянув к  себе
беспомощного  юношу,   пристально  смотрит  ему  в  глаза.  Видимо,   что-то
понравилось воину в новом рабе, он  прочел в его взгляде  гнев и боль, но не
нашел страха. Усмехнувшись, воин сильно толкнул его внутрь сарая,  не подняв
руки для удара, хотя такая дерзость требовала примерного наказания.
     Взбешенный Алан вскочил на ноги  и вновь рванулся к дверям,  но десятки
рук  схватили и  удержали  его  на  месте.  В  глазах  окружающих  он  читал
восхищение и непонятную радость.  Но они не опустили рук, что-то лопотали на
разных   языках.  Ласково,  но  настойчиво  усадили,  пододвинули   миску  с
похлебкой, лепешки. Алан покорился. "Еще не время, он подождет..."
     Глубокой ночью, не шевелясь,  лежал он на  соломе и слушал  звон оружия
часовых, мерно и тяжело ходивших по двору. Вокруг него спали приветливые, но
непонятные люди,  спал его  недавний  враг,  положив  под  голову меч.  Луна
струила свой сонный свет в квадратное отверстие  над головой...  Она  сейчас
горит, наверно, и над лесом, где живет Инга. При этой мысли юноша еще острее
чувствовал свое одиночество.
     Думал  Алан   и   о  сегодняшнем  столкновении  с   воином,  непонятном
вмешательстве  лежащих рядом людей. Они  восхищались  его  поступком,  почти
гордились им  и  все  же  не помогли.  Почему? Неужели он так и  не встретит
друзей в этой стране?
     Где теперь Мипоксай?  Их  разлучили перед дворцом Антимаха. Что с  ним?
Алан обязательно найдет друга, и тогда никакие преграды не удержат их в этой
стране! Как  мало он  знает  обо всем,  что ждет его здесь.  Слишком мало...
Удастся ли его план? Что,  если  он заблудится,  если  его  сразу же схватит
стража? Что  с ним  сделают,  если  поймают? Что бы  ни сделали,  нужно уйти
сегодня из этой клетки. Там, за стенами, ждут его тайны непонятной страны и,
может быть, свобода.
     Свет луны становится все бледнее.  Скоро утро. Стихли шаги часовых, все
уснуло. Пора!  Как  змея  бесшумно скользит  тело юного  охотника,  умеющего
незаметно подкрасться к чуткой лани. Чуть слышно  скрипнула дверь. Никто  не
шелохнется  на  подворье,  покрытом  предрассветной  мглой.  Дальше,  дальше
скользит вдоль стены юноша. Вот и ворота. Пригнувшись, он ныряет  в  темноту
улицы и исчезает...
     Солнце приходит в просыпающийся город. В его лучах вспыхивают розоватым
внутренним  светом  мраморные  колонны  общественных  зданий, величественные
дворцы  и  храмы  Акрополя*, [*  Акрополь --  центральная  укрепленная часть
эллинистического  города.]  облицованные мрамором  и бронзой  дома  вельмож.
Ослепительно сверкает позолота храма  Кибелы**. [Кибела -- фригийская богиня
плодородия. Культ Кибелы был широко распространен на Древнем Востоке.]
     Потоки  света заливают  ремесленные и торговые  кварталы, тонут в  пыли
нижнего  города. Обшарпанные стены  глиняных  духанов,  грязные ишаки, уныло
грызущие пучки соломы, скреплявшие глину стен, -- казалось, здесь  никто  не
рад приходу лучезарного Аполлона. Но это впечатление обманчиво.
     Вот  от  ворот  к  центру  города  неторопливо шагает  сгорбленный  под
тяжестью  своей  поклажи  крестьянин,  он   погоняет  худого  вола,   то  же
нагруженного  мешками;  долгая  дорога покрыла  их  густым слоем  пыли.  Оба
замерзли  и  устали.  Солнце   ласково  улыбнулось  им,  они  приободрились,
стряхнули пыль и зашагали веселее.
     А улица уже наполняется гомоном и толчеей -- как всегда перед открытием
базаров.   Из   распахнутых   дверей  караван-сараев   неторопливо   выходят
исполненные  достоинства верблюды,  между  ними с  криками снуют взад-вперед
смуглые люди в длинных  белых одеждах.  Рабы  несут  в позолоченных носилках
знатных  горожан.  Огромные  колесницы еще  более  увеличивают сутолоку, над
которой тут  и  там возвышаются серые  туши слонов  с яркими  остроконечными
балдахинами на спинах. Крики и ругань  на разных  языках висят в  воздухе, с
каждым часом становясь  все гуще.  Вездесущие сорванцы-школьники  и  ученики
гимназий проводят  на улицах  свой  самый веселый час перед тем, как строгие
мудрецы  в серых халатах  усадят их на жесткие каменные  плиты и обрушат  на
головы несчастных великие истины познания себя и мира.
     Глашатаи, тесня  горожан,  расчищают  дорогу  членам  храмовой  общины,
спешащим на утреннее заседание. Повеленья мудрости запрещают им использовать
для  передвижения  чужие  ноги.  За  ними  торопливо  пробираются   писцы  и
приказчики. Эти просто еще не  сумели обзавестись  ногами рабов  и потому  с
завистью провожают глазами роскошные носилки богатых торговцев. Вот какой-то
исцарапанный  мальчишка в разорванном шелковом халате  подмигивает товарищам
и, прошмыгнув  между ногами  верблюда, ловко пристраивается  возле  мешка  с
дынями и арбузами, висящего на боку костлявого вола.
     Крестьянин, словно проснувшись, вздрагивает  и уже поднимает сучковатую
палку, но,  разглядев  на халате  мальчишки знаки храма, сам выбирает спелый
арбуз ученику жрецов и, униженно кланяясь, больно стегает вола.
     Пора!  Жрецы  на холме Акрополя уже воспели приход Аполлона. Загорелись
торжественные  костры   перед   храмом   Зевса,   царь   умастил  свое  тело
благовониями.  Пора!  Распахиваются огромные ворота  базаров,  людской поток
вливается в них,  и улицы  города постепенно пустеют. Все, что заполняло их,
теперь теснилось и колыхалось в огромных квадратных  базарных дворах. Повара
из  богатых домов спешат  с  утра закупить провизию.  Бараньи туши, фрукты и
вино, сосуды  с  оливковым маслом -- все переходит  в жирные  руки, неохотно
отсчитывающие драхмы.
     Но  сердце  базара  было  не здесь,  не в лавках торговцев мясом и не у
продавцов  маслин.  За воротами  нижнего  двора, там, где  возвышались спины
слонов  и головы верблюдов, где  в одну пеструю  массу  смешивались караваны
далеких стран, где  сливались  голоса жителей  побережья  Понта Эвксинского*
[Понт Эвксинский -- Черное море.] и крайних границ Индии  и  Китая,  --  там
было сердце базара матери городов. Здесь продавалось все: заморские доспехи,
янтарь и  бархат,  пергамские  кожи  и  оружие,  александрийские  папирусы и
поучения мудрецов, смуглые,  узкобедрые индианки и ширококостные великаны --
рабы  с  темной  кожей,  родина  которых находилась  далеко,  там,  куда  не
добирались даже аргонавты.
     Здесь  распадались  громадные  караваны  и  составлялись новые. Люди  в
обтрепанных  халатах  заключали сделки  на тысячи талантов** [Талант -- мера
веса,  а  также  денежная  единица.  Его  вес   --  25,902  кг.]  --  суммы,
достаточные, чтобы  оплатить  постройку  городского  Акрополя  со всеми  его
дворцами, храмами и стенами. Другие  -- в ярких, расшитых хитонах  -- еще не
имели двух  оболов на обед и жадными  глазами  выискивали  в  разноплеменной
толпе очередную жертву, готовую выложить содержимое своего кошелька  в обмен
на предсказания богов и стук игральных костей.  Вот один из них,  невысокий,
сгорбленный   человек  с  бегающим  взглядом  и  подобострастной  улыбочкой,
штопором ввинчивается в толпу и ловко, как угорь, скользит к тому месту, где
его безошибочное чутье подсказывает быструю наживу.
     Да! Он не ошибся: в десяти  шагах еще раз мелькнуло полуобнаженное тело
юноши, иссеченное свежими рубцами.
     "Что здесь делает этот недавно  наказанный раб? Таких не  берут с собой
на базар: наказание может смутить ум непокорного ленивца, он может замыслить
побег, и  где  же,  как  не  здесь,  всего  удобнее  скрыться  от  законного
господина! Эге, да  он уже, видно,  сбежал! Вон как загнанно озирается,  как
пугливо  шарахается в  стороны!  Уж Логос  выведает, кто твой  господин,  да
пошлет  ему  великий  Зевс мысль  о  щедрости! За  выдачу  такого раба можно
получить 10 оболов! Вон какие у него широкие, сильные плечи! А грудь!  Такой
груди  может  позавидовать  сам Аполлон! Широкие скулы  и сдвинутые брови --
признак мужества, с  ним, кажется,  придется  повозиться...  Ничего, хороший
мой, ты не уйдешь от Логоса! Вперед, старина, сегодня будет и жирный плов, и
старое вино -- вперед!"
     Город,  как  большой   проснувшийся  зверь,  с  первыми  лучами  солнца
расправил свои могучие лапы-улицы и слегка  пошевелил ими. Он ударил в  лицо
юноше тысячами  красок,  запахов и  звуков, заставил оробеть  и  растеряться
человека, знавшего  лишь  законы  тайги. Город  ошеломил  Алана. Впечатление
дробилось  на  тысячи  разноцветных  кусков,  не  связанных  друг с  другом.
Рассудок  отказывался  соединить  их в одно целое.  Растерянный,  бледный  и
подавленный, Алан медленно брел мимо бронзовых оград, за которыми благоухали
розы  и  журчали фонтаны. Мимо огромных зданий, мимо светлых, устремленных в
голубое небо колонн.
     Люди здесь были так же непонятны, как творенья их рук. С шумом и криком
все  они  спешили  в одном направлении, толкали  его;  обгоняли  друг друга,
бранились и грозили кулаками. Наконец Алан  устал бороться и отдался на волю
этого   живого  потока.  Толпа  вынесла  его  сквозь  узкое  горло  ворот  в
огороженное пространство, где люди  трепетали и бились, как рыба  в сети. Он
хотел выбраться отсюда, но, притиснутый к стене, оглушенный  и обессиленный,
не смог сделать ни  шагу. Одно-единственное желание осталось  в опустошенной
голове  юноши  -- найти хотя бы маленькое укромное  местечко, где  нет  этих
орущих и снующих взад-вперед людей. Но такого местечка  нигде не было. Тогда
Алан из последних  сил  рванулся вперед  и,  расталкивая  купцов и  горожан,
решительно двинулся к воротам. В сердце медленно  закипала ярость. Город все
больше походил на враждебного зверя.  Он зажал  Алана в ловушке и, казалось,
вот-вот нанесет новый удар. Город бросал ему вызов  всеми своими загадками и
тайнами. Ну что ж, Алан  никогда не уклонялся от борьбы! еще  посмотрим, чья
возьмет! Он все решительнее отстранял с  дороги людей, и те,  встретившись с
горящим взглядом  юноши,  уже не бранились, а что-то недовольно бормоча себе
под нос,  покорно уступали дорогу. Алан прошел  в ворота и попал в следующий
двор, меньше первого, базарная толчея и сутолока здесь были менее яростными,
и  юноша  остановился, пытаясь сообразить, что ему делать дальше. Он пытливо
вглядывался  в лица  людей,  стараясь  найти среди них  того,  к кому  можно
обратиться  с  вопросом.  Вот  сбоку  мелькнуло лицо  с  маленькими  хищными
глазками  и слащавой  улыбкой. Нет, не то. Алану нужен человек, так же как и
сам он враждующий с городом, но знающий его тайны.
     Наконец Алан  заметил  оборванного старика, стоявшего около костлявого,
изнуренного вола. Вол распластался на пыльной  земле  и  с какой-то покорной
безнадежностью  жевал свою бесконечную жвачку.  Тут же были  сложены  горкой
дыни  и  арбузы. Ими никто не интересовался. Худой человек  тяжело вздыхал и
скреб своей  грязной, узловатой рукой порыжевший от  солнца затылок.  Видно,
ему тоже было не сладко. После  недолгого раздумья Алан решился обратиться к
этому  старику. Он  забыл, что незнание языка  встанет между  ними  каменной
стеной.
     Старик так и  не смог понять, чего хочет от него этот странный юноша  с
темными пристальными глазами и таким приятным сильным голосом. Алан взял его
за руку и все  повторял и повторял одни  и те же слова на незнакомом  языке,
словно хотел, чтобы старик запомнил их.
     Взгляд  старика  упал  на  обнаженные  плечи  юноши,  покрытые  свежими
рубцами. Видимо, этот чужой человек  нуждается в помощи. Старик выбрал самую
спелую дыню. Приятно дать человеку что-нибудь от сердца.  Он ничем не  может
помочь ему -- пусть возьмет хоть дыню.
     Изнывающий от нетерпения  Логос, прячась в толпе, злобно призывал на их
головы  все ужасы  Аида*. [Аид -- подземное царство мертвых.] Поблизости  не
было ни  одного  стражника, и не стоило пока поднимать тревогу в этом людном
месте,  где  за сбежавшего раба  могут заступиться. Когда же  этот проклятый
старик  оставит в покое  его  добычу?  Ага, вот, наконец!  Но что  это?  Он,
кажется, угощает беглого раба дыней? Это надо запомнить, старик нарушил указ
царя!  С  него много не возьмешь, но  мудрость учит довольствоваться малым и
искать  большего.   И  Логос  поспешил  вслед  за  уходящим  Аланом.  А  тот
окончательно растерялся. Он совершенно не знал, что ему делать дальше,  куда
идти.  Проскользнув  мимо  сборщиков пошлины  у  базарных  ворот,  Алан стал
подниматься вверх к  Акрополю. Улицы  пустели. Была середина  дня  --  самая
знойная  пора.  Раскаленное  солнце безжалостно жгло кожу.  Камни под ногами
казались раскаленными.  Алан все убыстрял  шаги,  стараясь  поскорей достичь
тени. Здесь даже солнце чужое, беспощадное. Улицы словно вымерли -- нигде ни
души.  Но  вот впереди  показалась  группа  воинов. Они  двигаются навстречу
нетвердой походкой, поддерживая друг друга. Юноша прижался к стене и замер в
неглубокой нише. А воины, как назло, остановились в десяти шагах и,  судя по
угрожающим  жестам  и  крикам,  стали разбирать  какую-то свою ссору. В этот
напряженный  момент сбоку  к  нему подкрался  невысокий мясистый человек. Он
вдруг  вцепился в  Алана  крючковатыми  пальцами  и  закричал  пронзительным
голосом:
     -- Стража! Сюда! Сюда! На помощь!
     Алан  не понял слов, но  мгновенно сообразил, что его новый враг  зовет
воинов. еще не решив, что ему надо делать, он резким кругообразным движением
отвел руку врага назад  и с силой прижал  к себе. В спине  у  Логоса  что-то
хрустнуло,  он вдруг осекся,  захрипел и безжизненно  повис на руках  Алана.
Стараясь  удержать  его  мясистую  тушу, юноша  припал  на  одно  колено  и,
поддерживая  Логоса,  склонился  над  ним.  В  этот  момент  подошли  воины,
посмеялись над толстяком, разморенным солнцем, над заботливым рабом, бережно
поддерживающим своего господина. Решив, что эти двое пьяны, как и  все  они,
воины почувствовали к ним доброжелательную симпатию. Посоветовав рабу полить
голову своего хозяина вином,  хохоча и  распевая они наконец, ушли. Переведя
дыхание, Алан засунул толстяка с закатывающимися под лоб глазами в нишу, где
только что стоял, и, прижимаясь к стене, быстро заскользил вдоль улицы.
     Город победил  его. Наверно, так чувствует  себя  ребенок,  брошенный в
тайге. Правда, здесь вместо деревьев -- люди, но это еще хуже. Каждую минуту
любой  из них  может  превратиться в  хищника. Нет, в одиночку он  ничего не
добьется. В этом каменном лесу домов и улиц Алан знает только одну дорогу --
в ненавистный  плен, откуда он с таким трудом бежал. Раз пройдя  где-нибудь,
охотник всегда найдет дорогу обратно. Нужно смириться. Может быть, его побег
еще не  успели заметить. Надо осмыслить все увиденное сегодня, он сумеет еще
раз вырваться  из  сарая, где держат пленных.  Теперь он знает,  когда и как
можно убежать.

ГЛАВА VI

     Утро постучалось и во дворец  Евкратида. Из  боковых  дверей  Мегарона*
[Мегарон  --  жилое  помещение  царского  дворца.] вышел  царский  скульптор
Аполонид. Он ласково улыбнулся солнцу, разгладил свою пушистую черную бороду
и  окинул  двор  зорким,  цепким  взглядом, с которым так  и  не  справилась
приближающаяся  старость. Позади  была ночь  работы,  той,  что забирает все
силы, но  оставляет человеку  частицу прекрасного и надежду.  Вечную надежду
поймать  неуловимую красоту,  подчинить  ее себе. И вот человек бросается за
коварной мечтой.  Летят годы,  уходит постепенно жизнь, а впереди все так же
горит недосягаемый заманчивый огонек, и никогда не  приходит удовлетворение.
Может, это и хорошо. Он не знает. Он просто устал.
     Аполонид отряхивает  белую  пыль со своего передника  и уже  собирается
уходить,  как   вдруг  замечает  в  тени  ограды   едва  уловимое  движение.
Притаившись за колонной, Аполонид ждет. Он весь внутренне напрягся, каким-то
неясным  чутьем  уловив,  что сейчас  увидит  нечто необычное.  И  чутье  не
обмануло его.  Левый портал дворца отделяет  от  стены 14 локтей. Неожиданно
чье-то  тело в  два  молниеносных  прыжка  пересекает  это пространство. Все
происходит так стремительно, что Аполонид ничего не успевает рассмотреть. Он
осторожно выглядывает из-за  колонны, и вдруг нервная дрожь волной пробегает
по  всему телу. В трех  шагах,  спиной к нему, стоит  человек. Он прильнул к
колонне,  словно замерев в  полете прыжка. Солнце играет на бронзовых мышцах
спины и плеч, сжатых в застывшие бугры.  Чем-то  он напоминает притаившегося
барса, почуявшего  опасность. Чуть  скрипнул  гравии под ногой  Аполонида, и
незнакомец рывком повернулся к нему. Их глаза встретились. Аполонид  увидел,
как еще больше напряглось тело юноши. В его голубых  глазах не было  страха,
только дерзкий вызов. И вновь невольно вздрогнул царский скульптор.
     Вот оно, волнующее, вечно  меняющееся и недостижимо прекрасное! Вот оно
стоит перед ним живое, отлитое в тело этого юноши, в дерзком вызове его чуть
согнутого  стана,  в  блеске  глаз, в  широком  лбе, резких  скулах и тонких
трепетных ноздрях неизвестного, необыкновенного человека...
     Так они стояли друг против друга, пока Алан по внимательному, глубокому
взгляду Аполонида  не понял, что ему не грозит опасность. Тог