м сильно сказывались вторичные последствия  глухоты.  По
мере того как общаться с  ним  становилось  все  сложнее  в  физиологическом
отношении, он наращивал в себе эмоциональную компенсацию, из-за чего общение
еще пуще усложнялось в отношении психологическом.
   Он знал о своих зарытых в землю талантах и прозревал, что ему не  суждено
преуспеть в мире сем. И вот он  нацелил  себя  не  на  то,  чтобы  завоевать
репутацию человека, чего-то достигшего, а на то, чтобы по-настоящему чего-то
достигнуть. В нем росли неуемная всепожирающая гордыня и  решимость  никогда
не поступаться своею независимостью, невзирая ни на какие лишения. В  нищете
Вудбери родился, в нищете жил. Поистине и умереть ему было суждено в нищете.
При своем образе жизни, которого он  не  выбирал,  но  с  которым  смирился,
Вудбери нажил множество  врагов,  виной  чему  были  его  язвительный  язык,
язвительное перо и нежелание идти на компромиссы. Даже  уважавшие  его  люди
называли его чудаком и придурком.
   Правда, по малейшему поводу он хорохорился, как бойцовый  петух.  Правда,
даже очень привязанным к нему людям (а таким, льщу себя надеждой, был я)  он
неразборчивой рукой наносил удары, и люди терпели. Но все же  те,  кто  дали
себе труд сойтись с ним покороче,  под  устрашающей  оболочкой  обнаруживали
море чуткости, дружелюбия и ребяческого отсутствия эгоизма.
   Он вовсе не был персонажем рождественской пьески,  не  был  милым  старым
джентльменом, отбрасывающим прочь заскорузлую личину ворчливости, за которой
укрывался вплоть до последнего акта. Никогда не был Скруджем из первой части
диккенсовской повести, он так и не стал Скруджем из второй  части.  Он  весь
щетинился, он критиковал всех и вся, он ненавидел сантименты и  лживость  их
изъявления. Но зато любой безвестный юный коллега мог рассчитывать на  столь
же внимательное выслушивание и столь же критическое, но честное  обсуждение,
какими Вудбери удостоил бы,  скажем,  новоиспеченного  лауреата  Нобелевской
премии. После такого собеседования  с  Вудбери  (это  я  отлично  знаю,  ибо
несколько  раз  присутствовал  на  обсуждении  своих  работ   и   выслушивал
комментарии Вудбери, а также участников помоложе) появлялось ощущение, будто
ты выскочил из адского пекла и  окунулся  в  прозрачный,  прохладный  ручей.
Бывало, посоветуешься с Вудбери относительно  своих  работ,  и  все  неясные
пункты, все смутно ощущаемые недочеты начинали сиять  вовсю,  как  звезды  в
ясную зимнюю ночь. Вудбери заставлял меня осознать мои  же  идеи,  хоть  при
этом и навязывал свое  прозрение,  критичность  и  дисциплинированность.  Он
проделывал большую часть работы, но никогда не притязал даже на ничтожную ее
долю. Мне он щедро  приписывал  авторство  на  идеи,  которые,  возможно,  и
мелькали у меня в невразумительной форме, но по-настоящему я их не понимал.
   Более того, перед всяким похитителем идей, который,  возможно,  только  и
подстерегал удобного случая выкрасть  и  прикарманить  одно  из  изобретений
Вудбери, он был беззащитен. Не  один  раз  публиковал  Вудбери  какую-нибудь
заметку, которая, позаботься он только о том, чтобы защитить свой приоритет,
послужила  бы  отличной  основой  для  патента.   Подобное   безразличие   к
собственным интересам отчасти объяснялось, скорее всего, наивностью, отчасти
же, безусловно, сознанием того, что внедрение  этих  идей  -  дело  далекого
будущего, и защищать их до тех пор, пока они не  созреют,  под  силу  только
богачу.
   Вудбери был горд.  Гордости  его  сопутствовали  сознание  своей  высокой
миссии и нежелание, чтобы его беспокоили по мелочам. Встречи с Вудбери  были
для меня интеллектуальным и духовным пиршеством.  Верю,  что  они  приносили
радость и Вудбери, у которого близких было  не  много.  В  ту  пору,  как  я
надеюсь и верую, он считал меня настоящим другом.
   Часто задумывался я над тем, что подвигает Вудбери на научную работу. Как
и всякий ученый творческого склада, работал он в  основном  потому,  что  не
работать не мог. Бурлившие в нем идеи  рвались  наружу.  Научные  теории  он
развивал с той же естественностью, с какой рифмует поэт или щебечет птица.
   Однако  на  природу   его   самовыражения,   на   эмоциональную   окраску
деятельности влияло множество посторонних факторов. Врожденная вспыльчивость
в сочетании с проницательностью направляла его стрелы туда, где  они  ранили
больнее всего. Глухота, невзрачная внешность, ссоры с людьми преградили путь
к карьере инженера. Скромное происхождение наглухо закрыло перед  ним  двери
английских  университетов,  какими  они  были  в  то   время.   Естественным
результатом ущемленности стала насущная потребность что-то делать и  чего-то
добиться, наперекор всем внешним силам проявить способности,  которыми,  как
ему было известно, он одарен. Он родился в  семье  нонконформистов,  получил
нонконформистское воспитание, но с формальной религией порвал. Тем не  менее
зароненные в детскую душу искры нонконформистской  праведности  разожгли  во
взрослом Вудбери пламя неистовой принципиальности.
   В 1912 году Хелен проводила со мной последние свои каникулы. На  Балканах
уже вспыхнула война. Будущее Европы представлялось  всем  в  мрачном  свете.
Хелен показалась мне постаревшей  и  изможденной,  от  прежней  веселости  и
ясности уцелела только напускная оболочка. Что-то тяготило Хелен, но я так и
не сумел выяснить, что же именно, да и не  хотел  усугублять  ее  настроение
назойливыми  расспросами.  Ко  мне  она  проявляла  тоскливую  нежность,  не
сравнимую с прежним ее  отношением.  При  расставании  вложила  мне  в  руку
запечатанный конверт.

   1913-1917
   Внезапно со страшной силой разразилась  буря  мирового  конфликта  (мы-то
надеялись от нее  упастись,  после  того  как  был  урегулирован  балканский
конфликт). В Сараеве убили наследного принца австро-венгерского престола,  а
армии европейских стран - армии, непобедимые вот уже лет шестьдесят, - гибли
одна за другой. Какое-то время мы прожили в робкой надежде,  что  через  три
тысячи океанских миль не перепорхнет даже облачко  войны,  что  нам  удастся
избегнуть Армагеддона. Но даже тогда многие  из  нас  чувствовали:  особенно
рассчитывать на это не приходится.
   Наша отрасль процветала. Европа бросила на конфликт все свои  ресурсы,  и
ее верфи были перегружены военными  заказами.  Те  заказы,  которые  Америка
прежде отсылала  за  рубеж,  доставались  теперь  американским  фирмам.  Нам
начинала перепадать малая толика барышей, обычно утекавших в Европу.
   Поначалу весь этот бум я считал временным, полагая, что  через  несколько
месяцев,  когда  в  Европе  победит  та  или  иная  из  воюющих  сторон,  он
прекратится.  Уильямс  же   к   идее   непродолжительной   войны   относился
скептически.
   - Может, ты и прав, - говорил он.  -  Даже  хотелось  бы  верить  в  твою
правоту. Ведь если война не затянется, то, кто бы ни одержал победу,  у  нас
все вернется к тому положению вещей, которое тянулось более полувека,  и  мы
прекрасно поймем, чего можно ожидать  впредь.  Но  если  силы  обеих  сторон
примерно равны, и война продлится годы, то  всем  странам  достанутся  такие
колотушки, что вернуться к привычному образу жизни люди уже не  смогут.  Так
или иначе, вероятность того, что нам придется вступить в войну,  прежде  чем
она окончится, крайне высока. На нас это отразится больше, чем на ком бы  то
ни было. Мы ведь занимаемся морем, а  море  -  именно  та  сфера,  где  наши
интересы в первую очередь сталкиваются с европейскими.  Начинать  подготовку
сейчас вовсе не преждевременно. А тем временем надо принимать  новый  бизнес
таким, каков  он  есть,  и  упрочить  наши  отношения  с  правительством,  в
частности с военно-морским департаментом. Мне известно, что кое-кто из  моих
служащих являются военно-морскими офицерами  запаса.  Когда  мы  ввяжемся  в
войну, таких станет много больше. Мой вам совет: станьте офицером запаса,  и
тогда, если грянет гром, мы будем лучше знать,  что  предпринять.  В  случае
войны многих из вас, скорее всего, направят сюда, по месту  прежней  работы,
курировать судостроение. По крайней мере, нам не придется кланяться  в  ноги
правительству,  чтоб  вернуло  наших  работников:  оно  само  нам  в   ножки
поклонится.
   Мы вняли намеку Уильямса. Несколько человек добровольно вступили  в  ряды
офицеров запаса. Тех, у  кого  был  опыт  плавания,  приписали  офицерами  к
определенным судам. Остальных, меня  в  том  числе,  взяли  на  заметку  как
военно-морских конструкторов. Независимо от  того,  в  какое  ведомство  нас
прочили,  каждого  из  нас,   хоть   и   не   одновременно,   отправляли   в
непродолжительный морской круиз, чтобы ознакомить с буднями  военно-морского
флота.
   На мою долю выпало  несколько  подобных  круизов.  Обычно  меня  посылали
испытывать новые суда непосредственно перед тем, как их примет  заказчик,  и
сразу после приемки. Я наслаждался романтикой таких круизов: ветер  в  лицо,
быстрый ход корабля, ощущение  могущества  от  того,  что  мощные  двигатели
влекут меня вперед, а я над ними  хозяин,  перепады  настроений  моря  -  от
мерцающей ряби в ясную погоду, под голубым  безоблачным  небом,  до  тайн  и
опасностей тумана, свирепо вздымающихся валов шторма  и  свинцовых  нависших
туч, из-под которых пробиваются последние лучи заходящего солнца.
   Помимо развлекательных впечатлений, я воспринял  много  такого,  что  мне
впоследствии пригодилось. Осмыслил военно-морскую  дисциплину  -  где  надо,
жесткую и в то же время гибкую в соответствии с  переменчивыми  требованиями
моря. "Отныне, - думал я, - имея дело с военными моряками, я буду понимать и
даже в какой-то мере разделять их чувства".
   Постепенно, как кое-кто и предвидел, нас втянуло в войну. С  тех  пор  мы
удвоили  свои   усилия   в   кораблестроении,   обслуживали   зарубежные   и
отечественные  рынки;  особенно  много  шло   заказов   из   военно-морского
департамента. Жили мы в обстановке неослабного  напряжения,  решали  текущие
задачи день за днем, по мере того как их перед нами ставили,  и  очень  мало
задумывались над общей  картиной  войны,  тем  более  что  непосредственного
касательства к нашей работе она не имела.
   Для многих текущей задачей были сражения  в  вооруженных  силах  или,  на
худой  конец,  подготовка  к  таким  сражениям.  Стих  активного  участия  в
конфликте наций нашел и на  мисс  Олбрайт:  молодых  людей  в  штатском  она
патриотично хватала за пуговицы и спрашивала, отчего они не на фронте.
   А нашим делом было строить  корабли,  не  новые,  не  усовершенствованные
модели, а просто стандартные суда, зато их можно было в  какие-то  считанные
недели спустить на воду, зато они могли принять на борт груз, доставить  его
в Европу и возместить ущерб, который непрерывно причиняли немецкие субмарины
и миноносцы. То было не время понимать, а время работать, и мы работали  под
неумолчный грохот клепальных молотков.
   Волей-неволей я приучился по целым  дням  не  покидать  своего  кабинета,
оборудованного рядом с верфью, никогда не переодеваться, есть за  письменным
столом (когда сторож принесет еду), поглощать бесчисленные чашки кофе, чтобы
не заснуть, и дремать лишь урывками, если напряженность  работы  на  минутку
ослабевает, а кофе уже не действует.
   Пусть  большая  часть  военных  событий   до   непосредственного   нашего
восприятия либо вовсе не доходила, либо, если и доходила, то как  отдаленный
раскат грома до фермера, скирдующего сено, - один  вопрос  я  никак  не  мог
выкинуть из головы, а именно: о революции в России. Мне давно было известно,
что царский режим там держится лишь из-за непостижимого долготерпения  богов
и не столько благодаря темным своим сторонам, сколько вопреки паразитической
несамостоятельности. Я прекрасно знал,  что  есть  в  России  революционеры,
готовые воспользоваться этими слабостями и направить Россию по новому  пути;
больше того, одно время я и сам чуть не стал таким революционером.
   Но  отвлекающие  моменты  -  отвлекающими  моментами,  а  работы  у  меня
скапливалось все больше и больше, и, казалось,  войне  не  будет  конца.  Во
время перемирия работа стала напряженнее,  чем  когда  бы  то  ни  было.  Мы
разрабатывали план новой серии, рассчитанной не на месяцы, а на годы вперед,
и перемирие пришло, так сказать, не в конце наших стараний,  а  в  самом  их
разгаре.
   Первой нашей реакцией на перемирие была смесь великой радости и  великого
смятения. Теперь можно было вернуться к мирной жизни и строить  долгосрочные
планы. С другой стороны, никто не знал, какой будет эта мирная жизнь. Многие
надеялись вернуться в мир образца 1914 года, я же с самого  начала  понимал,
что это исключается.
   Что касается нашей фирмы, то я,  хоть  и  представлял  себе,  чем  отныне
следует заниматься, но ждал команды твоего отца. Какое-то время  мы  уделили
завершению принятых на себя обязательств  и  ликвидации  начинаний,  ставших
ненужными. Наконец ранней осенью 1919 года мы настолько  почили  на  лаврах,
что твой отец созвал совещание в нашей нью-йоркской конторе.

   1917-1919
   Мы собрались все вместе - впервые за несколько лет. Присутствовал  Уотмен
в  форме  лейтенанта  военно-морского  флота.  После  службы   на   эсминце,
сопровождавшем торговый транспорт по северной части  Атлантического  океана,
где рыскали немецкие субмарины,  он  возмужал  и  обветрился.  Присутствовал
Олбрайт, вернувшийся из военно-морского департамента и напустивший  на  себя
такую важность, словно в нем, как в драгоценном сосуде, хранятся все секреты
военной мощи и военно-морской стратегии. Каммингс тоже служил в  Вашингтоне;
во внедрении изобретений, которые так помогли нам в войне, ему  принадлежала
немаловажная роль.
   Совещание Уильямс проводил в своем просторном кабинете.
   - Предлагаю совместно обсудить  вопрос  о  послевоенном  курсе  фирмы,  -
сказал он. - Конечно, придется это потом провести через правление. Но мы,  я
думаю, должны знать, чего хотим, и стараться получить санкцию  правления,  а
не ждать, пока оно само проявит инициативу. Мы переживаем переломный момент.
Это не значит,  что  в  настоящее  время  дела  у  нас  плохи.  Напротив,  в
финансовом отношении все обстоит как нельзя лучше. Однако война позади, и мы
должны  решить,  что  же  теперь  делать.  Мистер  Олбрайт,  будут   у   вас
предложения?
   - Мне кажется, - сказал Олбрайт, - что вследствие войны тоннаж  торгового
флота всех стран, в том числе и нашего, значительно уменьшился. За рубежом у
нас недурные связи. Пусть даже работа, которую мы  там  заказываем,  не  так
окупается, как та, что мы выполняем своими силами, -  все  равно,  я  думаю,
немалую прибыль можно получить, продавая за рубеж лицензии  на  производство
судов.
   - Согласен с вами, - сказал Уильямс. - В ближайшем будущем здесь  никакие
проблемы не возникнут. Пожалуй, бум в судостроении продержится еще долго.  И
все же я бы не стал целиком и полностью на это полагаться. Лично я в дальних
перспективах не уверен. Джеймс, вот  вы  неплохо  изучили  Англию  и  многое
узнаете от своих английских корреспондентов. Не можете ли сообщить, как  там
обстоят дела?
   - Не берусь рисовать радужную картину, - ответил я. - Конечно, вследствие
войны повсюду имеет место острая нехватка товаров, и  при  восполнении  этой
нехватки нам будет где руку приложить. По-моему, бум не  за  горами.  А  что
потом? Не знаю, представляете ли вы, до какой степени  пострадала  от  войны
Европа. Во Франции и Бельгии фронт проходил по участкам, наиболее насыщенным
промышленными предприятиями. Те, что уцелели в боях, разграблены противником
в затишье. Но даже если отвлечься от этого, то пять лет лишений  выведут  из
строя любой завод. Пока что налицо пустота, которую необходимо заполнить,  и
страны, где промышленность на ходу, заполнят ее первыми.
   Меня  часто  удивляет,  как   много   внимания   вынуждены   мы   уделять
контрольно-измерительной технике. Контрольно-измерительные приборы принимают
от нас приказы и передают машине на понятном ей  языке.  На  таких  приборах
следует сосредоточиться. Поясню  подробнее.  Рулевое  управление  корабля  -
устройство как устройство, оно принимает приказы рулевого и осуществляет  их
с мощностью, достаточной, чтобы  повернуть  руль  огромного  лайнера.  Да  и
погрузочно-разгрузочные устройства в  значительной  своей  части  фактически
осуществляют ту же функцию. Портовый  грузчик,  наматывая  виток  каната  на
лебедку, по существу, отдает приказ сравнительно  слабым  натяжением  каната
или же его ослаблением, а лебедка преобразует этот  приказ  в  действие,  но
вкладывает большую мощность. Мне кажется, под той  же  рубрикой  проходят  и
гирокомпасы. В принципе задача состоит в  том,  чтобы  сравнительно  неясные
сигналы, исходящие от вращения Земли, преобразовать  в  ведение  корабля  по
курсу. Это может делать штурман, глядя на катушку компаса. Но задавать  курс
кораблю можно и непосредственно, с помощью машины. До меня дошли слухи,  что
в этом направлении наши конкуренты добились успеха.
   - Все это крайне поучительно,  -  сказал  Олбрайт,  -  но  мистер  Джеймс
несколько затянул вступительную часть.  Он  распространяется  о  философской
подкладке  контрольно-измерительной  техники.  А  нам  предстоит   торговать
компасами,  рулями  и  погрузочно-разгрузочными  устройствами.   Потрудитесь
спуститься на землю, мистер Джеймс.
   - Я как будто высказываюсь по  существу,  -  возразил  я.  -  Мы  торгуем
гирокомпасами, рулевыми тягами и  погрузочно-разгрузочными  устройствами.  У
нас нет большой научно-исследовательской лаборатории, и дублирование работы,
когда процесс изобретательства повторяется  для  каждого  выпускаемого  нами
изделия,  нам  не  по  карману.  Конструированием   контрольно-измерительных
приборов нужно заняться с размахом, руководствуясь генеральным планом, точно
так  же  как   телефонные   компании   с   размахом   занялись   телефонными
изобретениями. Ведь главное  в  том,  что  контрольно-измерительные  приборы
широко применяются не только в судостроении, и если  судостроение  претерпит
кризис, мы без ломки переориентируемся  на  другую  отрасль  промышленности.
Американские заводы можно оснастить  контрольно-измерительными  приборами  в
гораздо большем количестве, чем там имеется в  настоящее  время.  Для  этого
надо будет немало потрудиться над разработкой таких приборов  и  подготовкой
промышленности    к    их    использованию.    Не    сразу    придет     эра
контрольно-измерительной техники, но она непременно наступит. Кое-кто из нас
даже удивится - до того скоро наступит. Может быть, я чрезмерно увлекся,  но
за одно  я  ручаюсь:  когда  начнется  такая  эра,  контрольно-измерительные
приборы очутятся в руках людей, которые давно  о  них  думают  и  готовы  их
использовать. Например, на химическом заводе девять десятых  рабочих  служат
не более чем передатчиками приказов, поступающих  (от  манометров  и  прочих
измерителей) к клапанам, устройствам пуска и останова и пр. То  есть  работа
людей заключается попросту в том, чтобы передавать приказы от одного прибора
к другому. С такой работой справится и машина.  Рано  или  поздно  до  этого
додумаются, но когда именно -  я  пока  не  могу  сказать.  Идея,  по-моему,
чрезвычайно перспективная. Новые поиски следует вести в этом направлении.
   - Не представляю, как может справиться с такой задачей рулевой  двигатель
корабля, - сказал Уильямс.
   - Навряд ли мы пойдем этим путем, - ответил я. -  Здесь  требуется  нечто
гораздо более качественное и  чувствительное.  По  правде  говоря,  инженеры
радио  и  телефонии  куда  ближе  подошли  к  требуемым   устройствам,   чем
инженеры-энергетики. Мне кажется, тайну прогресса в данной области  скрывают
бурно развивающиеся  электронные  лампы.  Впервые  получили  мы  возможность
снимать слабые сигналы и усиливать их до нужного уровня. И  это  осуществимо
не только в о