ание: взрослые часто бывают беспомощнее
детей. Последние  из них  опустили руки.  Кто-то целыми днями пребывал в
оцепенении, кто-то  молился или  плакал,  прижимая  к  себе  испуганных,
отбивающихся малышей,  а некоторые  прятались, забившись в самый дальний
угол трюма,-  но все  они покорно  ждали. Просто ждали конца, приняв его
как  неизбежное,   противоестественно  сжившись   с  ужасом   близкой  и
неминуемой смерти.  Произошел надлом. Даже Игуадис, единственный из всех
сохранивший потребность  действовать и  в последний  свой день научивший
Стефана работе с синтезатором, и тот - ждал.
    Выход  "Ламме"  из  строя  означал  катастрофу.  Стефан  давно  уже
запретил приближаться  к кухне  всем, за  исключением себя, Диего и Зои.
Зоя была  поваром -  сменным оператором  на работах, не требующих особой
квалификации. Еще  она была  швеей и  шила рабочие робы. Перенастройка и
поверка синтезатора была делом Диего и только его одного.
    Меньше  всего   следовало  мешать.  Стефан  подождал,  пока  голова
маленького не  по возрасту  Диего, больше всего похожего на извергнутого
синтезатором  по   ошибке  шустрого   чернявого  гомункулуса,   вдобавок
дефектного,  вынырнет   из-под  кожуха  "Ламме".  Смотреть  на  него  не
хотелось, но было надо.
    - О!  - с преувеличенной радостью просиял Диего, перестав свистеть.
- Начальство блюдет. Это хорошо, что ты пришел. Надеюсь, ненадолго?
    Он тихо  захихикал. Фрондер,  с неясной  тревогой  подумал  Стефан.
Гомункулус вульгарис. Шут гороховый, ненадежный.
    - Поговори  еще, поговори...  Никак не  надоест  кривляться  передо
мною?
    - Ты  не можешь  надоесть,- мгновенно  возразил Диего. - Надо-есть.
Чувствуешь глубокий  смысл? Надо  есть, так будем. Ты начальство. Встань
вон там, я тебя съем глазами.
    - Старо и глупо,- ответил Стефан. - Это я уже слышал. Придумай что-
нибудь свеженькое.
    - А  зачем? Ты  меня цени, ничтожного: я-то тебя глазами есть буду.
Другие - те не глазами. Хрустнут косточки.
    Шут. Циник. Умный шут.
    - Кто - другие?
    - А я к тебе в стукачи не нанимался,- обиделся Диего. - По мне, что
ты, что  Питер - один черт. Синтезатор всем нужен. И всегда будет нужен.
А при синтезаторе - человек.
    Как всегда, гомункулус был прав.
    - Ладно.  - Стефан  вдруг вспомнил,  зачем пришел.  - Сколько у нас
накоплено пасты?
    - На три дня хватит с гарантией.
    - А молока?
    - На два дня.
    Пусть будет на три, решил Стефан. Можно сократить рацион малышам, и
Джекобу молока  хватит. Один  день оставим  в резерве... и целых два дня
нештатной работы  синтезатора:  на  праздничный  ужин  и  всякие  нужные
мелочи. Однако!  Давно такой благодати не было - по сути, с прошлогодней
экспедиции Питера.  Нехватка рабочих  рук  имеет  свою  прелесть,  когда
сопровождается нехваткой жующих ртов.
    - Скоро будут пирожные? - спросил он.
    Диего фыркнул, как еж:
    - Пирожные!  Будут пирожные. Всем будут. Во-о-от такие будут! В три
обхвата. Миндальные!
    - Сколько штук?
    -  Двадцать  четыре,  сколько  же  еще.  Каждому  по  одной  минус,
естественно, Джекоб и Абби. Первая мне на пробу: помру - не помру...
    - Сделай двадцать семь.
    - Думаешь, Питер вернется сегодня?
    - Обязан думать. Двадцать семь, я сказал.
    - Кому праздник, а кому одна морока. День рожденья! Я в восторге.
    - Морока, а придется еще поработать,- сказал Стефан.
    - Что еще на мою голову?
    - Жидкость для снятия накипи. Фукуда просит.
    - Только  не сегодня!  - взвыл Диего. - Мне из-за этого праздника и
так полночи не спать.
    - А  я и не говорю, что сегодня. Но завтра - обязательно... Кстати,
у тебя последнее время реактивы не пропадали?
    - С чего это вдруг?
    - Да так. Просто спросил.
    Диего замахал  руками столь решительно, что стало очевидно: в порче
лозунга гомункулус  не виноват.  В общем, и неудивительно. Так грубо они
не работают.  Тогда кто  из них? Хорошо бы дознаться, пока не плеснули в
лицо из-за угла.
    - Чтобы  завтра была  жидкость! -  сказал  Стефан.  -  Понял  меня?
Работай.
    Он навестил  Зою и убедился, что дело движется. Зоя плакала ночами,
но шила  быстро,  добротно  и  экономно.  Одежды  пассажиров  "Декарта",
пригодной для  перелицовки в  робы, должно было хватить еще на несколько
лет: переселенцы везли с собою непомерные вороха, целые груды одежды! Ее
удалось сохранить:  Диего разработал противогнилостный состав и поубивал
моль.
    Указаний здесь  не требовалось.  Стефан потоптался  без  толку.  Он
знал, что  Зоя способна  на большее,  чем шитье  и рутинное обслуживание
"Ламме", но большего он ей предложить не мог. Мозгов не хватало, но куда
больше не  хватало  рабочих  рук.  Однажды  Стефан  взял  на  себя  труд
разъяснить: Зое  еще повезло, что она не попала ни в добытчики торфа, ни
в строительную бригаду.
    Благодарности он не ждал, но вспышке ненависти удивился.
    В  пассажирском   салоне,  ярко   освещенном  по  случаю  остановки
синтезатора, Донна  натаскивала малышей.  Их было  четверо -  младших  в
возрасте до  пяти лет,  непригодных к  физической работе,  кому Стефан в
конце концов  нашел занятие,  оторвав от  бесконечных глупых  игр. Здесь
давно не  играли. Здесь  под началом  Донны  вызревала  резервная  смена
специалистов, шуршала  бумага чертежей  и схем,  по ней водили пальцами,
тонко кашлял  простуженный Аксель  и надоедливо,  по-заученному лепетала
маленькая Юта:  "...втолой вспомогательный  контул  охлаздения  леактола
соплягается  с   авалийной  следяссей  системой  последством  клиогенных
клапанов,  ласполозенных   в  авалийных   лазах  тлетьего   и   седьмого
голизонтов...". "Соплягается!"  - поморщился,  входя,  Стефан.  Смеяться
было  не  над  чем:  двухлетняя  малышка  так  и  не  сумела  преодолеть
логопедический дефект.  Терпеливая Маргарет  нашла этому объяснение, она
собирала бесценный  наблюдательный материал,  не в  силах объяснить  для
кого и зачем. Стефан не препятствовал.
    - Как успехи? - бодро спросил он.
    Заботу не  оценили - Юта тут же сбилась, понесла чушь и, одернутая,
замолчала, готовая разреветься. Это был ее коронный номер. Игорь, Аксель
и Синтия  испуганно замерли.  Худенькая  анемичная  Донна  (ее  дразнили
"шкилетиной", с  чем Стефан  внутренне соглашался  - бледная  же на фиг,
прозрачная!), давая  отчет, пожала  остренькими плечиками: продвигаемся,
мол, что мешаешь.
    Он выслушал,  и, конечно,  следовало  бы  остаться,  поэкзаменовать
будущих   экспертов    по   корабельным    системам,   выразив   обычное
неудовольствие поверхностным  усвоением материала,  а главное, спросить,
не ожила ли связь с группой Питера - просто так, показа заботы ради,- но
на этот  раз Стефан  пренебрег. Связи  не было, он это знал. Оживи вдруг
связь - через пять минут об этом стало бы известно всем и каждому.
    - Донна,-  сказал Стефан,- тебе нужно чаще бывать на солнце. Нельзя
себя хоронить. И вредно.
    - Спасибо. - Донна чуть усмехнулась. - Оно нас убивает, это солнце.
    - Оно и здесь нас убивает. То есть я хотел сказать, что уродует. Ты
все же выходи иногда на воздух.
    - Спасибо за заботу. Если, конечно, это совет, а не приказ.
    - Пока совет,- сухо сказал Стефан. - Все. Работайте.
    Он  прекрасно   слышал,  как   за  тонкой  переборкой  позади  него
облегченно выдохнул  Игорь, как  неудержимо раскашлялся  забывший в  его
присутствии о  кашле Аксель, а Синтия вдруг прыснула неизвестно почему -
что-то такое  ей показалось забавным... Зауряднейшая реакция подчиненных
на начальство  - но  нет надежности.  Кончилась. А без запаса надежности
нет перспективы...  Стефан покусал губы. Знать бы: зачем Донне "глаз"? С
кем она - с Питером?
    Потом, потом...
    Он сердечно  поприветствовал Петру, попавшуюся навстречу с мусорной
щеткой в  руках. Поздравил,  похвалил  работу.  Кругленькая,  пухленькая
Петра расцвела.  Пол был  нечист,  но  Стефан  закрыл  на  это  глаза  -
заставить Петру  трудиться целеустремленно  и последовательно еще никому
не удавалось.  Порхающий характер, вечно на подхвате. Очень добродушная,
жалостливая, безвредный  мотылек...  Друг  всем  и  каждому,  а  значит,
бесполезный друг. Годится разве что в прачки. Ладно и так.
    Он был  один, и  следовало с  этим смириться.  Одиночество особенно
ощущалось внутри  корабля, но  корабль давал  и защиту.  Он  был  личной
крепостью Стефана,  облазившего сверху  донизу каждый  лаз и знавшего на
ощупь многое из того, что Донна и другие знали лишь по чертежам. И места
в этой крепости хватало всем. Корабль был велик, ненормально огромен для
кучки выживших  детей. Стоило  подняться на  один  горизонт,  как  звуки
пропали. Стефан  слышал только  шаги, и  эти шаги были его собственными.
Иногда, но  редко-редко и  то лишь  затаив дыхание,  можно было  уловить
легкий треск,  шелест или  поскрипыванье -  собственные  звуки  корабля,
возникающие  от   старения  металла.   Когда-то  ватная   тишина  пустых
горизонтов угнетала Стефана. Теперь он привык.
    Его владения.
    Незапертые помещения - входи, пользуйся. Пыль на полу, и нет следов
на пыли.  И нечем  пользоваться, если  честно. Жилая  зона -  шестьдесят
кают, салон.  Игровая для  самых маленьких - куклы какие-то давным-давно
сломанные, ни  одна  говорить  не  умеет...  Служебные  ходы,  коридоры,
аварийные лазы.  Лестницы, шахты  лифтов.  Старая-престарая,  вырезанная
ножом  на  переборке,  многократно  закрашенная,  но  все  еще  читаемая
надпись: "Людвиг  + Паула".  Трехлепестковый знак радиационной опасности
при входе  в реакторный  зал с  давно и  надежно заглушенным реактором -
зона  номинальной   ответственности  Питера.  Трудно  придумать  большую
синекуру, вот  его и носит по экспедициям, и Маргарет права: это опасно.
А только хорошо, что его сейчас нет...
    Зашлифованные сварные  швы -  был ремонт  после аварии.  Похабщина,
пристыкованная к фамилии Лоренц, - опять...
    Доискаться кто и наказать виновного.
    Стихи. Стефан  остановился, поскреб пальцем. Уголь древесный. Танка
не танка, но напоминает. Значит, танкетка.

    От любви до ненависти
    Лишь шаг один.
    Сорок тысяч шагов
    Можно пройти,
    Делая в день по шагу.

    Занятно, подумал  Стефан. Зоя?  Фукуда? Либо  у писавшего  нелады с
арифметикой, либо  он надеется  прожить до  ста  с  гаком.  Стало  быть,
поощрить за оптимизм и наказать за пачкотню на переборке.
    Еще  рисунок   на  стене:  усатая  кошка.  У  Питера  была  собака,
фокстерьер, забыл  как его звали, все равно он умер, а у Веры была кошка
- трехцветная,  у нее должны были родиться котята, но так и не родились,
и она  долго мучилась и мяукала. И умерла первой из всех. Странно: почти
никого из взрослых с "Декарта" я не помню, а мяуканье помню...
    Сауна, солярий.
    В молельне  Стефан тщательно  запер за  собой  дверь.  Здесь  стены
окутывал полумрак,  однако не  такой густой,  как в коридорах, а в нишах
был настоящий  мрак, и  из мрака  в полумрак  выступали символы  мировых
религий. У каждого символа была своя ниша. Символам не было тесно.
    Бесшумный гирокомпас  указывал мусульманам  направление на условный
восток.  Бронзовое   распятие  обозначало  христианскую  зону.  Католики
довольствовались  скромной  статуэткой  девы  Марии.  Православный  Спас
строго смотрел на неугасимый светодиод в узорчатой лампаде.
    Всепонимающе улыбался лакированный Будда.
    Священные книги  различных конфессий  покоились в  строгом порядке,
каждая в  особом ящичке, выдвигаемом из стены. Никто не жаловался, никто
не имел преимущества перед другими.
    Медвежий череп.  Деревянный толстый  кит с  выпученными в изумлении
глазами. Тотемы.
    За иконой  Спаса открывался  аварийный лаз, недостаточно просторный
для взрослого человека, но пригодный для ремонтного червя. Стефан провел
пальцами по  окладу иконы,  нашел контрольный  волосок и  убедился,  что
тайник остался  необнаруженным. Конечно,  этот лаз  был отмечен на схеме
коммуникационных ходов  и теоретически  в него  мог бы  проникнуть особо
тощий мальчишка  - но кому это нужно, когда в корабельных потрохах сотни
и сотни  подобных лазов?  И все  же страховка не мешала: противоположный
выход лаза Стефан давно забил хламом.
    Стефан вставил  ключ, сдвинул  икону. Рука  наткнулась на  твердое,
цилиндрическое. А  вот и  еще одно,  и еще...  Весь лаз  был перегорожен
консервными банками,  остатками старых запасов и корабельного НЗ. Против
воли рука  ощупывала, ласкала богатство. Банки не вздулись за сорок лет,
в прохладе  лаза они  пребывали в  полной сохранности, их было не так уж
много для  всех, но  много, очень  много для  одного человека...  Стефан
сглотнул слюну,  ощущая дрожь,  понятную лишь  тому, кто  изо дня в день
давится пищевой пастой. Который раз он боролся с искушением вскрыть хотя
бы одну банку. Это же так легко! И кто узнает? Никто, никогда...
    Он резко  отдернул ладонь. Если бы он вытащил банку, если бы увидел
дразнящую этикетку, то не смог бы совладать с собой и знал это. Терпеть!
Как терпят другие. И главное - он пришел сюда не за этим...
    "Махер" лег  в руку  стволом. Сегодня  пальцы были  непослушными, и
пришлось повозиться,  наощупь подсоединяя  к рукоятке  потайной  разъем.
Машинально оглянувшись  и обругав  себя за  это -  кто мог его видеть! -
Стефан двумя осторожными прикосновениями ввел оружие в режим подзарядки.
    И вроде бы не случилось ничего - ни звука, ни движения, только едва
заметно запахло  озоном и  полумрак в  молельне стал гуще: электричество
внезапно подсело  по  всему  кораблю.  Так  бывало  часто.  Неискушенный
человек видел  в этом  случайный сбой  и ругал  Фукуду,  Людвига  и  всю
альтернативную торфяную  энергетику в придачу, но быстро остывал, потому
что сбой прекращался сам собою и никогда не был продолжительным. Держать
"махер" в  режиме подзарядки  больше десяти  минут было  просто  опасно.
Несомненно, корабельный мозг своими последними жизнеспособными остатками
отметил бы  недопустимый перегрев одного неприметного блочка, скрытого в
неприметном месте  совсем в  другой части  корабля, и, пожалуй, выдал бы
диагностику ненужных,  с его точки зрения, довесков и переделок, если бы
Стефан не  принял мер  к тому,  чтобы этого  не  произошло.  Он  воровал
энергию почти  каждый день,  стараясь лишь  не пересечься  во времени  с
часами работы синтезатора. Иногда красть приходилось по ночам, опустошая
заряженные за  день аккумуляторы.  Почти вся энергия пропадала впустую -
Стефан не  нашел техническую документацию на "махер" и понятия не имел о
режиме подзарядки.  Пока что  индикатор на  рукоятке высвечивал  круглый
наглый ноль  - "махер"  содержал в себе меньше одного заряда стандартной
мощности. Ползаряда?  Одну стотысячную?  Иногда Стефан радовался, что не
знает -  сколько. Победная  единица на  индикаторе могла  вспыхнуть  уже
сегодня. Завтра.  Через десять  лет. Индикатор  мог врать  от старости и
износа. Может,  он и  вправду врет...  С человеком можно делать все, что
угодно, кроме одного: нельзя лишать его права надеяться...

                                   15
    Будь они прокляты, эти могилы!
    Он был  мал и  глуп, а  потому  распорядился  устроить  кладбище  в
низине, в  складке гранитной плиты, заполненной древними наносами, всего
в сотне  шагов к югу от лагеря. До скалы можно было копать - на полметра
в глубину,  иногда на  метр. Будь  он старше  и опытней,  он вытянул  бы
кладбище в нитку по краю болота - и что с того, что холмики расползались
бы грязью? Мертвым все равно. Оглядываясь назад, Стефан видел, что сумел
бы переломить  настроение большинства в свою пользу. Вежливость мертвого
состоит именно в том, чтобы не мешать жить живым.
    Могилы обозначались  кучками камней.  На последних  могилах их было
меньше, чем  на первых:  в радиусе  километра вокруг лагеря давно уже не
осталось ни  одного гранитного обломка, который нельзя было бы поднять и
унести.
    Он и не мыслил крошить гранит вручную. Каждая яма в скале требовала
выстрела, а  то и  двух. Укрытый за переносным щитом, Стефан стрелял - и
гранит, словно  взорванный  изнутри  пиропатроном,  заложенным  в  шпур,
разлетался  мелкой  крошкой,  осыпая  щит  шальными  осколками.  Восторг
свершения гасил ужас потери, и с трудом дотащенное до могилы неподъемное
взрослое тело  споро опускалось  в гранит.  Кладбище  съело  почти  весь
боезапас. А  сколько драгоценных  зарядов было истрачено просто так, без
всякого смысла?..
    Он опомнился  непоправимо поздно.  Оставалось еще три заряда. Целый
год он  не вынимал  оружие из  кобуры, отвечал  отказом  на  надоедливые
просьбы малышей  подстрелить то или иное местное чучело, приучил себя не
реагировать пальбой на суматоху, всякий раз возникавшую при атаке лагеря
стаей вонючих  гарпий, метящих  в людей  ядовитым пометом (много позднее
Диего обнаружил в нем комплексы, выделяющие на свету вещество, близкое к
фосгену); иногда  он даже  оставлял кобуру  в капитанской каюте на целый
день -  тогда это  еще ничем  не грозило.  Но в  тот день,  когда пришел
цалькат, "махер" при нем был.
    Стефан не  заметил, как  зверь появился  из леса,  он лишь  услышал
глухой шум  рухнувшего неподалеку дерева и в первый момент не связал его
с опасностью. Деревья иногда падают сами собой. Кажется, был чей-то крик
- короткий,  потому что  у кричавшего  перехватило дух.  Потом и  Стефан
увидел зверя.  Доледниковая тварь,  может быть,  последняя из уцелевших,
нанесла детям первый и единственный визит.
    На вид  зверь был  страшен и  потешен одновременно.  Будь он только
страшен, трагедии  скорее всего  не произошло  бы - при неповоротливости
зверя ничего  не стоило  укрыться в  корабле, или  донжоне, как  его уже
тогда полюбили  называть. Вялая громадина ростом с дерево, низко несущая
тупую бегемочью башку, слабо вязалась с обликом хищника.
    Отступили -  да. Но  никто  не  побежал.  И  Стефан,  боровшийся  с
искушением взять  "махер" наизготовку,  поборол искушение.  А кто-то уже
фыркал, прыскал  в кулак: на боках твари густо торчали роговые пластины,
длинные и  радужные, как  павлиньи перья,  а пара  плоских  выростов  на
спине, также  покрытых "перьями", до смешного напоминала щуплые цыплячьи
крылышки. Пластины  покачивались и  гремели в  такт дыханию чудища, и по
громадному телу пробегали радужные волны. Зверь по-птичьи клюнул мордой,
затем разинул пасть, будто зевнул, обнажив черный мокрый туннель и зубы,
что росли даже на языке, и это тоже показалось забавным. Но не всем.
    "Кецалькоатль!"  -   ахнул,  падая   на   колени,   Ансельмо.   Сын
воспитанника  католической  миссии,  затерявшейся  в  сельве  Гватемалы,
истинно верил  в Христа,  сына Кецалькоатля,  искупившего смертью  грехи
человеческие. И  вот он  увидел живого Кецалькоатля, явившегося с небес,
чтобы спасти островок человечества еще раз...
    Цалькат глотнул.  Отчаянно брыкая  ногами,  Ансельмо  исчез,  тогда
закричала Донна  и Людвиг  кинулся бежать, а Стефан поднял обеими руками
тяжелый "махер"  и дважды  разрядил его  в тянущуюся к нему тупую морду.
Пластины на боках зверя встали дыбом. Обугленная голова отскочила прочь,
а цалькат  рванулся вперед  многотонным тараном,  только теперь  показав
свою истинную  мощь. Лишенный  головы, он вовсе не собирался умирать так
просто, он  сделал еще несколько шагов, обратив Стефана в бегство, потом
споткнулся, неуклюже  заваливаясь набок,  и скала  дрогнула под  ногами,
когда на нее рухнул самый тяжелый зверь на этой планете. Последний заряд
ушел на  то, чтобы  рассечь брюхо  цальката и  достать тело  несчастного
Ансельмо - почему-то верилось, что он еще жив... Запомнилось, что могилу
пришлось долбить  вручную, самого же Ансельмо мало-помалу стали забывать
и забыли.  Осталось лишь название зверя, быстро упрощенное малышами - не
каждый мог  выговорить "кецалькоатль".  А тушу  цальката потом несколько
дней рубили на части и топили в озере на