стрелу  баллисты.  Было мгновение,  когда, казалось,
ничего уже не спасет отчаянного, обезумевшего человека. Мипоксай прыгнул ему
на спину и сильным ударом сбросил с коня. Стрела баллисты, сорвав опустевшее
седло,  вдребезги  разнесла  стену  противоположного   дома.   Они   лежали,
прижавшись  спинами  к  земле,  со  всех сторон  окруженные кольцом  воинов,
прикрывших их своими щитами...
     --  Смотри,  Алан! Смотри  и  одумайся. Кто  дал  тебе право жертвовать
жизнью этих людей?
     --  Мипоксай! Неужели  и ты не  понимаешь меня? Я  должен  найти  этого
негодяя! Этого требует честь воина. Это мой долг!
     -- Может быть. Но  это не дает тебе права посылать на смерть людей,  до
конца  преданных  тебе!  Идущих  за  тобой даже против законов своей родины!
Знаешь  ли  ты,  что Верховный  совет общины отстранил  тебя от командования
армией? Что он приговорил тебя к смерти?
     -- Меня? За что?
     -- Ты человек, который может  слишком много, это  всегда не нравится. А
твой злейший враг Антимах -- царь Бактрии.
     Эта  последняя  новость,  казалось,  совсем надломила  Алана.  Хриплым,
глухим голосом задал он Мипоксаю последний вопрос:
     -- Откуда это известно?
     -- Глашатаи уже обнародовали постановление общины,  скрепленное царской
подписью, в нем ты обвиняешься во многих преступлениях. Вместе с ним зачитан
царский  указ,  повелевающий всем твоим  воинам, бывшим  рабам,  вернуться к
своим хозяевам. За  непослушание -- смерть. Там  еще сказано, что рабам,  по
твоей  просьбе, за  каждый  день военной  службы выплатят  по  одной  медной
драхме.  Им  приказано получить эти деньги  в  казне  и  навсегда  забыть  о
свободе... Обманом и клеветой наши  враги надеялись сломить волю верных тебе
полков, и вот смотри -- твои воины знают, где правда.
     Красноватые отблески вставали над городом.  Отовсюду  доносились  звуки
труб и боевые кличи. Стрелы,  копья, мечи собирали обильную жатву смерти.  А
вокруг друзей все так  же плотным кольцом стояли суровые мужественные воины.
Они  ожидали  команды человека, которого  теперь только  сердцем  признавали
своим полководцем.  И Алан  понял, какой  должна  быть  эта команда...  Путь
назад,  к  воротам,  был  еще  труднее:  поперек   улиц  вставали  временные
укрепления. Все больше  войск стягивало  кольцо  вокруг  непокорных  полков.
Стало  ясно, что назад, к северным воротам, им уже  не пробиться. Таяли ряды
воинов,  на  крышах  надрывались  глашатаи,  именем   царя  обещая   свободу
изменникам. Но слишком хорошо знали  люди Алана иену этим обещаниям, слишком
верили тому, кто всегда был с ними.
     Рванувшись  в  сторону, истекающий  кровью  отряд  вырвался  наконец  к
городской стене, и  только узкая брешь, проломленная еще  индусами во  время
штурма, спасла  его. Остатки двух полков -- небольшая кучка израненных людей
--  ушли  в  ночь.  Воины сплотились вокруг человека,  которому  добровольно
подарили власть над своими жизнями.
     К  южной  дороге, по которой ушла армия, пути не было. Большие заслоны,
словно опасаясь ее возвращения, прикрыли город с юга, как бы нарочно оставив
открытым путь на север... Туда, откуда неслись в сердце Алана пьянящие ветры
возвращенной родины, которая ждала  все эти годы своего сына, оторванного от
нее силой предательства, и теперь  властно звала обратно. Едва погасли вдали
последние  огни города и стих шум погони, как Алан  остановил свой небольшой
отряд.
     -- Друзья! Немало славных дел совершили  мы вместе.  Много боев прошли,
много побед одержали, и до сих пор вы не могли упрекнуть своего командира. А
сейчас я впервые забыл долг полководца, и много наших товарищей заплатило за
это жизнью. Случилось  так потому, что меня не качала  в  люльке гречанка, а
ветры Эллады не играли со мной  в детстве. И деды мои не знали вашей далекой
страны, они родились там,  где огромные  горы, каких вы не видали, подпирают
серое  от ветров  и снегов небо.  А для меня  это небо дороже  голубого неба
Бактрии. Настало время, когда я должен вернуться к нему, вновь взобраться на
вершины родных гор!  Они зовут  меня,  и, кроме этого зова,  уже  ничего  не
властно надо мной! А вы возвращайтесь! В жизни человека, надолго покинувшего
родину, бывают  минуты,  которые  могут  сделать  его  навсегда  несчастным,
помните это. А теперь протайте и передайте войскам мой последний приказ: они
должны  все время настигать  отходящих индусов,  не  давать  им  возможности
остановиться,  на ходу  уничтожить  остатки их армий, навсегда избавить свою
страну  от опасного своей  силой врага. И может быть,  другой  полководец, в
жилах  которого  течет  кровь  свободного  воина,  сможет  подарить  свободу
поверившим мне людям. Боритесь за свободу, никому не отдавайте ее. Я не смог
выполнить своих обещаний, прав  оказался великий мудрей,  сын вашей  родины.
Протайте, я ухожу на север к "варварским" скифам, как их называют в Бактрии,
и на прощание хочу попросить вас не поднимать оружие против скифских племен.
Только это уже не приказ полководца, а просьба друга.
     Алан умолк,  и  вокруг него долго молча стояли,  повесив головы, верные
товарищи. Нечего им  было  возразить  ему, он был  прав, их Аполонодор,  как
всегда,  прав...  Вот  один  из них чуть тронул коня  и,  подъехав  поближе,
заговорил глухим от волнения голосом:
     --  Ты говорил справедливо.  Даже боги  не властны дать человеку  новую
родину. Мы выполним твои последние наказы, сейчас позволь нам проводить тебя
до границ Бактрии.
     --  Этот  путь  опасен, а  я уже  не имею  права  распоряжаться  вашими
жизнями. Кто хочет -- пусть вернется обратно!
     Несколько теней отделились от группы всадников и скрылись в ночи.
     Кто они? Их лица показались  незнакомыми стоящим рядом воинам. Но разве
разберешь что-нибудь в ночной тьме! В городе всякие  люди могли увязаться за
отрядом.
     Ушли --  тем лучше.  А теперь  -- в путь.  Пока  розово-перстая Эос  не
открыла врагам их следов, нужно выйти на караванную тропу.
     Две  сильные лошади легко несли  украшенные золотом и серебром носилки.
За шелковыми занавесками сидела девушка.
     Алан  хотел  и не смел  подъехать  к  ее носилкам.  Боялся, что она  не
поверит ему, не простит... Долго тянулся горький молчанием путь. И вдруг под
вечер  воин,  сопровождающий носилки, доложил Алану, что Инга  хочет  с  ним
говорить.
     -- Куда мы едем?
     Вопрос  был задан холодным,  чужим тоном. С трудом сдержал Алан гримасу
боли и ответил как можно спокойнее.
     -- Домой, Инга. В горы. В стойбище нашего племени.
     -- Ты, что же, решил проводить меня?
     И столько тревоги  было в  ее голосе, столько боязни  услышать  в ответ
холодное "да", что Алан  не выдержал. Он выпрыгнул из седла и, схватив ее за
руку, горячо заговорил:
     -- Не поймал я его, не сумел, ты прости меня, Инга! Я хотел, чтобы этот
шакал сам рассказал тебе  все. Он обманул меня. Ты не знаешь, как я тосковал
все эти годы о тебе, о родных горах и лесах! Не знаешь, как жестоко наказали
меня  боги за чрезмерную гордость!  Как я мечтал увидеть тебя  хоть на  одно
мгновение!  А вместо этого видел блеск мечей и пески  чужой  страны...  Но я
верил, ждал, надеялся на чудо  -- и вот оно  свершилось. Опять вместе, как в
детстве. И я сейчас самый счастливый человек. Мы вместе, вместе!
     Ему  хотелось  кричать, петь это  слово -- и девушка  поняла. Алан  был
счастлив. Маленькая девочка из мечты пришла  в его действительность,  пришла
красивой и гордой, любящей и потому не прощающей, верной и гневной... Годами
хранимое  чувство  было  стремительно,  как  атаки  его  полков,  и  так  же
несокрушимо. Оно победило в нем воина и разбудило,  уснувшую было от грохота
оружия, душу  художника. Мир проснулся  тысячами новых  красок. Розовая пена
восхода ложилась на  пески... Вскинув голову, весь затрепетав,  ржал конь, и
под  его  кожей играли бронзовые мышцы. Ослепительно переливались  солнечные
зайчики на брошенных в песке старых военных доспехах.
     А  Мипоксай  не мог избавиться от непонятной  тревоги. Все время  мучил
вопрос -- кто  эти  уехавшие всадники? Это не могли быть воины их  полков! И
тревога, как узкая змейка, заползала все глубже.
     В алых бликах зари ему тоже виделась  розоватая пена,  только другая --
теплая  и  солоноватая  пена  человеческой  крови. Стиснув зубы,  он ускакал
далеко вперед, чтобы не видеть беспечное и глупое от счастья лицо друга.
     Антимах не из тех, кто так просто выпустит их из западни. Почему до сих
пор нет погони? Почему?
     Но погони и  в  самом деле  не было. Вот  уже и граница Бактрии. Мутная
Яксарт  преградила путь  отряду.  Очевидно, Антимах потерял их след,  и  все
опасения  Мипоксая  напрасны.  Прибрежные  холмы  заросли  сочной  травой  и
кустарником.  Вот и брод. Настала пора прощаться с боевыми  друзьями. Здесь,
на границе Скифии, бактрийцы повернут Своих коней обратно.
     Весь  долгий шестидневный путь Алан жил в  пьяном сне счастья.  Инга...
Она заполнила все его существо.
     Словно из  сна  выплыла вдруг пограничная река, за которой  раскинулись
родные степи Мипоксая.
     Вот и Скифия... Пора прощаться... Алан остановил коня. И вдруг услышал,
как совсем  рядом,  с той стороны, где находились носилки  Инги, просвистела
стрела.
     Он обернулся на звон тетивы  и в кустах увидел Герата, опускавшего лук.
Алан торжествующе вскрикнул и хлестнул коня. Герат рванулся  в сторону, а от
него врассыпную  бросились сидящие  в засаде воины. Слишком хорошо знали они
боевой  клич Аполонодора  Артамитского,  и,  хоть было их  здесь больше трех
полков, ничто не могло  рассеять  страх перед этим человеком. Никто не помог
Герату. С хрустом  вместе с медью шлема развалился  пополам череп предателя,
спиной встретившего  смерть.  Даже  не  взглянув  на скорченный  труп,  Алан
повернул коня  и вздрогнул от страшной  картины,  открывшейся  его  взгляду.
Алыми от крови стали  струи  реки.  Быстро таяли  ряды его верных друзей, со
всех сторон сдавленных массой врагов.
     В   несколько  прыжков  он  оказался  среди  друзей,  и  грозный  голос
полководца отдал последний приказ:
     -- Всем уходить в пустыню!  Найдите армию.  Передайте ей мой приказ. Вы
еще  сможете  отомстить   за  себя.  Им  нужен  только  я,   всем   погибать
бессмысленно! Выполнять приказ!  Ко  мне,  Мипоксай!  Мы  еще  покажем  этим
шакалам, как рубятся в скифских степях!
     Почти нечеловеческая сила этого юноши не раз заставляла сотни людей без
раздумья подчиняться ему.  И  сейчас последние остатки его славных полков --
тридцать-сорок  воинов -- беспрекословно  повернули  в сторону. Им почти  не
препятствовали:  один  Аполонодор будет не так  страшен. Только Мипоксай  не
выполнил приказа. За соседним холмом лежал он  с  пробитой грудью. А рядом в
окровавленной золотой тунике валялся труп Антимаха. Мипоксай умирал тяжело и
перед смертью думал о друге:
     -- Я отомстил ему, Алан, отомстил за все...
     Вот так случилось, что Алан один на один остался со  своими врагами;  и
все  же много голов  покатилось бы под копыта коней... Но могучий воин вдруг
покачнулся в седле, хотя никто еще не осмелился нанести удар. Со звоном упал
на  землю его меч. Славный меч, сотни раз  разивший  врагов. Сам  он  как-то
очень  медленно  сполз  с коня и,  шатаясь,  сделал  несколько  шагов. Враги
расступились перед ним. Никто  не поднял оружия.  В суровом молчании  стояли
они вокруг  него, и  было  слышно,  как журчат воды реки и  стонут  раненые.
Полководец  пошатнулся.  Кто-то из  вражеских воинов  протянул  руку,  чтобы
поддержать его.
     У ног Алана лежала девушка. Одну руку она согнула, а  другую откинула в
сторону, будто хотела погладить шелковистые  травинки. А в  том  месте,  где
тонкое  полотно  приподнимала   девичья  грудь,  торчало  окрашенное  кровью
оперение стрелы.
     Высоко вверху парил  степной  орел, он летел на север, прочь от палящих
песков пустыни, в родные степи и горы. Может, он понял,  что происходит там,
внизу? Может, тот, что оставался на  чужбине, что не  смог полететь вслед за
ним, передал ему свою тоску? Этого не знали  люди, молча проводившие глазами
сильную птицу. И долго еще звучал над степью печальный крик улетающего орла.

ГЛАВА XXIII

     Кажется, даже  был  суд.  Алан  плохо помнил  и  понимал происходившее.
Какое-то  подземелье,  искаженные  фальшивым  светом  факелов каменные  лики
богов. Весы "правосудия" в руке  Зевса-. Серая глыба равнодушного олимпийца.
Судьи в черных халатах. Бледное и строгое лицо Аора. Все это слабо проникало
в сознание. Угасли желания, чувства. Безразличие забытья сомкнуло над Аланом
свои мягкие толстые крылья.  Ничто больше не интересовало  его  в этом мире.
Блеск факелов и  людские фигуры мешали ему, и где-то едва ощутимо шевелилось
желание, чтобы они ушли. Чтобы все это скорей окончилось и его оставили бы в
покое.
     Но   суд  Верховной  общины  и   так  спешил.  Сокращались   даже  речи
обвинителей,  со стороны  же  подсудимого никаких задержек не  было.  На все
вопросы  он отвечал с методичностью и однообразием диковинного механизма.  И
хоть его односложное "да" часто звучало невпопад, в протоколах оно принимало
вполне пристойный вид.  Даже Аор оказался не в  силах вывести Аполонодора из
этого ледяного безразличия. Иногда судьям  казалось, что перед ними стоит не
человек, а каменный истукан, вышедший из ниши в стене.
     Суд  спешил...  В  глубокой  тайне, вдали от людей, в  подземном  храме
Зевса,  расположенном  в  пустыне,  далеко  от городов  и  караванных  троп,
проходили его заседания. Только верховные Жрецы знали об этом древнем храме,
только в чрезвычайных случаях собирались они здесь...
     Теперь наступил именно такой случай. Перед ними стоял человек, лишенный
воли и свободы, имя и дела которого продолжали жить, внушая ужас его судьям.
Бактра  стала похожа  на кипящий  котел.  Разъяренные полки,  опоздавшие  на
выручку своему командиру, буквально искромсали остатки дружинников Антимаха.
     Именем Аполонодора Артамитского они изгнали из  города членов Верховной
общины.  Такого  неслыханного  оскорбления  никогда не переносили  почтенные
мужи.  Городом  и страной  правил от  имени  Аполонодора Артамитского  Совет
бывших десятников его первой боевой сотни. С именем Аполонодора Артамитского
рушили стены пограничных крепостей великого индусского государства.
     Его именем  подписывались смертные  приговоры всем, кто помогал общине,
всем, кого подозревали в причастности к исчезновению великого полководца.
     Но  жрецы  умеют  мстить!  Чужеземец  заплатит  им  за все! Можно  было
рассчитаться и  без суда, да  эти протоколы еще  пригодятся им в  борьбе  за
власть!  Сам же  Аполонодор навсегда уйдет  из этого  мира.  И  уйдет  он не
просто.
     Алан  не  сопротивлялся. Суд  окончен.  Сейчас он  умрет. Эта  мысль не
вызывала  ни протеста, ни горечи. Только бы скорей ушли эти люди! Они мешают
думать о чем-то важном. О чем?
     Мысли безвольно расползаются. Нет сил удержать  и связать их.  А  разве
нужно о чем-то думать? Зачем?
     Мрачная  процессия  спускалась все  ниже,  в самые  глубины  бездонного
подземелья. Впереди всех  с высоко поднятым факелом шел  жрец Зевса. Он один
знал  тайны старого храма,  где каждая ступенька лестницы  грозила неведомой
опасностью. Верховные жрецы с обнаженными  мечами  сами вели своего пленника
-- никто не должен узнать страшную тайну подземелья.
     Вот  лысый жрец  останавливается  и,  пошарив  рукой  у  стены,  делает
какое-то движение.  Тотчас же сверху из мрака  выскальзывают  острые  прутья
бронзовой решетки,  на  секунду  она  преграждает  им  путь и,  расколовшись
пополам, исчезает  в боковых стенах прохода.  Путь свободен... И снова мрак,
однообразный пугающий  стук шагов.  Когда-то под этими сводами жили  древние
мудрецы, Они  спасались от преследования жестоких персов  и надежно  хранили
свои тайны. Но их тайны  не  понадобятся больше,  ибо страшное дело задумали
жрецы.
     Путь окончен. Аля чего-то на поясе у  Алана защелкивают железное кольцо
с  толстой тяжелой  цепью. Зачем? Он и  не думает сопротивляться. В  царстве
теней, быть может, он не будет одинок. Отчего так долго копаются его палачи?
Ни  слова,  ни  звука.  Тихо  поворачиваются они  и  осторожно, точно  боясь
разбудить спящего, уходят. С грохотом смыкаются за ними перегородки и двери.
Все. Тьма. Ни шороха. Он остается в полном одиночестве.
     Окончены  последние приготовления,  лысый жрец  резко  повернул  рычаг,
только-то показавшийся наружу из каменной ниши.  Молчаливо и  неодобрительно
смотрит ночное  небо  пустыни  на  шарахнувшихся  в  сторону  людей.  Тяжело
дрогнула  почва под ногами, далеко  вокруг разнесся гул  и грохот подземного
обвала.  Древние   механизмы  сработали  безотказно.  Храм   Зевса  перестал
существовать.
     Жалкая кучка людей стояла на самом краю громадной воронки. Люди молчали
и  не  смели  взглянуть   друг  другу  в  глаза,  подавленные  чудовищностью
совершенного ими дела.
     -- Пусть теперь "герои" поищут своего полководца!
     Но  слова  лысого жреца уже не  могут  победить  холодной отчужденности
стыдящихся друг друга людей.

ГЛАВА XXIV

     ...  Глубоко внизу,  под многометровой  толщей обвалившейся породы,  за
толстыми  каменными  плитами жил  человек. Людская  злоба  погребла  его под
толщей обвалившейся земли,  обрекла на  медленную  мучительную смерть. А ему
было все равно. Мрака не  было -- он видел поле и девушку с алой полоской на
груди.  Потом долго махал крыльями улетающий орел: махал и все никак  не мог
улететь, будто прикованный невидимой цепью. Ах, да! Это  он прикован. Но ему
лететь некуда.  И опять Инга была  с ним. Сидела  рядом на холодных каменных
плитах, ласково шептала о чем-то. Она то приближается, то удаляется.
     Медленно ухолит прочь, и лицо неясно, словно в дымке. Он хочет пойти за
ней, удержать, но тяжелая цепь швыряет его на каменные плиты пола.
     Наконец  видения  исчезли. Сколько  времени  они  властвовали  над  его
воспаленным мозгом  -- человек не знал. В  его черном мире  не  существовало
времени. Он долго  лежал молча,  не  шевелясь, прислушиваясь к себе.  Что-то
странное было в его теперешнем положении, но и это не трогало его. Он как бы
наблюдал за собой со стороны равнодушно и  устало.  Вся его энергия осталась
где-то там, в зеленом душистом поле. Новому человеку, тому, что сидел теперь
в подземелье не нужно уже ничего.
     Ничего? А разве он не хочет покинуть этот  свой  новый и  страшный мир?
Может быть. Но для этого необходимо встать,  что-то делать. Аля этого  нужны
силы, нужны, наконец, желания. Простые человеческие желания -- сила, которая
создала все, что есть на Земле. Желаний не было. Без них человек стал просто
ничем, нулем. Он не  отличался от  окружающей его  темноты и родственной  ей
тишины. Он сросся с неподвижностью. И неподвижность торжествовала. Казалось,
она одержала над человеком легкую победу.
     Позже  на смену видениям  пришли звуки.  Они  существовали только в его
голове. Он  отлично знал, что в мире, окружающем  его, последним  звуком был
грохот обвала.  Этот грохот словно подвел черту, под которой осталась густая
и плотная,  как вата,  тишина. А вот  сейчас в его ушах крутился целый вихрь
разнообразных звуков. Ржали кони, стучали копыта, звенели мечи... Булькала и
капала  человеческая  кровь.  Вихрь  звуков  все  время  менялся,  и  только
назойливое бульканье, отчетливое "Кап! Кап!" беспрерывно и настойчиво билось
в  висках.  Порой  им  вновь овладевали  видения, но и сквозь них он  слышал
неумолкаемое  "Кап! Кап!".  Оно  гнало прочь  видения,  звало  куда-то,  как
тисками, сжимало голову. Наконец каждый звук  стал отдаваться в голове точно
удар молота.
     Тогда он поднялся и,  шатаясь, побрел навстречу звуку. Шурша  и  звеня,
вслед  за  ним  потянулась длинная  цепь.  Его  темница невелика:  рука  уже
уперлась в противоположную стену