корм водяному слону. Слон пасся
в воде  у самого  берега, жирел, за три дня дважды подряд поделился, и в
озере на время стало девять водяных слонов...
    На десятой минуте Стефан выдернул разъем.

                               ИНТЕРМЕЦЦО

    - Стоп,  стоп! Вот  и попался.  Кто обещал,  что во  всем тексте не
будет ни одного трупа?
    - Это  труп плюсквамперфектум.  Он не  считается.  То  же,  кстати,
касается Астхик,  Паулы и  Иветт. Они,  увы, в  действии  не  участвуют.
Печально, конечно...
    - Зато достоверно?
    - Не могу принять твой тон.
    - Чистоплюй...  Нет, вы  посмотрите на этого типа! Не сочинитель, а
карга с косой, и все ради достоверности. Достоверность ему подавай!
    - А что, разве ошибся?
    - Не скажу.
    - Значит, не очень-то и ошибся.
    - Допустим,  не очень... А вот ты мне объясни: отчего у тебя совсем
нет пропавших  без вести?  За сорок-то  лет? Чего  проще: потопал этакий
сорокапятилетний парнишка  в лес по дрова, а там, конечно, местный серый
волк, а?  Поиски, организованные  Стефаном, прочесывание  леса,  ауканье
результатов,  естественно,   не   дают...   По-твоему,   такое   событие
невероятно?
    - Очень вероятно. Но я думаю, что этого не было.
    - Это почему?
    - Мне так кажется. Угадал?
    - Ну угадал... Случайно, конечно. Или по моему тону?
    - По тону.
    - Усек. Тогда замолкаю.
    - Давно пора.

                                   16
    В мире  Джекоба тьма  и свет сменялись бессистемно. Чаще была тьма.
Свет появлялся  неожиданно и всегда больно бил по глазам, заставляя тело
бессмысленно шевелиться  в неподатливом  коконе, а рот - издавать звуки,
удивлявшие его самого. Прошло много, очень много периодов света и тьмы -
так много, что он не смог бы их сосчитать, если бы задался такой целью,-
прежде чем  он научился  предсказывать наступление  периода света и даже
угадывать, как долго он продлится. Он редко ошибался.
    Свет означал  перемену кокона  и нередко  пищу.  И  всегда  означал
появление великанов.  Чаще великан  приходил один,  иногда  их  являлось
несколько.  Джекоб   знал,  когда   его  будут  кормить,  а  когда  нет.
Наступление периода  света  после  длительной  темноты  всегда  означало
кормление. Добрая  великанша подносила  к его  рту мягкий  колпачок,  из
которого текла  сладкая белая  пища, и  он охотно  мял колпачок деснами,
сосал, глотал,  пил. Случалось,  пище предшествовала  смена кокона.  Это
вызывало неудовольствие, и он протестовал.
    Его мир  был велик,  но конечен,  и даже в темноте Джекоб знал, где
проходят границы  мира.  Ближайшая  была  совсем  рядом,  он  много  раз
дотрагивался до  нее и  мог бы  дотронуться и  теперь, если  бы не мешал
белый кокон.  Три  другие  боковые  границы  находились  далеко  -  даже
великанам для  пересечения мира  требовалось  несколько  шагов.  Верхняя
граница являлась  источником света  и тьмы, цветные квадраты на ней были
послушны и  всегда выполняли  приказы великанов.  Эта граница  проходила
сравнительно близко - всего в двух ростах самого крупного из великанов и
не более  чем в  шести ростах  самого Джекоба.  Он подсчитал это давным-
давно, еще  тогда,  когда  учился  считать,  рассматривая  свои  пальцы.
Названия  того  или  иного  количества  пальцев  он  узнал  позднее.  Он
подсчитал также  количество цветных  квадратов на верхней границе мира и
знал, сколько  там квадратов  того или иного цвета. Верхнюю границу мира
он видел  чаще других,  потому что  почти всегда  лежал на  спине, лицом
вверх. Нижней границей он не интересовался.
    Владения Джекоба  были лишь  малой частью  его мира.  Мягкая теплая
преграда под ним не была границей мира, а являлась его принадлежностью и
называлась  словом   "кровать".  Когда  кокон  бывал  неплотен,  Джекобу
удавалось выбраться  из него  и обойти  свои владения  от края  до края.
Правда, это  всегда требовало много сил: владения были обширны. На такой
кровати вполне мог бы спать великан.
    Владения  кончались   бортиками,   ничтожными   для   великанов   и
непреодолимыми для Джекоба. Прежде бортиков не было. Когда они появились
впервые, он сразу догадался о их назначении.
    Это было очень давно.
    Сколько он  помнил себя,  он понимал  язык великанов. Так он узнал,
что существуют  и другие  миры, подобно его миру называемые "каютами", и
скоро постиг  существование Большого  мира, вместилища  множества  малых
миров, одни  из которых  были похожи  на его  мир, а  другие нет. Память
сохранила воспоминание  об одном  из таких внутренних миров, который был
большим и  назывался "медотсек".  Труднее оказалось  принять  конечность
Большого мира  - Джекоб помнил потрясение, испытанное им, когда он узнал
о  существовании  еще  одного,  Внешнего  мира,  наделенного  особыми  и
таинственными свойствами.  Однажды из  разговора великанов он понял, что
уже однажды  побывал во  Внешнем мире,  но это произошло, когда ему было
всего три  месяца от  роду, и  он, конечно,  ничего не  помнил. В  конце
концов он  смирился с  существованием  Внешнего  мира,  приняв  его  как
данность. Отчего  бы  нет?  Мать  он  не  помнил  тоже,  но  знал  о  ее
существовании в прошлом.
    Был ли  у него  отец, он  не знал.  Вопрос не казался существенным.
Вероятно, был.  Это роднило  его с великанами: у каждого из них когда-то
были мать и отец. Кроме Главного великана. У того был только отец.
    Иногда светлый  период в  мире Джекоба продолжался дольше обычного:
добрая великанша  разговаривала вслух.  Ее огорчало,  когда Джекоб ее не
понимал. На  самом деле  не понимала  его она.  Одним из  самых  сильных
потрясений в  жизни Джекоба  было открытие,  что великаны могут общаться
друг с  другом только при помощи звуков, издаваемых ртом. Следовательно,
он был  не таким,  как они.  У  доброй  великанши  была  плохая  память.
Говорить вразумительно  и подолгу  она могла  лишь в  том  случае,  если
одновременно смотрела в раскрытую кипу скрепленных по краю белых листов,
испещренных рядами  знаков весьма убогого количественного набора. Чтение
книг, на  взгляд Джекоба, было довольно бессмысленным занятием, но в них
попадались интересные картинки.
    Когда Маргарет  читала про  себя, он  понимал не  хуже, но  быстрее
уставал. С дискомфортом он боролся так же, как сорок лет назад.
    Его успокаивали.
    Потом наступал период тьмы. Добрая великанша уходила.
    Иногда  появлялись   маленькие  великаны.  Их  было  четверо:  двое
великанов и двое великанш. Они были небольшие, особенно самая маленькая,
которую звали  Юта и  которая не  умела правильно  издавать звуки  ртом.
Лучше других  ее понимал  Джекоб, и он знал это. Мешали слова. Из-за них
понимание было неполным. Слова искажали смысл.
    Джекоб пускал  пузыри, слушал.  Он хотел  понимать.  Случалось,  за
словами не оказывалось образа. Это было - непонимание. Непонимания он не
любил. Случалось  и так, что слова не соответствовали образу. Это было -
ложь.
    Большая великанша - не та, не добрая, а другая, поменьше, бледная -
тоже приходила  и побаивалась  Джекоба. Она  не умела  с ним обращаться,
хотя в  этом не  было ничего  сложного.  Бледную  великаншу  интересовал
Большой мир,  и то,  чего она о нем не знала, маленькие великаны подолгу
пытались понять,  читая кипы  скрепленных листков и рассматривая другие,
большие белые  листы, разложенные на полу. Большой мир был болен. Джекоб
знал, что такое болезнь.
    Неожиданно для  себя он  понял, что  знает о  Большом  мире  больше
великанов. Это  было открытие! Иногда ему хотелось помочь великанам. Они
не понимали  его, как  он ни старался. Они даже не пытались понять. И он
разражался ревом.
    Его успокаивали.
    Он знал  причину непонимания.  Однажды добрая  великанша подумала о
том, что  все грудные младенцы - бессознательные телепаты и только потом
развитие речевых центров заглушает природный дар. Джекоб обрадовался, но
Маргарет, как  будто испугавшись  этой мысли, перечеркнула ее и больше к
ней не возвращалась. И Джекоб обиделся на добрую великаншу.
    Его успокоили.
    Он спал  и видел  сон Дэйва.  Ночь была  днем, и  бой шел при свете
солнца.  Королевская   пехота  трижды  бросалась  на  приступ  и  трижды
откатывалась, оставляя  десятки тел  в проломе  и во рву. Арбалетчики со
стен били  на  выбор.  Минуты  затишья  сменялись  кряканьем  катапульт,
гуденьем камней,  пролом в  стене рос, как дупло в гнилом зубе,- и снова
гнусаво, густо  ревел на  той стороне  сигнальный рог,  и  снова,  снова
штурм!..
    Дэйв исчез, и никто о нем не пожалел, а меньше всего Джекоб. Он был
самим Бернаром  де Куси,  гордым сеньором, восставшим против ничтожного,
но, нужно  отдать ему должное, упрямого короля, притащившего сюда армию,
чтобы  уничтожить  его,  Бернара  де  Куси.  Ха!  Разве  де  Куси  можно
уничтожить! Глупый король с гнусавым рогом! Парламентер дал понять: отец
и брат  будут пощажены,  если выдадут  разбойника Бернара. Так и сказал:
разбойника, церкви-де  грабил, бесчинствовал, повесил кого-то не того...
Велика важность!  Удавленного парламентера  отправили назад  при  помощи
баллисты, чтобы  рассказал своему  королю: де  Куси  пощады  не  просят!
Малодушный скопидом, не проклятый ни одним священником, тебе бы родиться
не королем, а менялой!
    Стая стрел  прошлась по зубцам, и арбалетчики попрятались. В пролом
лезли спешенные  рыцари,  увлекая  на  штурм  отхлынувшую  было  пехоту.
Первого Бернар  обманул ложным  замахом и  рассек ему шлем ударом сбоку.
Второй надвинулся  рьяно, но  брат Бертран расплющил его, вовремя приняв
из рук оруженосца боевую палицу. Третьего они искрошили вдвоем, и каждый
отступил на  шаг вбок, чтобы не мешать брату разить мечом. Удар!.. Боль,
темно в  глазах, его  заставили пошатнуться,  но меч  не  прошел  сквозь
нагрудник, а  в следующую  секунду королевское войско уменьшилось еще на
одного человека.  Бернар сорвал  с себя  шлем, отбросил  щит. Перед  ним
пятились, как псы перед разъяренным львом. Они знали, каков он в ярости,
норовили подло  ударить в шею, в пах, в колено. Он крушил, сбивал с ног.
Оруженосцы прикончат  упавших. Вот-вот дрогнут эти королевские псы, вот-
вот побегут,  а в  спины им  тявкнут арбалеты...  Но снова,  снова ревет
проклятый рог и свежий отряд рвется к пролому, кто-то хватает за плечи и
трясет с опаской, а рог почему-то уже не ревет, а протяжно ноет, тягучий
знакомый звук  побудки, и  это конец  боя, нужно  отступить, укрыться  в
донжоне, уйти тайным ходом...
    Кажется, Дэйв  кого-то ударил,  когда его  будили. А  Джекоб долгое
время лежал тихо, переживая странный чужой сон, и думал о том, почему не
все великаны согласны принять себя такими, какие они есть. Почему в снах
и наяву  они разные?  И почему-то  боятся вскрикнуть во сне и никогда не
рассказывают друг  другу своих снов. Странные эти взрослые. Разве во сне
Дэйв стерпел  бы унижение  и приказ  работать на  торфе десять дней, как
скрипя зубами стерпел наяву?
    Даже Главный  великан не  был свободен  в своих  поступках.  Джекоб
читал его мысли. Он не завидовал великанам.
    Он захотел есть и запросил пищи. Потом снова уснул, уже без снов, а
проснувшись, увидел  лодку. Лодка  была еще  далеко от Большого мира, но
она приближалась,  и вместе  с ней  приближалась опасность. Она сидела в
лодке. Она  двигала веслом.  И было еще что-то. Еще одна опасность, пока
неясная, едва  уловимая таилась  здесь, в  Большом  мире.  Она  угрожала
Большому миру,  но прежде  она угрожала Джекобу, а еще раньше - Главному
великану.  Опасность  Джекоб  понимал  как  угрозу  несуществования.  Он
удивился бы, узнав, что существуют другие толкования.
    Он заявил криком о несогласии, и его зачем-то мяли, разворачивали и
заворачивали снова,  трясли на  руках, совали  в рот невкусную резиновую
дрянь. Он понимал: его успокаивали.

                                   17
    - Йо-хо-о! - крикнул Питер. - Вот он!
    Даже с этого расстояния тупая свечка донжона выглядела внушительно.
Словно дурные  силы природы, равнодушные к людям и их желаниям, вырубили
в горах  чудовищной величины монолит, перенесли его и с размаху воткнули
в плоский  скальный берег  с той  же легкостью,  с какой ребенок втыкает
палочку в  песчаную постройку. Казалось, до лагеря подать рукой. Но даже
самый  острый  глаз  не  смог  бы  различить  отсюда  ни  частокола,  ни
хозяйственных построек  внутри  лагеря,  ни  плоского  берега,  навсегда
приютившего "Декарт". Размеры корабля обманывали зрение.
    Берега широко  разошлись, река  исчезала  в  озере.  Лодка  шла  на
веслах. По озеру неспешно катилась ленивая зыбь.
    - Еще час-два, и будет штиль,- сказала Вера.
    Ей опять не ответили, и она обругала себя дурочкой. Питер же здесь!
Он думает  за всех,  нужно только  слушать его  и делать,  как он велит.
Астхик  сама  виновата,  что  утонула.  Питер  -  самый  опытный,  самый
решительный. Лучший  из всех.  Он бывал  там, где не был никто. Это он в
одиночку одолел Смерть-каньон, где река на юге прорезает горный кряж. Он
спустился по реке до самого устья. Он видел море.
    Слева, закрыв на минуту "Декарт", проплыл серый от лишайника остров
- длинная  скала, сточенная ледником. Корни кремнистых деревьев забились
в трещины.  Еще остров  - голый,  в валунах.  Еще  один  -  низкий,  как
тарелка, заросший пучками клейкой травы и полумертвым кустарником...
    - А это еще что? - указала Вера.
    Крохотный островок,  последний  в  архипелаге,  изменил  облик.  На
скучной плоской  скале, каких много торчит из воды у изрезанных берегов,
лежало что-то несуразно громоздкое, пятнистое. Над ним трудились гарпии.
Стая была  слишком занята,  чтобы обращать  внимание на  людей.  Донесся
тошнотный гнилостный запах.
    - Вот это да! - восхищенно сказал Питер. - Ну и зверюга!
    - А оно не живое? - с опаской спросил Йорис.
    - Дохлый,-  отмахнулся Питер.  - Просто  не очень давняя дохлятина.
Что за зверь, хотел бы я знать. На цальката не похож.
    - По-моему, это не цалькат,- заявила Вера. - У того были ребра, а у
этого нет. И хвост у этого с плавником.
    - Как твоя рука? - спросил Питер.
    Вера благодарно  улыбнулась в  ответ. Молодец  девчонка,  поняла  с
полуслова. Чем  меньше сейчас  разговоров о зверье, тем лучше. Всякий, в
чьей голове  есть мозги,  давно  уже  догадался,  что  радужные  "перья"
цальката могли  быть только  защитными пластинами  и  ничем  иным,  хоть
цалькат сам  был хищником. Нетрудно понять, что кишащая здесь до вспышки
жизнь создавала  хищников пострашнее  цальката, пожирателей цалькатов, и
никто не даст уверенности в том, что они вымерли до единого.
    - Кто  ж его  так... -  начал Йорис  и замолк. Он тоже понял кто. В
озере один  хозяин. Этот  зверь пришел неизвестно откуда, может быть, на
свою беду  заплыл в  озеро по какой-нибудь протоке. И был встречен. Но у
зверя еще  хватило сил,  чтобы выброситься  на островок и здесь умереть.
Водяной слон остался ни с чем.
    Огромный - в пять обхватов - круглый гриб, который на самом деле не
был  грибом,   а  был   неподвижным  животным,  выплевывал  детенышей  -
размножался.  Детеныши   скакали,  как  мячи.  Один  скатился  в  озеро,
закрутился волчком, рябя воду, зашипел негромко. Мелькнуло в воде темное
стремительное тело,  плеснуло, и  шар исчез. Отход молодняка - как было,
как будет.
    Новое, неизвестное  лезло в  глаза. Иногда, обманывая, притворялось
старым. Каждая  экспедиция имела  смысл, даже  если являлась  всего лишь
вылазкой в лес за новым бревном для частокола. Мы должны знать свой дом,
думала Вера.  Питер прав:  здесь наш  дом. Может  быть, я  все еще  хочу
вернуться на  Землю, не  знаю. Я  еще не  забыла, как  выглядит трава  -
настоящая, не  эта. Стефан  всегда говорил,  что  на  Земле  обязательно
вычислят, где  выбросило из  Канала "Декарт",  и пришлют  помощь.  Он  и
теперь это  говорит -  да кто  верит? Скука  зевотная... Разве  возможно
столько лет  верить в  одно и то же? Но если вернуться не удастся, можно
остаться и  жить здесь,  но не так, как мы живем, а так, как должны жить
люди...
    - Рыба,- выдохнул Питер между взмахами. - Жаль, поймать нечем.
    Йорис перестал  грести,  обернулся  с  вопросом  в  глазах.  Он  не
понимал, зачем нужна несъедобная рыба.
    - Она  все равно  уснула бы,-  утешила Вера.  - На  дохлую слон  не
кинется.
    - Хочешь переждать? - прямо спросил Питер.
    Вера помотала  головой.  В  это  время  года  штиль  на  озере  был
редкостью, но,  уж наступив,  он мог  длиться неделями. В штиль хозяином
озера был водяной слон.
    Лабиринт мысов,  островов и  островков в  западной части  озера был
наименее опасным  участком пути.  После него  бросок  по  открытой  воде
сокращался вдвое.
    По сути, это был единственный разумный путь.
    Беглый взгляд  на карту подсказывал иное: двинуться вдоль северного
края озера,  прижимаясь к  берегу, как и предлагал скисший Йорис. Это не
было лучшим  выходом. Лишний  день пути,  а то  и  два.  Северный  берег
изрезан и  болотист -  не везде  выскочишь. Трясина.  Болотные черви.  У
берега большая  глубина -  слону ничего не стоит всплыть между берегом и
лодкой.
    - Нельзя ждать,- уверенно сказала Вера. - Надо плыть.
    - Я устал,- хныкнул Йорис.
    Впервые он  не постеснялся заявить об этом вслух. Вера презрительно
отвернулась.
    - Потерпи  еще,- серьезно  сказал Питер.  - Ты молодец. Я думал, ты
выдохнешься раньше.
    Целый час после этого Йорис греб в полную силу.

                                   18
    В потной духоте говорили шепотом - темная и жаркая труба аварийного
лаза  отделялась   от  столовой   лишь  декоративной  переборкой,  слабо
приглушавшей звуки.  Слышно было,  как стучат по мискам ложки, выскребая
пищевую  пасту;   кто-то  отдувался,   изображая,  что   сыт;  и  кашлял
простуженный Киро. Где-то поблизости урчал насос - Петра качала воду для
мытья посуды.  Народ принимал  пищу по-деловому:  ни лишнего  гвалта, ни
угрозы неповиновения,  как было  утром, когда дикий Дэйв едва не вздумал
огрызнуться. Стефан  был рад,  что не  рискнул  распорядиться  уменьшить
обеденные порции,  как предполагал  вначале.  Деготь  мало  способствует
усвоению меда. Они хотят праздника? Будет им праздник.
    - Как ты сказал?
    Быстрый горячий  шепот терзал  ухо. Невидимый  в темноте  мальчишка
торопился: отлучка  не должна  быть чересчур продолжительной. И без того
что-то подозревают,  хотя вряд  ли додумались сунуть "жучка" в аварийный
лаз. Когда  дело  дойдет  до  разборки,  капитан  не  сможет  обеспечить
безопасность информатора  - даже  если предположить,  что он  специально
задастся такой  странной целью.  Вслух об этом не говорилось, но оба это
понимали.
    - Повтори еще раз,- шепотом приказал Стефан.
    Вслушиваясь в  ответный шепот,  он потел и кусал губы. Эти мерзавцы
выдумали план, который должен был сработать. Может быть, стоит назначить
Ронду заместителем по строительству, а Илью перевести к ней в подчинение
- пусть-ка  сцепятся... Это надо обмозговать. Нет, но каков Илья! Какова
идея! За  одно это его следовало бы втоптать либо возвысить. "Махер" был
бы в  их руках  уже сегодня,  и вовсе  незачем кидаться  на меня скопом,
глупо это  и ненадежно,  достаточно чтобы какой-нибудь маломерный малец,
хотя бы  вот этот  шепелявый, спрятался,  пользуясь толчеей,  в каюте...
десять против  одного, что  мне не  пришло бы  в голову обшарить стенные
шкафы...
    Вот, значит, как.
    Людвиг отказался.  Медлительный умный  тяжелодум нашел  единственно
возможную причину отказа. Несомненно, они договорились ждать Питера. Еще
несколько дней имеет смысл его ждать.
    Ай да  Людвиг!.. Стефан сидел, скорчившись в лазе в три погибели, и
тихо киснул  от совершенно неуместного, дурацкого смеха. Нет, что хотите
говорите о  Людвиге -  а есть  в нем  что-то Настоящее - и только так, с
большой буквы!  - чего  нет ни  в ком, даже в Маргарет. Пусть нет у него
настоящего