аходилось противоядие  - иногда  спустя месяцы, как,
например, в  случае  с  детектором  биотоков.  Чаще  -  спустя  дни.  Но
контрсредство находилось  всегда. Иногда  Стефан думал о том, что лучшей
защитой была бы толстая стальная дверь с неподъемным амбарным замком. Но
это означало  бы преподнести  подчиненным такой  подарок, о  котором они
едва ли могли мечтать. Это означало без боя признать поражение.
    Наконец  он   остановился  на   варианте,  который   показался  ему
приемлемым, молча закончил работу и вышел из капитанской каюты. Спать не
хотелось совершенно. Сутки здесь длились тридцать один час, и даже летом
почти половину  их занимала черная беззвездная ночь. Зимой - чуть больше
половины. Планета  практически не  знала смены  времен года,  природа  в
средних широтах  навеки застыла  в прохладном  робком лете,  зимой  чаще
обычного дули  северные ветры и шли дожди - вот и все. Пятнадцатичасовая
темнота давала  время выспаться  всем, включая  двоих дозорных на крыше,
делящих ночь  на два  дежурства. Вполне достаточно, чтобы весь день быть
бодрым и  не скулить.  Так нет  же - скулят... Даже не от холода скулят,
размышлял Стефан,  не от  дождя этого  идиотского -  от жизни  такой. От
вынужденной  убогости,   от   четкой   размеренности   работ,   зачастую
бессмысленных, но необходимых для того, чтобы не деградировать в колонию
простейших, а  самое главное  - от  отсутствия перспективы. От полнейшей
никчемности нашей  жизни и нашего вечного детства, это-то давно дошло до
каждого. И  каждый почему-то уверен, что Стефан Лоренц этого не понимает
- то  ли вообще  не способен  понять, то  ли, что  вероятнее, понять  не
желает. Как  же: Лоренц - капитан! Лоренц - диктатор... Стефан напрягся,
скаля зубы.  Шаги против  воли сделались пружинящими. Да! Да!! Диктатор!
Шейх! Пахан,  черт вас  подери! Узурпатор!  И так будет! Думайте обо мне
что хотите, только я вас самим себе не отдам, так и знайте...
    Тяжелая кобура  при каждом  шаге била  его по боку. Так было нужно,
хотя до  рассвета оставалось  еще не  меньше часа и Стефан ясно понимал,
что до  самой сирены общего подъема мог бы спать спокойно: второй раз за
ночь они  не сунутся.  Наверняка.  Времени  у  них  навалом,  торопиться
некуда. А  мы пройдемся...  Стефан помнил, что когда-то второй вахтенный
при отсутствии  на борту  нештатных ситуаций  был  обязан  раз  в  смену
совершить  обход   служебных  помещений,  больше  по  традиции,  чем  по
необходимости. Иногда  это делал  сам Бруно  Лоренц, капитан  "Декарта",
бывая в  такие минуты  строгим и добродушным одновременно, и его тяжелые
шаги внушали  спокойную уверенность в благополучном исходе чего бы то ни
было, один  только раз Стефан помнил отца в ярости... Ладно, назовем эту
прогулку  обходом...   Назовем  это  преемственностью.  Скорее  всего  в
ближайшие дни они ничего существенного не предпримут, будут все как один
фальшиво равнодушны  и до  некоторой степени  исполнительны, но  будут в
конце концов  работать, без  энтузиазма принимая  поощрения и без особых
пререканий снося  наказания, особенно старшие. И все как один... нет, не
все, а  почти все - с едва заметным "почти" - будут ждать... ох, как они
будут ждать, когда вернется Питер! Если вернется...
    Если не  вернется, будет  плохо,  подумал  Стефан.  Но  если  Питер
вернется, тоже  будет плохо,  и даже еще хуже. Было бы идеально, если бы
вернулись Вера  и Йорис,  а Питер где-нибудь сгинул: на порогах, что ли,
или на  озере - там водяной слон очень даже не прочь перевернуть лодку и
позабавиться с  гребцами, а  озера Питеру  никак не избежать... Нехорошо
так думать,  не  надо  бы  этого.  Нет,  он  вернется,  конечно.  Всегда
возвращался. Десятки  дальних экспедиций,  сотни небольших  вылазок -  и
ведь все,  кроме одной,  удачные! Вот  в чем  штука: неудачных  он  себе
позволить не может. Рискует, очень рискует. Разбил три лодки, доламывает
четвертую, а  у самого  за сорок  лет ни одной серьезной раны, ни одного
паршивенького перелома! Отчаянная и разумная голова этот Питер, что есть
то есть,  вот к  нему и тянутся аутсайдеры вроде Йориса или Уве. О Ронде
Соман и  говорить нечего:  влюблена в  Питера до  фетишизма, или как это
называется, молится  на него, вешает на себя всякую дрянь, которую он ей
привозит и  дарит: блестящие  камешки, ракушки какие-то... прикажи он ей
броситься с  верхней площадки  - ведь  бросится и еще с радостью, что до
нее, дурочки,  снизошли. Но  дурочка она  только с  Питером, а  было  бы
хорошо,  если  бы  не  только...  Ладно,  она-то  не  аутсайдер,  она  -
исключение из  правила. Будем  так считать.  А кто  тогда  Людвиг?  Тоже
исключение? Да.  Исключение. И  Дэйв... Что-то  много исключений.  Обоим
чуть-чуть не  хватило до лидерства, Людвигу - оптимизма и быстродействия
ума, Дэйву  - выдержки  и возраста.  Дикий он  какой-то,  Дэйв.  Опасный
звереныш. Хорошо  уже то,  что он  одинаково ненавидит  и Питера и меня,
вообще  всякое   начальство  он   ненавидит,   что   существующее,   что
потенциальное, и поэтому к Питеру он не примкнет, не тот случай. Зря его
Питер приручал,  таскал по  экспедициям -  как не было между ними ничего
общего, так и осталось...
    Гнутые  корабельные   коридоры  были   пусты  и  пыльны  -  "Велеть
прибраться",-  мельком   подумал  Стефан.   Аварийное  освещение  давало
причудливые тени.  Недавно вывешенный рукописный лозунг: "Равные права -
равный кусок"  был изъеден  кислотой и  плохо читался - "Выяснить, кто и
где раздобыл  кислоту",- отметил  Стефан. Где-то  наверху  в  нескольких
ярусах над  головой на  продуваемой  насквозь  верхней  площадке  стучал
зубами замерзший  Киро Васев,  где-то внизу,  куда  ушел  Уве,  копилась
привычная ледяная  злоба, и  длинно, неумолчно  и безнадежно, как всегда
перед  восходом   солнца,  кричала   запертая  в   изоляторе   медотсека
сумасшедшая Абигайль,  а за  ближайшим углом  кто-то прятался. Стефан не
увидел и не услышал его, он не смог бы объяснить, почему он почувствовал
человека за поворотом коридора, но, почувствовав, он замедлил шаги. Кто-
то невидимый  стоял там.  Ждал. Он  был один,  и  Стефан  с  облегчением
перевел дух.  Рука, начавшая  движение к кобуре, опустилась. Перед одним
противником -  если это  противник -  нельзя показывать  свою  слабость,
Стефан знал  это очень  хорошо.  Угрозы  бластером  -  всегда  слабость.
Спасительная слабость, к которой с каждым годом приходится прибегать все
чаще и чаще...
    За углом была Маргарет.
    - Ты чего прячешься? - спросил он.
    - Так...  - Маргарет пожала плечами. - Несла Абби успокоительное, а
то так  и будет  кричать, ты же знаешь. Слышу - кто-то идет. Не хотелось
встречаться. Я  думала, или к тебе идут, или от тебя. Чувствовалось что-
то такое...  в общем,  со мною вчера почти никто не разговаривал. Хотела
предупредить.
    - У  меня уже были,- мрачно сказал Стефан. - Как они догадались про
инфракрасную завесу, хотел бы я знать. Может, кто-то надоумил?
    - Не знаю,- сказала Маргарет. - А кто был?
    - Уве.
    - Уве?
    - Вот именно.
    - От  него я  не ожидала,-  заявила Маргарет.  - Надо же - теперь и
Уве...
    - Бывает,- сказал Стефан. - Все, что возможно, то и бывает. На то и
жизнь. Иногда даже бывает то, что невозможно, только редко.
    - Например? - с интересом спросила Маргарет.
    - Например  мы с  тобой.  И  все  вокруг.  Мальчики  и  девочки  по
пятьдесят лет.  Эта планета. Это солнце, от которого взрослые умирают, а
дети живут  очень долго, чтобы со временем стать маленькими старичками,-
это возможно? Кто-нибудь о таком слышал? Думал о таком?
    - Ну, ты-то еще не старик,- улыбнулась Маргарет. - Да и я не совсем
старушка. Погляди, на мне даже морщин почти нет.
    - Я не об этом...
    - А  почему? Мы  стареем, это надо принять и успокоиться. Похоже на
то, что  мы стареем  медленнее, чем  нормальные  люди,  но  все-таки  мы
стареем. И когда-нибудь нам придется умереть.
    - Ты боишься?
    - Я?  Пожалуй, да.  Немножко. Тут  есть такие, для кого это было бы
большим облегчением.  Но мне  бы не  хотелось. А  они вспоминают  Иветт.
Помнишь, как она умирала?
    - Помню.  Она за  месяц выросла  во взрослую, и у нее был громадный
аппетит. Но  тогда у  нас было лучше с едой. Никто не понимал, что с ней
происходит, она  и сама  не понимала.  Ты  мне  потом  сказала,  что  ее
организм просто не выдержал.
    - Да.  Может быть,  теперь я  смогла бы ей помочь. Но все равно она
умерла бы через две-три недели. Как все взрослые. Будь она постарше, она
умерла бы  одновременно со  всеми. Ей  ведь было уже двенадцать - совсем
девушка.
    - Мне тринадцать с половиной...
    - Глупый,-  сказала Маргарет.  - Девочки  же раньше развиваются, ты
этого не знал?
    - А тебе двенадцать,- сказал Стефан.
    - Даже  двенадцать и  четыре месяца. Мне просто повезло: видишь ли,
начало перестройки  организма зависит  прежде всего от самого организма.
Тут уж у кого как. Ронде вот тоже повезло. И тебе.
    - И Питеру.
    - И  Питеру,- согласилась Маргарет. - Кстати, о нем. Ты не думаешь,
что за нами сейчас наблюдают?
    Вряд  ли  сейчас,  подумал  Стефан.  Позже  -  да.  С  этим  всегда
приходится считаться.  Но сейчас  все они  внизу и  им не  до того:  Уве
объясняет, почему  у него  сорвалось с "махером", остальные изощряются в
унылом остроумии  по его  адресу, Дэйв  бесится,  а  неторопливый  умный
Людвиг,  мозговой  центр  этой  шатии,  молчит  и  раскладывает  все  по
полочкам. В  следующий раз они изберут иную тактику. Рано или поздно они
доберутся до цели.
    - Мне бы не хотелось,- сказал он вслух.
    - Мне  бы тоже,-  отозвалась Маргарет. - Между прочим, нас могут не
только слышать,  но и  видеть. Вчера  Донна искала  в барахолке запасной
"глаз" и, кажется, нашла. А она хороший инженер.
    - А  ты хороший  врач,- улыбнулся  Стефан. -  Правда, я не шучу, ты
очень хороший врач. И хороший товарищ.
    - Спасибо... - сказала Маргарет. Ей было приятно, и она не пыталась
это скрыть.
    - Донна не станет им помогать,- сказал Стефан. - Кто угодно, только
не Донна.
    - Почему? Кажется, она тебя не слишком любит.
    - Она  и Питера не любит. Точнее, она боится прихода его власти. Ей
будет трудно выжить, она слабенькая.
    - А Уве?
    - Уве  - другое  дело. В  прошлом году  Питер брал  его к восточным
болотам. Но  до сегодняшнего  случая я  считал его  нейтральным.  А  он,
оказывается, ждал  момента... -  Стефан с  усилием сглотнул  и  облизнул
губы. -  Понимаешь, Анджей отказался идти, а Уве пошел. Да еще, наверно,
с радостью.
    - Я  тебя предупреждала,-  сказала  Маргарет.  -  Давно  надо  было
прикрыть эти  экспедиции: Питер  всякий  раз  имеет  полную  возможность
обрабатывать людей  поодиночке. Ты  заметил,  кого  он  тащит  с  собой?
Сторонников? Как бы не так. Колеблющихся!
    - Тебя он тоже звал? - хмуро спросил Стефан.
    - Нет,  конечно. Я  же не  колеблюсь, ты знаешь. Колеблются другие,
особенно малыши,  хотя им-то  при власти Питера ничего светить не будет.
Но видишь ли, у него есть интересные идеи.
    - А у меня?
    Маргарет рассмеялась.
    - Твои идеи уже реализованы, в том-то вся беда. Получилось надежно,
безопасно и  скучно,  ты  уж  извини.  Да  ведь  ты,  наверно,  сам  это
понимаешь. Надежно  и скучно. Плавно... как менуэт. И ты сидишь у всех в
печенках, и  никто не  знает ответа  на вопрос, зачем живет и кому нужна
такая жизнь...
    - Замолчи! - сказал Стефан.
    - Вот  видишь, ты  уже сердишься,-  покачала  головой  Маргарет.  -
Всегда ты  такой. Отталкиваешь от себя людей, а Питер обращает их в свою
веру... А  ты знаешь,  почему я  за тебя?  Думаешь, потому, что на твоей
стороне логика?  Ха! Да  просто потому,  что при  Питере никто не задаст
себе вопроса,  зачем живет. Каждый будет просто пытаться выжить. И кое у
кого это  не получится...  Я вот о чем подумала: если Питер и в этот раз
вернется... В твоем "махере" еще есть заряды?
    - Конечно. Ты сомневалась?
    - Я? Нет. А сколько осталось? Один?
    - Мне хватит,- сказал Стефан.
    - Значит,  один... -  сказала Маргарет.  - Что ж, это уже хорошо. Я
боялась, что не осталось ни одного.
    - А если осталось десять?
    Маргарет фыркнула.
    - Все  знают, что  нет там  десяти. Считали  много раз. Только счет
получился разный. Максимум - два заряда. Минимум - ноль.
    - Не ноль,- сказал Стефан. - Уж будь уверена.
    Маргарет внимательно посмотрела на него.
    - Я пойду. А то Абби кричит.
    - Счастливо.
    Она нарочно  замешкалась, дожидаясь, пока он уйдет. Перед поворотом
коридора  Стефан,   улыбнувшись,  махнул   ей  рукой   и  исчез,  только
удаляющиеся шаги  гулко бухали по всему кораблю - Маргарет догадывалась,
что Стефан  пытается подражать  походке отца.  Что  ж,  для  этого  есть
основания: он  - сын  капитана. И  он капитан.  Капитан корабля, который
разучился летать. Который никогда не взлетит. Пока еще капитан...
    Вентиляционная отдушина  располагалась недалеко от пола: вентиляция
в коридорах  корабля всегда  была приточная,  в  каютах  -  вытяжная,  с
отдушинами под потолком. Положив на пол лекарство для Абигайль, Маргарет
опустилась на  колени и  просунула пальцы  сквозь решетку.  Микрофон по-
прежнему был  на месте,  а вот "глаза" не было - то ли его еще не успели
установить, то  ли он  был нужнее в другом месте. Ладно и так... Вряд ли
кто-нибудь сейчас  слушал, но наверняка любой разговор в коридоре где-то
записывается, а  значит, рано  или поздно обязательно будет прослушан со
всем вниманием.  Стефан не подвел - умница. Видимо, насторожился, что-то
почуял, но  не подал  виду. Насчет  бластера немножко переиграл, но все-
таки сказал почти так, как надо. Пусть задумаются. Что ж, сегодня и она,
Маргарет, сказала  им почти  все, что хотела сказать. Сомнительно, чтобы
это на них как-то повлияло, даже на колеблющихся, но сказать было нужно,
тем более  что подслушанный разговор - Маргарет чуть не рассмеялась - во
много раз эффективнее надоевшей проповеди...
    Она чувствовала удовлетворение.

                                   4
    Ходовая рубка помещалась внизу верхней трети корпуса корабля. После
того как корабль лишился носовой части, она стала немножко ближе к небу,
но внутри  оставалась такой  же,  как  при  Бруно  Лоренце,-  просторным
строгим помещением  с панорамными  экранами по  закругленным  стенам,  с
экраном-потолком, с  большим сдвижным люком в полу, открывающим доступ к
верхнему кожуху  корабельного мозга,  с шестью креслами и двумя пультами
маршевого управления, один из которых был спящим, резервным, а на втором
вахтенной смене  иной раз  приходилось играть в четыре руки, с маленьким
пультом туннельного  управления, ныне  навсегда погасшим. Какая-то часть
корабельного мозга  еще действовала, кое-где светились индикаторы систем
жизнеобеспечения, и  мигала надпись,  сообщающая  о  работе  синтезатора
пищи, но все это было лишь малой каплей, долей процента от доли процента
того, что корабль должен был уметь делать и что он когда-то умел.
    В углу,  поджав под  себя лапки,  жалким комком скорчился ремонтный
робот-червь. Стефан  легонько пнул  его ногой. Ему показалось, что червь
слабо шевельнулся  в ответ,  но, конечно,  только показалось.  Червь был
мертв, он  только притворялся  живым, он  выглядел как  новенький: сизые
сегменты его  туловища за  много лет не съела никакая коррозия. Когда-то
роботов-червей  было   несколько  десятков,  они  неутомимо  ползали  по
коммуникационным шахтам  и лазам,  куда не  было доступа человеку; после
посадки на  планету они  еще долгие  годы выдавали  тревожные сообщения,
диагностируя  начало  разрушения  той  или  иной  системы  корабля,  они
неумолчно шуршали  по лазам,  пытаясь  что-то  отрегулировать  и  что-то
исправить, а  потом начали замолкать один за другим. Никто не видел, как
этот, последний,  приполз в  ходовую рубку  и здесь умер. Или заснул? Во
всяком случае, многочисленые попытки Уве и Донны вновь задействовать его
не привели к желаемому результату.
    А вот  корабль был  еще жив.  В последние  годы он  даже как  будто
перестал разрушаться,  за десять  лет в нем не вышла из строя ни одна из
систем, словно  обреченный корабль, большая часть которого была давно и,
по-видимому, необратимо  мертва, вдруг  раздумал умирать своей последней
оставшейся частью.  Словно он  решил жить  ради самого  факта жизни, как
безнадежный инвалид,  навсегда прикованный  к больничной  койке.  Он  не
собирался сдаваться.  Он жил  теми упорными  крохами жизни, которыми еще
держится иногда двухтысячелетний дуб с одной-единственной зеленой веткой
и тоненькой  полоской живой  коры, протянувшейся  вдоль мертвого ствола.
Для Стефана  корабль всегда  был кораблем, а не башней-донжоном, как для
большинства остальных.  Летаргический мозг  "Декарта" еще  был  способен
управлять  тем  немногим,  что  осталось:  поддерживать  внутри  корабля
сносную температуру  и влажность, следить за синтезатором пищи, иногда -
рассчитать для  Анджея одну  из его  заумных моделей.  Постоянно работал
радиомаячок -  обыкновенная пищалка  с всенаправленной  антенной. Анджей
однажды сказал, что при низкой электрической активности атмосферы сигнал
маячка может  быть выделен  из шумов с расстояния в миллиард километров.
Еще работали  корабельные часы,  показывающие земное  и бортовое время -
застывшая  разница   не  превосходила   нескольких  часов,   потраченных
"Декартом" на  форсажный набор  релятивистской скорости  в устье  Канала
сорок земных лет и сто семнадцать считанных земных дней назад...

    "...Всем на борту! Готовность к входу в Канал! Повторяю: готовность
к входу в Канал! Прошу пассажиров пройти в свои каюты и оставаться в них
вплоть до  полного прохождения  Канала, о  чем  будет  объявлено  особо.
Пассажирам   категорически    запрещается   приближаться   к   служебным
помещениям. Экипаж  также рассчитывает на то, что его не будут отвлекать
вызовами   по    аварийному   интеркому.   Желаю   всем   благополучного
туннелирования. Удачи  нам!" -  и через  минуту снова:  "Всем на  борту!
Всем..."  Это   была  запись,  транслируемая  с  маяка  предварительного
наведения. Корабельный  мозг  заботливо  снабдил  ее  интонациями  Бруно
Лоренца.
    Стефан хорошо  помнил и этот голос, разнесшийся по всем корабельным
закоулкам, и  свои ощущения. Он как раз играл в "догони-замри" с Питером
и Маргарет и почувствовал, что двигаться стало тяжелее. Корабль вышел на
траверз маяка  с предкритическим  значением функции  "масса-скорость"  и
теперь дополнительно разгонялся.
    Разумеется, Стефан  не остался  на пассажирской  палубе. Поймав  по
пути не один завистливый взгляд, он прямиком направился в ходовую рубку.
Что с  того, что он, подобно большинству пассажиров, совершал туннельный
прыжок впервые  в жизни.  Он  был  сыном  капитана  и  не  мог  подавить
искушение время  от времени  давать  это  понять.  Жутковатые  параграфы
Специального Устава,  применяемого только  в нештатных ситуациях, просто
не могли  относиться  к  нему.  Он  не  мог  создать  никакой  нештатной
ситуации.
    Обида! -  вот что  осталось на  долгое время,  после того как Бруно
Лоренц вышвырнул  его из  рубки, ухватив  железными пальцами  за штаны и
воротник. Он  упал на  палубу  в  коридоре  и  от  боли  и  обиды  света
невзвидел. А отец - отец повернулся и задвинул за собой дверь, мгновенно
забыв о  Стефане и  ни словом  потом не  обмолвившись о причиненном сыну
унижении. Как  так и  надо. Хорошо еще, что ни Питер, ни Маргарет ничего
этого не видели.
    Стефан  усмехнулся:  если  бы  видели,  осложнения  могли  начаться
раньше...
    Канал оказался  виртуальным,  вдобавок  еще  и  инверсным.  И  если
последнее означало  для корабля  всего-навсего повышенный расход энергии
на разгон  и защиту  от встречного  потока космических частиц, то первое
обстоятельство было  куда более  серьезным и чреватым самым