ожества и подмножества пластов восприятия.
Никому не известно, сколько их на самом деле. Тот реальный мир, который мы
ощущаем, просчитываем или предполагаем (от свернутых-развернутых структур
бесконечного множества "ареалов" до скрытого менталитета одного отдельно
взятого посредника), - это всего лишь один логически законченный пласт,
"отрезок" Природы, в котором четко просматривается ее модель с бесконечно
повторяющими друг друга формами и четко ограниченными пределами с обоих
краев "отрезка". Творение одного пласта, казалось бы, не имеет возможность
выйти за этот край - тем он и отличается от Природы; так же, как Природа
лишена возможности нарушить свой собственный внутренний мир - тем она и
отличается от Творения. Однако чем характерны посредники и чем они, кроме
своих "начал наук", снискали в Ареале особую симпатию, - это тем, что
слово "невозможно" в их языке отсутствует как смысловая единица, разве
что, как лишенное смысла ругательство. И, как только посредник оказывается
прижат к какой-либо непробиваемой стене своим посредническим самолюбием,
он способен сорваться с любых тормозов, лишь бы проломить эту стену. Эта
черта, разумеется, пагубно повлияла на, если так можно выразиться, их
количество, но качество сохранялось и культивировалось веками. В
результате, психика этих существ оказалась устроена таким образом, что
больше всего на свете они ощущают дискомфорт в состоянии "недопонимания",
а состояние самообмана способно физически их уничтожить.

  "Творение наследует деятельное начало Природы и
вправе считать себя зеркально равнозначной Природе
субстанцией. Вторичность Творения позволяет ему
воспользоваться эволюционным приоритетом над субстанцией
первотворящей".
  Там же.

  Итак, найдя-таки способ увязать между собой гипотетически предполагаемые и
не предполагаемые отрезки Природы, посредники, первым делом, перестали
издеваться над бонтуанцами и пошли на мировую с ними; вторым делом -
поставили крест на своих физико-философско-теистических моделях и больше
никогда к ним не возвращались (соответственно, все предшествующее
содержание главы логично было бы перечеркнуть); третьим делом -
превратились в одну из самых миролюбивых цивилизаций Ареала, спокойную до
абсолютного равнодушия ко всему и вся.
  С этого момента истории ни сама цивилизация, ни отдельные ее представители
не были замечены ни в каком проявлении, не то что агрессии... просто не
были замечены. Цивилизация будто растворилась в небытии, из которого
извлечь ее могли лишь существа, действительно нуждающиеся в ее участии,
и... бонтуанцы, время от времени заявляющие свои права на Аритабор. С
каждым циклом поколений эти "заявления прав" становятся все более
изощренными и все менее эффективными.

  К сути "увязывания отрезков" мы еще вернемся не раз. Кстати, сами
теоретические принципы этой системы, назову ее "мировидение" (или теория
пробивания барьера в возможностях познания), прошлись рикошетом и по
бонтуанцам. Они оказались в состоянии вникнуть в суть теории, но также
сумели отнестись к ней равнодушно. Однако! В одном из бонтуанских
трактатов (для внутреннего пользования), посвященном влияниям в фактурах и
не ставшем достоянием 4-ой Книги Искусств, содержится любопытная
прогностическая информация, похожая на исследования всех направлений
воинствующего нигилизма. Трактат интересен тем, что с помощью
вышеупомянутой теории объясняет многие фактурные тупики и перекосы
развития. В частности, перенаселенность бонтуанских фактур; растянутость
во времени некоторых элементарных циклов; психические эпидемии
самоконтролируемости и много чего еще. Но не стоило бы начинать об этом
речь, если бы ни одно упоминание вскользь об экспериментах фактуры с
ядерной энергетикой. Речь не могла идти конкретно о Земле, поскольку
хронологически на ней не наступило еще и каменного века. Но ситуация
ядерного противостояния моделируется почти как с образца 80-х и вот что
интереснее всего: небольшая ядерная перестрелка, по мнению этих
информатек, не только не означает конца цивилизации, а напротив, означает
ее ускоренный и относительно безболезненный переход на следующий цикл
развития. Природные последствия этой заварушки должны стимулировать
оставшуюся цивилизацию как набор витаминов и мутировать "на развитие" ее
скрытых возможностей. Но коль скоро фактура предпочитает сохранить
численность своего разумного "поголовья" в ущерб его качеству -
пристальный интерес к ней в ближайшем будущем не целесообразен. В тех же
информатеках (на основе той же теории), содержатся интересные соображения
о психологии "древесничества", ориентирующей на самосохранение, которое
признано одним из главных тормозов фактурных цивилизаций. В то время, как
тактика "самопоедания", неоправданного риска и эксперимента над собой дают
шанс успешно прорвать "бонтуанскую оболочку". Природу такого
самосохранения творит так называемая "этика перенаселения". Эта теория
сильно отличается от смысла аналогичного набора слов здесь - местные
гуманитарные науки имеют другие критерии и я, честно говоря, не знаю,
возможен ли взаимопереход.

  "Суть Природы не требует к себе участие Творений и
любой вторичный символ Природы - есть начало
заблуждения, а любое утверждение неоспоримой истины
- начало логического тупика".
  Там же.
  В оригинале же посредников этот фрагмент звучал куда более конкретно:
  "Унизив себя - не возвысишь своего создателя.
  Нужен ли Бог, превративший тебя в ничтожество?
  Или мы - зеркальное отражение его сути?
  Или творец недостаточно велик,
что нуждается в нашем душепоклонстве?
  А может быть, это мы слепили его
по своему образу и подобию?"

  Смысл первичности-вторичности в модели "Природа и Творения" до конца мне
так и не ясен. Зато я имею представление о том, как посредники решают
причинно-следственные головоломки... "о курице и яйце". Примерно это
выглядит так: сначала жила-была курица, которая размножалась черенками,
клубеньками или метанием икры, пока не поняла, что яйцо для нее - вариант
наиболее оптимальный. Или же жило-было яйцо, которое отложил некто, ничем
на курицу не похожий, для своих личных нужд, суть которых куриными мозгами
не понять. Но, подумав, решил, что в интересах экономии сил и в целях
вселенского разделения труда проще будет кладку яиц в дальнейшем
перепоручить тому, кто из этого яйца вылупится.
  Эти издевательские словоблудия, естественно, не выходят за рамки модели и
вообще, это уже мой личный творческий вклад. На самом же деле,
причинно-следственные, как, впрочем, и все остальные головоломки,
очищенные от абстрактного словесного фокусничества, посредниками решаются
просто: если решения проблемы нет - надо взглянуть на нее из другой
плоскости. Но это уже увертюра к "пробиванию стен", которое в этом
фрагменте не рассматривается.

  "Мы, называющие себя посредниками, после тщетного
долготерпения и демонстрации беспрецедентной
выдержки, которой, в конце концов, наступает конец,
пристрастно изучили суть нападок наших бонтуанству-
ющих собратьев и пришли к выводу, что большинство
из них лишено малейшего здравого смысла. Но,
отдавая дань вежливости оппонента, мы не можем
продолжать молчание и считаем возможным ответить
первым и единственным "постулатом истины" безо
всякой надежды, что он когда-нибудь пойдет бонту-
анцам на пользу: "Дар поиска истины - есть
величайшая глупость, дарованная природой разум-
ному существу. Истина - есть направления поисков,
которые где-нибудь да пересекутся. Ищите
пересечения. Большего нам не дано".
  Из тех же архивов.


                                  Глава 23


  Следующее несчастье окончательно и бесповоротно подвигло Матлина на то,
что пора возвращаться немедленно, любой ценой, плюнув на все, и чем
быстрее - тем лучше. Он бы с чистой совестью всю вину за произошедшее
взвалил на Али, если бы Ксарес неоднократно не предупреждал его о том, что
рано или поздно что-нибудь в этом роде обязательно случится: "Не позволяй
Суфу покидать болф. Ему не место на Земле, а в обществе твоих знакомых -
тем более не место". Но существа этой расы были рассчитаны на гораздо
большие физические перегрузки, чем могла предложить Земля. Даже, несмотря
на то, что эти гуманоиды не пройдут на ногах лишних сто метров и в
рукопашной драке проиграют любому землянину средней хилости. Их физическая
и интеллектуальная выносливость внушала Матлину уверенность: ничего
плохого с Суфом на Земле случиться не может. Он не принял в расчет лишь
один, несущественный, на первый взгляд, фактор - психику. Точнее, те
психические изменения, которые происходят в замкнутом пространстве с
существом, выросшим в открытом космосе с неограниченными возможностями
передвижения.
  Суф заболел. Этот факт стал известен Матлину, к сожалению, когда он
бессилен был что-либо сделать, кроме одного - убедить своего учителя как
можно скорее покинуть Землю. Эту болезнь, по аналогии с морской болезнью,
можно было бы назвать воздушной, а точнее "самолетной" или "самолетовой",
если стилистика допускает. Суть ее впервые открыл Матлину тот самый
несчастный авиалюбитель обидчик, которому выпала честь первому ощутить на
себе ее опасные симптомы. Об этом свидетельствовала неожиданная седина на
его висках и бешеный взгляд выпученных глаз. Он был похож на человека,
прошедшего все круги ада и чудом уцелевшего лишь для того, чтобы
предостеречь от этого кошмара оставшееся человечество.

  Костя, пилот-обидчик, добившись, наконец, аудиенции у Матлина, начал все,
как он выразился, "с самого попорядка": с первого дня своего знакомства с
этим "камикадзе"...
  - Да, я тоже был не прав, - признавался Костя, - не стоило его так прямо
посылать... Но мы после этого двести раз извинились. Я предлагал его
устроить в авиаклуб, если он достанет все медицинские справки, что он не
псих... и тому подобное. Что ему понадобится напрыгать с парашютом, пройти
теорию, тренажеры и только потом... Он уставился на меня, как на идиота.
Собственно, кто ему, иностранцу, здесь даст справку, что он не псих. Тем
более, сразу видно, что он у тебя чуток того... с приветом. Я пожалел его:
давай, говорю, прокачу, только не на нашей машине. Нашли ему теплые сапоги
и... ну, ребята схохмили, клеенку принесли подстелить под задницу, на
всякий случай. Весь полет он сидел, как парализованный, не шевельнулся, ни
слова ни сказал. Первый раз, одним словом... Сели. Он говорит: "Все понял.
Давай теперь я." А глаза - бешеные. Ладно, - думаю, - пускай взлетит... Я
погляжу, что он потом делать будет... Поверишь, Феликс, я не смог взять на
себя управление. Что он сделал с машиной? Когда успел? Я не новичек, я
всякое видел, но клеенку мы подстелили не под ту задницу... Поверишь,
Феликс, это болезнь... Пойми меня правильно, он не жилец на этом свете. В
нем отсутствует даже элементарное чувство жопы. Таким людям за штурвал
садиться нельзя.
  Костя схватил со стола нож и начал им водить в воздухе, изображая фигуры
пилотажа, которые вытворял Суф, и сложность которых непосвященный Матлин
едва ли мог оценить.
  - Он садился, когда бак был на нуле, можно сказать, планировал. Я выполз
на крыло - наши бегут: "Вы что, мужики, ох...ли? Над городом! Над домами!"
Я в этот же день пошел ставить свечку, а он... Суф твой, больше не
появлялся. Мужики говорили, он был немного не в себе... Если у него что-то
не получается - он всегда такой.
  Матлин выслушал эту исповедь с показной меланхолией, но возбужденному
собеседнику одного ножа не хватило, он поднял с пола бумажку, которая
оказалась справкой из домоуправления, стал сворачивать ее в трубочку, но
вдруг оторопел.
  - Ты что, Эдмундович?
  - Эдуардович, - успокоил его Феликс, - ну и что дальше?
  - Я, конечно, понимаю, - у несчастного Костика совсем опустились руки, -
не нужно было его провоцировать...
  - Это я виноват, - объяснил Матлин, - я должен был тебя предупредить. Я не
ожидал, что он доберется до штурвала.
  - Ты ж ему объясни, пусть не обижается, но ты сам понимаешь, после такого
номера... Я, конечно, очень перед ним извиняюсь, но пусть лечится парень,
если у него не все дома... И в клубе больше не показывается...

  Где и на чем был второй, третий, десятый полет Суфа, Матлину оставалось
только догадываться. Он не отпускал его от себя ни на шаг, следовал за
ним, как привязанный, свалившись от усталости, спал возле него в Перре. А
если просыпался один, тут же кидался на поиски и находил его вблизи
каких-нибудь огороженных аэродромов, сидящим на дереве и заворожено
рассматривающим стоящие самолеты.
  Суф кидался на все, имеющее хоть какое-то отношение к авиации, даже на
рекламные плакаты авиакомпаний. Он мог полчаса простоять возле витрины, на
которой выставлен макет лайнера. Он способен был выстоять несколько
очередей подряд в парке Горького, чтобы снова и снова забраться в "Буран",
и вместо того, чтобы слушать экскурсовода, норовил пощупать руками все, до
чего можно было дотянуться. Едва заслышав звук пролетающего самолета, он
мчался к окну и подолгу глядел ему вслед. На Перре он много раз
преследовал летящие авиалайнеры, прощупывая их от носа до хвоста, совал
щупальца в работающие турбины, замерял давление в отсеках, делал проекции
работы внутреннего оборудования, пока Перра не начинала рычать, имитируя
звуковую палитру работающей машины, и реагировать на воздушные потоки.
  Сфера приложения его интересов была столь широка, что он с одинаковым
восторгом цеплялся и к дельтапланам, и к реактивным истребителям. Когда
ему попался "Мираж", Матлин было успокоился: кажется, "дите" взрослеет, по
крайней мере, должно перестать проверять на прочность вращающиеся лопасти
вертолета. Но когда Суф извлек из оконной рамы сонную муху, отогрел ее и
заставил курсировать по квартире, - стало ясно, что это еще далеко не
предел. В свисте закипающего чайника Суф расслышал сходство со звуком
прогревающихся турбин какой-то модели "Боинга". Но однажды, узрев
"кукурузник" сельскохозяйственной авиации, чуть не выбросился из окна
электрички: "Как же так? Один? В чистом поле? Никто его не охраняет -
наверняка, никому не нужен?"
- Никому не нужен, - ответил Матлин, - поэтому и не охраняют: он наверняка
уже проржавел насквозь.
  И был не прав. На следующий день кукурузника в чистом поле не оказалось.
Суф не появлялся три дня, а Перра одиноко прогуливалась туда-сюда вдоль
железнодорожной ветки среди подмосковных, засыпанных снегом, полей.

  - Не говори мне про эту дрянь! - раздражался Суф всякий раз, когда Матлин
пытался переключить его летную страсть на Перру. - Она и без меня
прекрасно летает, а самолет... - он погружался в свои сладкие "самолетные"
грезы, - ... это совсем другое дело. Это мои крылья. Без меня он ничто.
  Даже на "нелетное настроение" у него имелись свои утешительные игрушки. К
примеру, коробочка, в которой вертелись стрелочки, обозначающие
направления ветра и маленький игрушечный самолетик, который в этом
хозяйстве кувыркался, решая свои ветряные головоломки. Это натолкнуло
Матлина на мысль, что "самолетная болезнь", кроме того, что неизлечима, но
еще и прогрессирует по мере накопления опыта.
  - В невесомости, сам знаешь, полетит любое барахло, а ты когда-нибудь
пробовал удержать кусок железа над притяжением планеты? Ты когда-нибудь
чувствовал, как он ложится на крылья? Феликс, клянусь, я заболею, если не
буду летать.
  - Зачем!!! Зачем тебе это?
  - Летать, просто летать...
  - Ты же не булыжник, чтоб просто летать! В конце концов, в небе часто
случаются катастрофы.
  - Это в небе-то? Не будь наивным, Феликс, если кто и разбивается, так
только об землю.

  Очередное обострение "самолетной болезни" Суфа спровоцировало вычитанное
им где-то объявление, что аэропорту "Домодедово" требуется директор
топливно-заправочной службы. Никакие уверения Матлина, что эта работа к
пилотированию отношения не имеет, на Суфа не подействовали.
  - Я - именно то, что им нужно, - заявил он, - я знаю о самолетном топливе
больше, чем все их предыдущие директора вместе взятые. Мы оформим тебя на
эту должность, а ты возьмешь меня на контракт техническим консультантом и
выпишешь пропуск...
  Матлин заявил свое решительное "нет".
  - Главное, - упрашивал его Суф, - мы будем иметь легальный доступ к
настоящему самолету.
  Матлин вторично заявил решительное "нет".
  - Хорошо, - не сдавался Суф, - не надо нам больших должностей, давай
устроимся хоть кем-нибудь... Я же и тебя смогу научить управлять. Почему
бы нет? С "кукурузником" ты вполне справишься.
  Последнее и самое категоричное "нет" было произнесено спустя неделю.
  - Ты меня достал! - стучал Матлин по столу кулаком. - Если я еще раз
что-нибудь услышу о самолетном топливе...
  Они как следует поругались, и Суф удалился на Перру. А Матлин спохватился,
но было поздно...

  Координатор манжета показал зависание Перры в районе "Домодедово"; КМ,
позволяющий проникнуть в нее, оказался блокирован. Матлин, заподозрив
неладное, пулей вылетел из дома и со всех ног кинулся ловить такси,
размахивая перед носом водителей купюрами и, обещая за каждый факт
превышения скорости доплачивать отдельно.
  Выскочив из машины в аэропорту он, первым делом, попытался все-таки войти
в Перру, которая, по его мнению, просто обязана была сжалиться и впустить
его на борт. Но Суф надежно предохранил ее от такого проникновения.
Предчувствие чего-то большого и нехорошего нагнеталось, и Матлин,
ворвавшись в здание аэропорта, атаковал первую же дверь с табличкой
"Посторонним вход запрещен".
  Он здоровался с кем попало, нежно улыбался дамам в синих пиджаках, крайне
деловым тоном интересовался местонахождением отдела кадров, будто он всю
сознательную жизнь проработал директором топливной заправки и не имеет ни
малейшего сомнения на предмет своего немедленного трудоустройства. В конце
концов, попытки с десятой, ему удалось вырваться на закрытую территорию
аэродрома и предпринять марш-бросок в направлении, подсказанном ему одним
лишь верным инстинктом.
  Спину Суфа он узнал издалека, несмотря на то, что на ней уже была униформа
- роба, в которой расхаживали местные техники. Он стоял возле трапа,
готовящегося к вылету самолета и взглядом голодной пантеры наблюдал за
действиями молодого паренька в такой же робе, копошащегося под фюзеляжем в
наушниках с длинными проводами.
  - Ну, как... трудоустройство? - поинтересовался запыхавшийся Матлин.
  Суф фыркнул, что на его языке означало полный провал и убедительную
просьбу не ковырять свежие раны. Пока подъезжали кары с багажом, автобусы
с пассажирами, и стюардессы с синими от мороза носами сновали туда-сюда,
молодой человек с проводами все активнее метался под самолетом. Суф ходил
за ним по пятам, как акула за наживкой, и дело шло к тому, что ничего не
подозревающий техник никак не должен был избежать помощи опытного коллеги.
Суфу удалось отобрать шлемофон, и, судя по всему, убедить жертву в ее
профессиональной некомпетентности.
  - Я не знаю, что ты задумал, приятель, - заметил ему Матлин, - только из
этой затеи ничего не получится.
  Суф адресовал ему сердитый жест, означающий: "не пошел бы ты, парень,
куда-нибудь..."
  - Экипаж уже там, Суф! Имей в виду, они не уступят тебе свое рабочее место.
  Но Суф был решителен и спокоен. Он отослал техника наверх, и тот вернулся
с двумя членами экипажа. По кислому виду летчиков даже издали было ясно -
на борту что-то не так. Они нервно размахивали руками, что-то друг другу
доказывая и, судя по всему, исчерпав свои аргументы, потащили Суфа наверх,
оставив снаружи одного из пилотов.
  Матлин подошел к нему поближе.
  - Что-то случилось?
  Пилот выжидающе смотрел вслед уходящим, пока они не скрылись внутри салона.
  - Да... кое-что...
  - Электрооборудование?
  - Да, - пилот перевел на Матлина очень заинтересованный взгляд.
  - Двигатели барахлят?
  - Да, - подтвердил пилот и подозрительно оглядел своего собеседника с ног
до головы, - и это уже не в первый раз.
  - И что ж это за ерунда? - Задумчиво произнес Матлин и сделал очень
сос