опускала  Алана  во  все покои.  Но ни одного человека не
нашел  он  там  и  со  все  возрастающей тревогой поспешил  по  бесчисленным
переходам вниз,  туда, где был  знаменитый зал  тайных совещаний, устроенный
еще Эвтидемом.
     У  одной  из дверей  дежурные офицеры, пропустив  полководца, скрестили
копья перед его спутниками. Не желая поднимать излишнего шума, Алан приказал
ждать его возвращения и, не задерживаясь, проследовал дальше.
     --  Это может  быть  ловушкой, Алан,  не  ходи  один!  --  обеспокоенно
воскликнул Мипоксай.
     -- Я хорошо знаю дворец. Не стоит тревожиться. В крайнем  случае, через
час вы пройдете вслед за мной!
     Оба говорили на языке агрипеев, и их не могли понять дежурные офицеры.
     Еще  два-три пустых  зала  -- и вдруг в каком-то темном проходе  нежные
руки легли на плечи Алану.
     --  Мой чужеземный воин! Наконец-то! Я разослала по городу рабов, чтобы
найти тебя. Молчи! Иди за мной.
     Лаодика взяла Алана за руку и увлекла в боковой  проход. В конце его, в
спине  мраморной  статуи, оказалась  секретная  дверца,  они  спустились  по
маленькой лестнице и очутились в комнате без окон и дверей, сплошь увешанной
голубыми коврами. Горели десятки свечей. На ковре, посреди комнаты, дымились
блюда с  обильным угощением. Искрились  сосуды  с вином. Лаодика была чем-то
сильно встревожена  и  только после  того, как  за ними плотно закрыли  люк,
немного успокоилась. Алан поглядывал на дочь.
     Дора со  скрытым недоумением,  все  ее  поведение  казалось странным, а
волнение -- непонятным.  Однако не подобает  воину показывать свое удивление
перед женщиной.
     Алан молча ждал объяснений. Она  легко опустилась на шкуру.  Порывистое
дыхание толчками приподнимало прекрасную грудь, полускрытую легкой материей.
Видно, девушке  стало  душно:  почти  гневным движением  она сорвала  брошь,
заколотую у самого  горла, и заговорила торопливо  и  сбивчиво. Вначале Алан
плохо слышал ее. Складки материи соскользнули,  обнажив белые точеные плечи.
На секунду показалось, что  рядом присела богиня,  что  это  только  видение
чего-то  не  по-земному  прекрасного.  Лаодика не замечала его  вспыхнувшего
взгляда.  Она все  говорила  --  самозабвенно  и  горячо. Слова  "Антимах" и
"смерть" заставили наконец Алана прислушаться:
     --  Не подобает девушке говорить так, но потерять тебя, чужеземец, я не
могу.  Ты  первый,  кто  вошел  в наш  дом,  как воин. Все  другие приходили
крадучись, как  лисы.  Эти лисы  устроили ловушку моему воину, но я не отдам
тебя им! Ты останешься  здесь, правда? Послушайся моих  советов! Скажи... --
Голос девушки вдруг пресекся, она вся подалась вперед, протянула к нему свои
прекрасные руки.
     -- Там, в битвах, ты вспоминал обо мне?
     Молчал суровый  воин,  видевший только  блеск  мечей, а  ласковые  руки
красавицы-гречанки  уже сняли с него стальной шлем, играли  русыми,  мягкими
волосами... Всю  свою  гордость,  всю  девичью  застенчивость она  доверчиво
подарила ему.
     Чем  он ответит  ей? Скажет, что  где-то там,  за горами, жила когда-то
девушка, которой он верил, которая навсегда ушла от него с другим, оставив в
сердце пустоту  и боль?  Что она все еще дорога  ему, дорога, потому что  не
может человек  расстаться с мечтой. Потому  что Инга и родина слились  в его
сердце воедино.
     Молчит чужеземец. Ничего не отвечает своей гречанке.
     Вот  и ошибся  Аор, все учел он, забыл только, что сердце дочери --  не
осколок гранита...
     А в это время,  совсем рядом, через две  стены от комнаты Лаодики,  шло
тайное  совещание  членов  верховного   совета  храмовой  городской  общины.
Совещание, на которое не пригласили полководца, освободившего город.
     Худой, хилый человек в длинной тунике храма Зевса говорил  отрывистыми,
гневными фразами:
     -- Аор прав, говоря здесь о больших заслугах и талантах этого человека,
я  скажу  о  другом.  Двенадцать  тысяч   его  армии  составлены  из  хорошо
вооруженных и обученных  военному искусству  рабов! Кто вернет  их хозяевам?
Может  быть, Аор сумеет сделать  это?  Или  он  подпишет  указ, дарующий  им
свободу? Может быть, он  предоставит свободу и тем новым тысячам презренных,
что  побросали работы,  как  только  армии  их  командира приблизились?  Аор
говорил  здесь о высоких  интересах  государства.  Я  не  сомневаюсь, что он
понимает их не  хуже  всех нас, тем более странно звучат  его речи  в защиту
этого выскочки, вчера еще ничтожного раба, а сегодня единственного человека,
кому  повинуется армия!  Сотники  смеялись  в лицо  нашему  посланнику!  Они
осмелились  нарисовать  на приказе общины  непотребные  веши! Они продолжают
выполнять его последний приказ,  завтра они выступят  в Индию вопреки нашему
договору с Пором!
     Задумчиво  и хмуро  сидел Аор,  сжимая  в  руке  седую  бороду. Львенок
превратился в могучего непокорного  льва.  Вихри, выпущенные  им на свободу,
разбушевались ураганами. Сегодня они, словно пыль, смели  полчища индусов, а
завтра?  Что он противопоставит  этой  силе? Чем ответит на  дерзкий  проект
указа, требующий  свободы всем рабам, вошедшим в армию? Аполонодор осмелился
поднять  руку на самые устои  государства! Никто не мог предвидеть, что этот
человек за короткий  срок добьется такого авторитета у своих  солдат, сумеет
так подчинить их себе! Что  же делать? Нужно немедленно  принимать  решение.
Видно, на этот  раз Жрецы правы. Он оказался один против всех.  А жрец Зевса
все говорил, всхлипывая и задыхаясь от избытка чувств, точно захлебывался от
собственного красноречия.
     Аор  не  слушал  его.  Он  знал  заранее  все,  что  скажет  каждый  из
присутствующих  здесь.  Он знал  заранее, к  какому решению придет Верховный
совет. Ум  его,  как  всегда, властно и трезво  говорил  ему  -- да, да. Все
верно.  Только  так и  нужно.  Но  впервые  в  жизни  он вдруг с  удивлением
обнаружил,  что  внутри  его спрятаны неподвластные разуму чувства. Они-то и
заставили его неожиданно для себя вскочить с  места и нарушить торжественную
обстановку совещания.
     --  Кто смеет говорить здесь о смерти ни в чем не повинного, свободного
члена нашей общины! Кто смеет нагло попирать законы нашего государства!
     -- Интересы высшей политики сильнее законов, она сама  создает их, и не
Аору объяснять это.
     --  Смерть  этого  выдающегося   человека  ускорит  начавшийся   распад
государства, только  крупные военные  успехи способны  поддержать  нас,  еще
вчера мы  были на  грани  подчинения индусскому владычеству, а сегодня здесь
осмеливаются говорить о смерти человека, спасшего государство!
     -- Власть этого раба, этого скифа страшнее индусского владычества,  его
судьба предрешена, и даже Аор  бессилен здесь что-нибудь изменить! Этот скиф
поставил государство перед угрозой вооруженного восстания рабов! Очень скоро
из  организатора он  превратится  в  вожака.  Раб  никогда не  сумеет понять
интересы высшей политики. Раб Алан умрет, я сказал!
     Неожиданно  успокоившись,  Аор вдруг  усмехнулся  и  опустился  на свое
место.
     --  Льва  нелегко  поймать  в  силки,  расставленные  для  шакалов,  --
заговорил  он  насмешливо  и  спокойно.  --  Угрожать легко.  Попробуйте  --
сделать.   Сотникам   Аполонодора   уже   известна  ваша  преступная  затея,
победоносные полки его армий через два дня войдут в город.
     -- А еще сегодня  голова презренного  скифа будет  преподнесена  тебе в
подарок!
     Это выкрикнул со  своего места Антимах, весь подобравшийся от ненависти
и гнева.
     --  Ну  что  ж,  гиена -- достойный  противник  льва. Сила  и  хитрость
рассудят  вас.  Пусть  победит  сильнейший. Я умолкаю.  Достойные  служители
государства, вам больше не о чем беспокоиться.  Великий царь обещал подарить
нам голову ничтожного раба. Подождем.
     Взбешенный  Антимах  отшвырнул  свое  кресло  и в  окружении нескольких
сотников своей дружины покинул совещание.
     На  пороге  он еще раз остановился  и бросил притихшему совету зловещую
фразу:
     -- Клянусь  светлейшим Олимпом, еще до восхода  солнца  я принесу  сюда
голову скифской собаки!
     -- Почему  ты не  отвечаешь мне?  Поцелуй  меня! И вот уже руки  воина,
привыкшие к железу, сжали гибкое девичье тело. Лаодика прильнула к нему, и в
то  же мгновение  Алан  почувствовал, как что-то  холодное  и  острое больно
кольнуло в грудь. Он  отстранил девушку, расстегнул свой кожаный нагрудник и
извлек  из-под него  то, что всегда носил с  собой.  Вот он лежит на ладони.
Холодный,  твердый  и острый.  Бронзовый  посланец  далеких лесов  и  гор...
Подарок маленькой черноглазой подруги...
     -- Какой красивый нож! Откуда он у тебя? Что за странные узоры вырезаны
на рукоятке? Я  никогда  не видела таких. Ой, смотри, ты порезался,  на  нем
кровь!
     Молчит чужеземец.  Только глаза туманятся все  больше. Он  словно  и не
видит ее. Медленно поднимается на ноги:
     --  Прости...  Прости,  Лаодика,  я  забылся...  Не  к  лицу полководцу
забывать о друзьях. Они ждут меня. Я иду к ним, прощай.
     --  Нет.  Тебя убьют  там!  Не уходи, не покидай меня, я  знаю,  больше
никогда я не увижу тебя! Не уходи, чужеземец!
     -- Прощай, Лаодика...
     И  вот уже  идет по  коридору, услышав  звон  оружия, прежний суровый и
грозный  Аполонодор  Артамитский.  Навстречу из  двери выбегает задыхающийся
Мипоксай  с  окровавленным  мечом. Увидев  Алана, он  чуть  не вскрикнул  от
радости:
     -- Мы ждали тебя целый час, как ты велел. Я думал: случилось несчастье!
В  городе  творится  что-то странное,  полно дружинников  Антимаха, какие-то
подозрительные  люди  разыскивают  тебя, а в северные ворота  тайно впустили
сотню арасов, ту, что изменила нам. Говорят, с ней твой друг...
     -- Сейчас все узнаем, скорее туда!
     --  Если  только вырвемся  отсюда  -- дворец  битком  набит гвардейцами
Антимаха!
     -- Тем хуже для них!
     Два зарубленных десятника остались у входа в  зал, и  четверо людей, не
задерживаясь, ринулись дальше. Мелькали коридоры, двери,  уже  близко выход!
Но вот  из-за распахнутой двери на них  бросилось  человек  двадцать  хорошо
вооруженных  воинов. Длинный меч  Алана  каждым ударом валил  врага.  Только
благодаря  его необычной силе  и  ловкости да искусству  и отчаянному напору
друзей  им удалось прорваться в один  из боковых залов, не  имеющих  второго
выхода. Захлопнуть дверь и  завалить ее  всем, что попадалось под руку, было
делом  одной минуты.  Но непрочное сооружение  уже трещало от сильных ударов
снаружи.
     -- Кажется, поздно, -- упавшим голосом проговорил Мипоксай. Алан крепко
притянул его к себе и, заглянув в самые глаза, толкнул к окну.
     --  Прыгай и  веди сюда всех, кто  ждет  нас у храма Афины!  Скорее, не
теряй ни одного мгновения!
     Обломки разбитого ставня полетели вниз, и вслед за ними в темноте исчез
Мипоксай. Подавшись вперед, несколько мгновений Алан слушал  лай  сторожевых
собак,  чьи-то  крики,  звон   оружия...  Мелькали  факелы...  Его  заставил
обернуться лишь грохот рухнувшей двери.
     Трудно  сказать, сколько  времени три  человека  дробили каждую голову,
осмелившуюся протиснуться в  узкое отверстие двери. Вот их осталось  двое --
один  из  тех,  кто   считал  своим  долгом  сопровождать  командира,  упал,
пронзенный вражеским копьем... Груда мертвых врагов почти забила вход в зал,
когда  в  окне  показалась  толстая перекладина  лестницы...  Не  переставая
отражать  удары, Алан  бросил  на  нее отчаянный взгляд.  Это коней, они  не
смогут защищаться с двух сторон! В это мгновение с тяжелым стоном упал к его
ногам последний боевой товарищ. И все-таки еще пять-шесть мгновений враги не
могли проникнуть в зал, пока все  не  завертелось у  Алана  перед глазами от
звонкого   удара   палицы,   обрушившейся   на   шлем.   Уходило   сознание.
Нечеловеческим  усилием  воли  он  приказал  себе  --  стой!  И  даже  сумел
подхватить выпавший было  меч,  но  в  нем уже  не  было надобности.  В окно
прыгнул Мипоксай, вслед за ним обрушились на врагов разъяренные воины верных
полков Алана... Кто-то подхватил под руки  покачнувшегося полководца, кто-то
поправил шлем, кто-то подал все-таки выпавший меч...
     Пришел  Алан  в себя  лишь на  улице от резкого  ветра, бившего в лицо.
Некоторое время он  плохо понимал, куда  они  едут.  Мелькали бочки, факелы,
лица бегущих людей,  но вот сбоку послышался  нарастающий стук копыт, и  тут
только Алан сообразил,  что  Мипоксай  вывел их  наперерез большому  конному
отряду. Почти столкнувшись, оба отряда остановились, и со стороны незнакомых
всадников  вперед  выехал  человек.  Приложив  руку  к  глазам,  он  силился
рассмотреть, кто загородил ему дорогу.  Алан узнал его остроконечный шлем, и
военный клич лесного племени потряс воздух. Этот клич словно ударил Герата в
лицо. Ему показалось, что даже конь в ужасе попятился.  Не знающие  пощады и
поражений  воины  Аполонодора  уже  врубились  в  ряды  отряда  Герата.  Все
смешалось в яростной ночной рубке. Некоторое время Алан еще пытался отыскать
в этой каше бежавшего изменника. Сперва он хотел мирно поговорить с Гератом,
надеясь,  что тот отзовется на клич  родного племени,  где-то  еще теплилась
надежда, что сейчас все объяснится.
     Но  Герат  трусливо  шарахнулся  в сторону  и  этим  сразу  же  развеял
последние сомнения Алана.
     Горькое слово  "измена"  больно  ударило  по  сердцу.  Алан  машинально
отражал  удары, не думая о том,  куда несет его людской поток. Опомнился он,
когда рубка вокруг прекратилась, и  тут только заметил, что конь вынес его в
коней обоза разбитого отряда  изменника. Дико  ржали перепуганные лошади,  с
треском сталкивались обозные колесницы. Придержав жеребца, Алан  прижался  к
стене, и стал внимательно наблюдать.  Ему показалось, что где-то здесь вновь
мелькнул остроконечный шлем. Да, он не ошибся!
     В лунных отблесках Алан ясно  различил знакомую фигуру, пробиравшуюся к
одной из колесниц.

ГЛАВА XXII

     Что надо здесь изменнику?  Алан придержал  коня, стараясь разрешить эту
загадку.  Вот Герат нагнулся над  колесницей,  воровато оглянувшись,  быстро
подхватил  на руки большой бесформенный  предмет  и  повернул  в приоткрытые
ворота ближайшего двора. Алан стегнул жеребца и в два прыжка очутился  перед
ним.
     -- Стой, несчастный! Только псы спасаются в подворотню!
     От  этого  крика Герат  вздрогнул и выпустил  из  рук  свою  ношу.  Это
оказалась женщина. Она слабо  застонала  и  даже  не  попыталась подняться с
земли. Алан  не обратил на нее внимания. Весь отдавшись гневному чувству, он
соскочил с коня и, обнажив меч,  медленно и  грозно шагнул навстречу бывшему
другу.
     Герат  стиснул  зубы  и тоже схватился  за  меч. Но  в лице Алана  было
что-то, заставившее предателя попятиться и опустить руку.
     -- Ну что ж, "полководец", сегодня взяла твоя, но мы еще  расквитаемся!
Инга все  равно  не  будет  с  тобой! Клянусь, этому  не бывать,  хотя ты  и
захватил ее!
     От  слов Герата  все  завертелось  перед глазами Алана, он  еще  боялся
поверить...
     Плохо соображая, что делает, Алан  склонился над упав-,  шей женщиной и
обхватил ее голову руками.  Какое-то удушающее бессилие  заставило его сесть
на землю с ней рядом -- это была она! Его Инга!
     Черноволосая  девушка,  спасшая ему жизнь в ледяной западне, что с ней?
Кто  посмел  обидеть  ее? Как она  попала сюда? Нет,  понять  теперь  ничего
невозможно, туман какой-то, все вертится. И в этом тумане он не заметил, как
злобно усмехнулся Герат. Предатель увидел приближавшихся всадников и исчез в
темном дворе, прошептав на прощание: "Ты умрешь этой ночью, счастливчик".
     Мипоксай на полном скаку буквально слетел с лошади и, схватив за  плечи
Алана, тряхнул его, словно сомневаясь еще, он ли это.
     -- Ты?  Жив!  А мы перевернули все! Думали, им все же удалось захватить
тебя!
     -- Кого захватить? Кто захватил?
     -- Я видел в городе Антимаха. Он повсюду ищет тебя.
     -- Погоди,  Мипоксай, молчи сейчас,  я  и  так  ничего не могу  понять.
Взгляни -- это Инга! Моя Инга, о которой я столько говорил  тебе... Сейчас я
плохо понимаю. Ты упомянул Антимаха?
     --  Зато я, кажется, начинаю понимать. Эй, ребята, сотня Эскура  пойдет
расчищать путь к воротам, остальные остаются охранять командующего!
     Она  медленно открыла глаза. Вначале они ничего не выражали,  а потом в
их черной глубине вместе с  первыми искорками сознания  появилось удивление,
даже испуг. Но на смену им быстро пришло выражение тихой радости.
     -- Вот видишь, Великий Шамши услышал мою просьбу. В  стране теней перед
дальней дорогой он позволил увидеть еще раз тебя. -- И искристые глаза снова
закрылись.
     Но сильные руки  крепко встряхнули  ее, и голос, совсем  не  похожий на
загробные голоса теней, заставил очнуться.
     -- Мы еще поживем, Инга! На земле поживем! Ты слышишь? Слышишь меня?
     Из тумана  вновь выплыли разукрашенные  стены  шатра и  лицо  человека.
Родное,  знакомое и  вместе с тем чужое...  Лоб ровный  и чистый, а  у виска
закорючка шрама... Это тогда... Он был мальчиком  и победил барса... А потом
ушел от  нее... Много долгих лет лишь во сне да в мечтах видела она его... И
вот сейчас на нем алая одежда чужой, враждебной страны...
     -- Ты, значит, свободен, Алан? -- Этот вопрос первым сорвался с ее губ,
потому  что  было  мучительно  больно  и непонятно, как мог  он, здоровый  и
свободный находиться вдали от родины... От нее...
     --  Да,  я свободен, Инга!  Мне подчинены греческие  полки  и города...
Что-то странное в лице девушки заставило его оборвать фразу.
     -- Почему ты так смотришь на меня?
     -- Нет,  ничего... Алан --  греческий полководец.  Как странно! Хотя...
Столько лет... Ты теперь совсем другой...
     --  О чем  ты  говоришь?  -- Чуть заметная нотка гнева  в  этом вопросе
заставила  девушку резко  приподняться. Вся загоревшись,  она бросила ему  в
лицо горькие слова:
     -- Ты, почетный воин племени  филагетов, стал полководцем врагов! И это
ты,  мой Алан, которого  я  ждала столько лет! Молчи! Не прикасайся  ко мне!
Здесь, у греков, красивые женщины. Герат  говорил мне,  все  рассказал! А я,
глупая, не верила ни одному  слову! -- И, зарыдав, девушка  без сил опустила
голову на ковер. Оглушенный и безмолвный стоял над ней Алан, еще не  в силах
понять и поверить.
     -- Я почетный воин племени! Я?!
     -- Ты, может, притворишься, что не знал этого? Герат говорил тебе! А ты
смеялся в ответ, бактрийский полководец!
     -- О чем ты говоришь? Племя изгнало меня!
     -- Никто  не изгонял  тебя!  Ты сам  ушел. Нет,  трусливо сбежал!  А на
следующее утро у Герата нашли  шкуру твоего  барса!  Он спрятал ее! И  племя
изгнало его, а ты был все эти годы почетным воином, ты, изменник и трус!
     Если бы  хоть раз взглянула она ему в лицо!  Если бы. горечь и отчаяние
не  придавили ее  с такой силой к земле, не душили рыданиями и гневом! Когда
она  пришла  в себя  -- никого уже  не  было  в  шатре. Только  шаги часовых
нарушали жуткую тишину.
     В  эту  ночь  новый смертоносный  вихрь потряс  Бактру. Он  зародился у
северных уже распахнутых настежь ворот.  Вместо того чтобы выйти из западни,
два гвардейских  полка, подчиняясь  непонятному  приказу Алана,  повернули и
ударили на  город. Навстречу  смерти -- вдоль бесчисленных укрепленных узких
улиц, где из-за каждой стены, из-за каждого дома летели в них стрелы и копья
укрытых,  во много раз  превосходящих числом  дружинников Антимаха.  В самом
центре  отряда  две лошади  несли  хорошо  защищенные  носилки  с  девушкой.
Казалось, прославленный  полководец сошел с ума. Кровь хлестала из боков его
жеребца, израненного стременами. А алая туника служила отличной мишенью. Тут
и там  из нее  уже  торчали вражеские стрелы, под  их  наконечниками гнулись
пластинки панциря...
     С крыши  какого-то  здания вражеская  рука направила в  него  длинную и
тяжелую,  как  бревно,