.  Сухие  шершавые плиты.  А  в  ушах совсем
рядом  болезненно-звонко  "Кап! Кап!". Ниже, ниже  шарит рука.  И  вдруг под
пальцами  оказывается  что-то мокрое. Он  садится  на пол,  и  руки быстрыми
движениями ощупывают каменный резервуар, полный воды. Для чего ему  оставили
воду? В  следующее мгновение со звоном катится в сторону  сорванный шлем,  и
разгоряченная  пылающая  голова  опускается  в  ледяную  воду.  Оказывается,
хочется пить, но вместе  с  жаждой  уходят  видения,  неумолимо возвращается
ясное сознание, и  тогда  со всего размаха хочется удариться головой об край
каменного  резервуара.   Этот  выход  не  учли  его  палачи,  так  заботливо
оставившие  воду,  чтобы продлить  его мучения. Он  почти уверен, что где-то
здесь найдет  и  пищу -- узник  должен  умирать медленно, перед смертью  ему
оставлено  достаточно времени подумать  о могуществе жрецов и  о собственном
ничтожестве.
     И эта мысль -- как странно!  -- вызывает где-то  глубоко  чуть заметный
протест:
     -- Как?  Разве ему не безразлична победа его палачей? Ведь Инги  больше
нет! Он ее никогда  не увидит! Что  же еще  после этого может  тронуть  его?
Стой, Алан! -- вдруг крикнул он себе.
     А она,  если бы  она  могла сейчас говорить  с ним... Но продолжать  не
надо. Мрак исчез. По безбрежному зеленому полю две лошади несут носилки.
     Из них выглянула и ласково нагнулась к нему девушка. Вот маленькие руки
невесомо  ложатся  на плечи. Близко, близко родные  глаза  и  нежный  голос,
тихий, как шелест травинок, мягко проникает в сознание.
     -- Тебе трудно сейчас. Я знаю.  Но разве  ты  один? Это неправда! Разве
можешь быть  ты один? Мы всегда  будем  вместе.  Слышишь?  Всегда!  Посмотри
вокруг,  как  светит солнце! Как отливает зеленым огнем трава! Разве тебе не
дорого все это? Разве ты забыл улетающего на родину орла?
     -- Здесь со мной их нет, и мне никогда не выбраться к ним!
     -- Но ведь ты воин,  Алан!  Я знаю, мой Алан не бросит  оружия, пока он
жив. Только трусы умирают на коленях, а ты не  такой! Я знаю! Помнишь ветер?
Сильный, свободный  ветер!  Разве можно запереть его в подземелье? Настоящий
воин, умирая, продолжает  бороться. Я  ухожу,  но ты можешь позвать меня. Ты
даже можешь человеческой силой вырвать меня из царства теней!
     -- Стой! Подожди! Объясни мне это!
     Но вокруг только мрак, и один на один с ним стоял человек. Человек этот
был воином. И в душе его вновь проснулся  светлый мир человеческих желаний и
чувств.
     Вскоре  он знал каждый уголок своей темницы. Можно представить ее  так,
словно здесь светит яркое солнце.
     Десять шагов от стены до стены, двадцать  шагов в длину. Тридцать шагов
-- длина цепи. Посередине две старые мраморные колонны и кругом однообразные
шершавые  гранитные  плиты.  Гранит на полу, гранит  на  стенах,  а  сверху,
наверно,  целые  скалы  давят на  его каменную  клетку. От их напора  иногда
потрескивает  потолок и  что-то сыплется на  пол. Жрецы  не поскупились. Две
бараньи туши --  сушеная и копченая -- висели на стенах темницы.  Воды  было
вдоволь, где-то наверху  из  невидимых отдушин поступал воздух. Он еще долго
будет жить. И  теперь  он не сдастся  так  просто.  Жрецы хотели  убить  его
безнадежным  отчаянием,  но  в борьбе  отчаянию  нет  места!  Железная  цепь
толщиной в руку, конец ее вделан в гранитную стену.
     Разум знал,  что все  кончено,  что  выхода нет, а человек не сдавался!
Кольцами  своей  цепи он водил по тем  местам, где  соединялись  плиты,  ища
слабых мест или трещин. Трещин  не  было. Зато ломались  ногти, и  на  руках
появлялась  кровь. И все же, как только  тяжелый сон  отпускал его,  человек
вновь  и вновь принимался за свою каторжную, бесполезную работу. Если  бы он
знал толщину стен и объем окружающей породы, он бы понял, что  даже с киркой
и ломом  ему  не  хватит двух  человеческих жизней, чтобы  пробиться наверх.
Может быть, в этом незнании и была его сила.
     Убедившись,  что трещин нет, он стал  стучать по плитам,  надеясь найти
пустоту. Время  он измерял резервуаром  с  водой.  Когда тот наполнялся,  он
выпивал его до дна и в изнеможении опускался на пол. Пока он спал, резервуар
наполнялся вновь. Пятьдесят резервуаров  выпил он прежде  чем убедился,  что
под полом нет ни малейшей пустоты.
     Тогда он стал методично, плиту за плитой,  выстукивать стены. Выхода не
было. Человек  закончил  бесполезную работу, и тогда к  нему вновь вернулось
отчаяние.  Он с рычаньем  упал на  пол, стал  кататься и дергать цепь. Потом
затих.  Острая боль коснулась  груди. Он лежал, не  двигаясь, боясь спугнуть
ее, боясь ошибиться... Его не обыскивали... Нет, нет!  Никто не прикасался к
нему! С него даже не  сняли  шлема!  Он ударил  себя по груди  ладонью, боль
стала  сильнее.  Наконец Алан  решился.  Узкий  кожаный карман  на подкладке
куртки  тяжел  и  тверд  на  ощупь. Он еще боялся верить,  а рука  уже сжала
знакомую рукоять кинжала.
     Маленький кусочек родины лежал на ладони. Небольшое, но грозное оружие,
ее подарок...
     Он обрадовался  находке,  как  ребенок, долго гладил  холодное  лезвие,
думал о ноже, как о  живом существе, как о единственном друге, не покинувшем
его до конца. Потом долго сидел с закрытыми глазами и почему-то  видел перед
собой всю камеру, залитую ярким солнцем, и себя самого с ножом в руке. Видел
каждую трещинку, каждую выбоину в стене. Так ясно он не увидит  ее при любом
освещении.  Посередине стоит белая колонна, очень яркая,  от нее даже  режет
глаза, а  может, их щиплет совсем по другой причине... Кругом черный гранит,
колонна  белая.  Мрамор всегда мягкий и  белый, и  хорошо,  что гранит  лишь
подчеркивает эту белизну.
     Пройдет  много  столетий. От него  не останется даже  пыли. Умрут  там,
наверху, его враги и друзья. Другие люди будут ходить по земле. Наверно, они
будут лучше  его. Сильнее,  справедливее. И разум будет  править миром.  Так
говорил Теофраст. Он  не  знает, как будут жить эти новые люди, но они  тоже
будут любить,  может быть, вернее и ярче, чем  он,  тогда они  поймут его...
Каждый,  кто войдет  сюда, даже через тысячи лет увидит мраморную колонну...
Исчезнет пыль его праха, в желтый песок превратится стальная цепь, а колонна
будет все так же стоять на фоне черного гранита.
     Колонны не было. Он видел лицо Инги, только ее лицо. Освещенное солнцем
лицо улыбалось, и не красное от крови солнце пустыни освещало его, а чистое,
умытое в холодных озерах, родное солнце лесов и гор. Ветер дул ей навстречу,
ветер свободы...
     -- Ты можешь человеческой силой  вернуть меня из царства теней. Иди же,
Алан!
     Высоко вверху  над  пустыней бесшумно неслись  века, предлагая человеку
новое испытание -- испытание временем...

ЭПИЛОГ

     Зеленый газик начальника геологической партии остановился перед большим
холмом.
     Снова  разгружали машины, снимали ящики. И так  всегда. Таня вздохнула,
поправила  волосы  и  полезла  на  холм.  Надоело все: пустыня,  бесконечные
графики  радиации, палатки и песок. На зубах,  в тарелке супа, в постели  --
везде песок!
     Солнце запуталось в далеких  тучах. Небо стало серым, почти стих ветер;
внизу  на барханах метет песчаная  поземка.  Алексей подошел  и  не  решился
привычным жестом обнять ее за плечи.
     Здесь их никто не видит, просто он понял все.
     -- Значит, завтра тебя уже не будет со мной?
     -- Да.
     -- Еще есть время. Целая ночь. Машина уходит утром. Может быть...
     -- Нет, Алеша.
     -- Таня, я не пушу тебя. Ты не можешь!
     Она  улыбнулась, зачерпнула  пригоршню  песка  и пересыпала из ладони в
ладонь,
     -- Я возьму на память немного песка, ты разрешишь?
     -- Ты говорила там -- все прошло, все кончено, зачем же...
     -- Извини. Я ничего не знаю. Устала от тебя, от всего. Там было тише.
     Он ушел. Таня осталась  одна. Достала платок  и завязала в  него горсть
песка.  Знойного и  душистого,  частицу огромной пустыни,  которая знала так
много и так много могла...
     Ночью,  когда лагерь уснул, взяла фонарик и вышла проститься с песками.
Вдалеке остались палатки.
     Странный  звук привлек внимание девушки. Она нагнулась и  долго слушала
шелестящее шуршание. В  двух шагах  чернела широкая  воронка, в нее медленно
сползал песок... Судя  по  звуку, дна у воронки  не  было. Таня  вернулась в
лагерь, взяла веревку. Никого не стала будить.
     ...  На  фоне  черных  гранитных  стен  колонна  казалась  ослепительно
белой... Свет фонаря  играл на  ней голубыми  искрами  и очерчивал  странные
тени... Из  глубин камня глянули  живые  человеческие глаза. Девушка подошла
ближе и вздрогнула. Долго стояла, прижавшись к колонне.
     Тысячи лет не  имели значения. Шершавые нервные штрихи  резца -- и лицо
женщины --  гордое, странное лицо...  Лицо  человека, который умел  любить и
никогда не прощал, все помнил и был сильнее пустыни.
     Почему-то  ей  совсем  не страшно. Казалось,  можно  стоять  так  целую
вечность и  слушать, как  сверху, из обвалившегося свода,  сыплется песок. В
провале видны были  звезды.  Наверно, тот, кто высек здесь  это  лицо,  тоже
смотрел на них...
     Утром,  когда грузили машину,  Алексей вышел проститься. Таня  стояла у
своей палатки задумчивая и странная.
     -- Ты уже уложила веши?
     Она молча отрицательно покачала головой.
     -- Я остаюсь. Этот холм... Ты говорил, мужество остается  людям. Теперь
я знаю, что это правда.