я любили. Я только одного хочу: чтоб вы сидели  тихо  на
моих уроках по пятьдесят пять минут в день пять дней в  неделю.  И  еще  я
хочу, Дейфендорф, чтобы ты дрожал от страха, когда входишь  в  мой  класс.
Колдуэлл Детоубийца - вот как вы должны обо мне думать. Р-р-р!
   Я повернулся к ним от окна и засмеялся, решив, что пора вмешаться.  Они
сидели по разные стороны обшарпанного желтого стола, наклонившись  друг  к
другу, как  заговорщики.  Отец  был  бледен,  измучен,  впалые  виски  его
лоснились; на столе валялись бумаги, жестяные зажимы, пресс-папье,  словно
наполовину превратившиеся в жаб.  Дейфендорф  высосал  из  него  последние
силы; работа в школе выматывала его. Я это видел, но  поделать  ничего  не
мог. Видел по ухмылке Дейфи, что, слушая бурные речи отца,  он  испытывает
чувство собственного превосходства, кажется себе рядом с этой  гнилой,  но
неугомонной развалиной молодым, чистым, красивым, уверенным,  спокойным  и
непобедимым.
   Отец, видя, что я злюсь, смутился и оборвал разговор.
   - В половине седьмого будь возле спортклуба, -  бросил  он  Дейфендорфу
отрывисто.
   На вечер были назначены соревнования по плаванию, а Дейфендорф выступал
за школьную команду.
   - Уж  мы  не  подкачаем,  обставим  их,  мистер  Колдуэлл,  -  пообещал
Дейфендорф. - Они зазнались, пора им нос утереть.
   За весь год наша команда не выиграла ни  одной  встречи:  Олинджер  был
самый что ни на есть сухопутный городок. Там не было бассейна, а дно  реки
у запруды возле богадельни сплошь усеивали  битые  бутылки.  Неисповедимым
образом, по воле Зиммермана, который вертел учителями как хотел, отец стал
тренером школьной команды пловцов, хотя из-за грыжи не мог  даже  войти  в
воду.
   - Сделай все возможное, больше никому не дано,  -  сказал  отец.  -  По
воде, как по суху, не пойдешь.
   Теперь мне кажется, отец хотел, чтобы ему возразил и, во  мы  все  трое
сочли за лучшее промолчать.
   В классе была еще Джуди Ленджел. Отец считал,  что  ее  старик  запугал
девочку, требуя от нее больше, чем она могла из себя выжать. Я  сомневался
в этом.  На  мой  взгляд,  Джуди  была  самая  обыкновенная  девчонка,  не
блиставшая ни умом, ни красотой. Она много  о  себе  воображала  и  мучила
легковерных учителей вроде отца. Она воспользовалась молчанием и сказала:
   - Мистер Колдуэлл, я хотела спросить насчет завтрашней контрольной.
   - Минутку, Джуди.
   Дейфендорф уже насытился и хотел уйти. Он только что не рыгал,  вставая
со стула. Отец спросил:
   - Дейфи, а как насчет курения? Если узнают, что ты опять  куришь,  тебя
выгонят из команды.
   Тонкий, нелепый голос пискнул с порога:
   - Мистер Колдуэлл, да я с осени курева и не нюхал.
   - Не лги,  мальчик.  Жизнь  слишком  коротка,  чтобы  лгать.  Не  менее
пятидесяти семи различных людских особей доносили мне, что  ты  куришь,  и
если Зиммерман узнает, что я тебя покрываю, он с меня голову снимет.
   - Хорошо, мистер Колдуэлл. Я понимаю.
   - Мне нужно, чтобы ты сегодня выиграл заплыв брассом и на двести ярдов.
   - Будьте спокойны, мистер Колдуэлл.
   Я закрыл глаза. Мне было невыносимо слышать, когда отец  говорил  тоном
тренера; это казалось мне недостойным нас.  Я  был  несправедлив;  ведь  в
конце концов именно этого мне и хотелось - чтобы он заговорил, как  другие
мужчины, нормальным, уверенным тоном,  без  которого  немыслим  мир.  Быть
может, меня мучило, что Дейфендорф мог дать отцу нечто ощутимое - выиграть
заплыв брассом и на двести ярдов вольным стилем, а  я  не  мог.  Стесняясь
показывать свою кожу, я  не  выучился  плавать.  Водная  стихия  была  мне
недоступна, и я влюбился в воздух, строил воздушные замки  и  называл  это
Будущим; там я надеялся вознаградить отца за его страдания.
   - Ну, Джуди, в чем дело? - сказал он.
   - Я не поняла, что вы будете спрашивать.
   - Главу восьмую, девятую и десятую, я же сказал на уроке.
   - Ой, как много!
   - А ты их бегло просмотри, Джуди. Ты ведь девочка  умная.  Знаешь,  как
надо заниматься.
   Отец быстро открыл книгу - учебник с микроскопом, атомом  и  динозавром
на серой обложке.
   - Обращай внимание на то, что напечатано курсивом, - сказал  он.  -  Ну
вот, например. Магма. Что такое магма?
   - Вы это будете спрашивать?
   - Я не могу тебе сказать, что  буду  спрашивать,  Джуди.  Это  было  бы
нечестно по отношению к остальным. Но тебе же все равно нужно  знать,  что
такое магма.
   - Это которая вытекает из вулканов?
   - Что ж, правильно. Магма -  это  изверженная  порода  в  расплавленном
состоянии. Дальше. Назови три типа горных пород.
   - А это вы будете спрашивать?
   - Я не могу тебе сказать, Джуди. Пойми. Но какие же бывают породы?
   - Остаточные...
   - Изверженные, осадочные и метаморфизированные. Приведи пример каждой.
   - Гранит, известняк и мрамор, - сказал я.
   Джуди поглядела на меня с испугом.
   - Или базальт, песчаник и сланец, - сказал отец.
   Девочка тупо смотрела то на него, то на меня, словно думала, что  мы  в
сговоре против нее. Да так оно и было. В такие счастливые мгновения  мы  с
отцом становились единым целым, маленькой командой из двух человек.
   - Хочешь, я расскажу тебе интересную штуку, Джуди?  -  сказал  отец.  -
Самые богатые  залежи  сланца  на  Американском  континенте  находятся  по
соседству с нами, в Пенсильвании. В округах  Лихай  и  Нортхэмптон.  -  Од
постучал костяшками пальцев по доске у себя за спиной.  -  Доски,  которые
висят во всех школах, от побережья до побережья, добыты здесь.
   - Но мы это знать не должны, правда?
   - Да, в учебнике этого нет. Но я думал, тебе будет интересно.  Попробуй
заинтересоваться. Забудь про отметки, твой отец это переживет. Не  выбивай
сама у себя почву из-под ног, Джуди. В  твоем  возрасте  я  не  знал,  что
значит быть молодым. А после так и не пришлось  узнать.  Вот  что  я  тебе
скажу, Джуди. У одних есть способности, у других - нет. Но у каждого  есть
что-нибудь, пусть даже иногда только жизнь. Милосердный бог  не  для  того
нас создал, чтобы мы жалели о  том,  чего  у  нас  нет.  Человек  с  двумя
талантами не должен  завидовать  человеку  с  пятью.  Посмотри  на  нас  с
Питером. У меня нет ни одного таланта, а у него десять. Но я на него не  в
претензии. Я его люблю. Он мой сын.
   Джуди открыла рот, и я думал, она  сейчас  скажет:  "А  вы  будете  это
спрашивать?"
   Но она ничего не сказала. Отец полистал учебник.
   - Какие ты знаешь эрозионные агенты? - спросил он.
   Она набралась смелости:
   - Время?
   Отец вскинул голову, как будто его ударили. Под  глазами  у  него  были
белые мешки, яркий нездоровый румянец  исполосовал  щеки,  словно  на  них
остались следы пальцев после пощечины.
   - Признаться, об этом я не думал, - сказал он  ей.  -  Я  имел  в  виду
текучие воды, ледники и ветер.
   Она записала это в тетрадку.
   - Диастрофизм, - сказал он. - Изостазия. Что это значит? Нарисуй  схему
сейсмографа. Что такое батолит?
   - Но вы не будете спрашивать все это?
   - Могу и не спросить, - сказал он. -  Не  думай  о  вопросах.  Думай  о
Земле... Неужели ты не любишь ее?  Неужели  не  хочешь  побольше  про  нее
знать? Изостазия совсем как пояс на большой толстой женщине...
   Лицо у Джуди было  напряженное.  Ее  толстые  щеки  сходились  к  носу,
образуя  глубокие  и  резкие  складки,  а  на  кончике  носа  была  третья
вертикальная складка. Губы тоже, казалось, были все в складках,  и,  когда
она говорила, челюсти ходили вверх-вниз, как цветок львиного зева.
   - А вы будете спрашивать про этот самый, как его... протозон?
   - Протозойскую эру?  Да-с,  сударыня.  Такой  вопрос  вполне  возможен:
перечислите по порядку шесть  геологических  эр  и  укажите  их  примерную
продолжительность. Когда была кайнозойская эра?
   - Миллиард лет назад?
   - Ты живешь в ней, девочка. Мы все в ней живем. Она началась  семьдесят
миллионов лет назад. А еще я могу, например, назвать каких-нибудь вымерших
животных и попросить вас указать класс, к которому они принадлежат, эру  и
систему. Например: броненосцы - млекопитающие, кайнозойская эра, третичная
система. Эоценовая эпоха, но это вам знать  не  обязательно.  Может  быть,
тебе самой интересно услышать, что броненосец был очень похож  на  Уильяма
Говарда Тафта, нашего президента  в  те  времена,  когда  я  был  в  твоем
возрасте.
   Я видел, как она записала в тетрадке: "Епох не надо" и обвела эти слова
рамкой. Отец все говорил, а она тем временем  начала  разрисовывать  рамку
треугольниками.
   -  Или  лепидодендрон  -  гигантский  папоротник,   палеозойская   эра,
пенсильванская система. Или эриопс - это что такое, Питер?
   Я понятия не имел.
   - Пресмыкающееся, - ляпнул я наугад, - мезозой.
   - Земноводное, - поправил он. - Древней. Или археоптерикс, -  продолжал
он, оживляясь, уверенный, что уж это мы знаем. - Что это, Джуди?
   - Как, как? Арха...
   - Археоптерикс. - Он вздохнул. - Первая птица.  Она  была  величиной  с
ворону. Перья ее развились  из  чешуек.  Просмотри  таблицы  на  страницах
двести три и двести девять. Главное - спокойно. Просмотри таблицы, запомни
то, что записала, и все будет в порядке.
   - Я когда уроки  учу,  меня  ужас  как  тошнит  и  голова  кружится,  -
призналась она, чуть не плача. Лицо у нее было как нераспустившийся бутон,
который уже начал увядать. Она была бледная,  и  вдруг  эта  ее  бледность
залила всю комнату, блестящие стены которой отливали  медом,  собранным  в
пахнущем сладкой прелью лесу.
   - Это у всех так, - сказал отец, и все  снова  стало  на  места.  -  От
знаний всегда тошно бывает. Старайся в меру своих сил, Джуди, и  спи  себе
спокойно. Не робей. Пройдет среда, ты  сможешь  забыть  все  это,  а  там,
глядишь, замуж выйдешь, и будет у тебя шестеро детей.
   И я не без возмущения понял, что отец,  жалея  ее,  перечислил  ей  все
контрольные вопросы.
   Когда она ушла, он встал, закрыл дверь и сказал:
   - Бедняжка, у ее отца будет на шее старая дева.
   Мы остались вдвоем.
   Я отошел от окна и сказал:
   - Может, ему этого и хочется.
   Я все время чувствовал, что  на  мне  красная  рубашка;  расхаживая  по
комнате, я ловил краем глаза ее  блеск,  и  от  этого  мои  слова  звучали
многозначительно и умно.
   - Напрасно ты так думаешь, - сказал отец. - На свете нет ничего ужаснее
озлобленной женщины. У твоей матери есть одно достоинство - она никогда не
озлобляется. Тебе этого не понять, Питер, по у нас с  твоей  матерью  было
много хорошего.
   Я не слишком ему верил, но он так это сказал, что мне оставалось только
промолчать. Мне казалось, что отец по очереди прощается  со  всем,  что  у
него было в жизни. Он взял со стола листок голубоватой бумаги  и  протянул
мне.
   - Прочти и зарыдай, - сказал он.
   Первой моей мыслью было, что это роковой диагноз. У меня упало  сердце.
"Когда же он успел?" - подумал я.
   Но это был всего только одни из ежемесячных отзывов Зиммермана.


   ОЛИНДЖЕРСКАЯ СРЕДНЯЯ ШКОЛА

   Канцелярия директора
   10.1.47 г.
   Учитель - Дж.У.Колдуэлл
   Предмет - естествоведение, 10-й класс
   Время посещения - 11:05 утра, 8.1.47 г.

   Учитель явился на урок с  опозданием  на  двенадцать  минут.  Застав  в
классе директора, он не мог скрыть удивления, что было замечено учениками.
Невзирая на присутствие учеников, учитель попытался вступить с  директором
в  объяснения,  однако  последний  отказался  его  выслушать.  Тема  урока
включала возраст Вселенной, звездные величины, происхождение Земли и схему
эволюции жизни. Учитель ни в какой мере  не  старался  щадить  религиозные
чувства учеников.  Гуманистическая  ценность  естественных  наук  осталась
нераскрытой. Один раз учитель едва удержался, чтобы  не  произнести  слово
"черт". Беспорядок и шум, поднявшиеся в  классе  с  самого  начала  урока,
непрестанно  возрастали.  Ученики,  видимо,  были  плохо  подготовлены,  и
поэтому учитель избрал лекционный метод. За минуту  до  звонка  он  ударил
одного  из  учеников  по  спине  стальным  прутом.   Подобное   физическое
воздействие является грубым  нарушением  закона  штата  Пенсильвания  и  в
случае жалобы со стороны родителей может послужить поводом для  увольнения
учителя.
   Однако следует отметить,  что  учитель  хорошо  знает  свой  предмет  и
некоторые примеры из повседневной жизни учеников, приведенные им в связи с
темой урока, можно считать удачными.
   Подпись: Луис М.Зиммерман.


   Пока я читал, отец опустил шторы, и по классу растекся полумрак.
   - Что ж, - сказал я, - он хвалит твои знания.
   - Да ведь худшего отзыва сам черт не придумает. Он, наверное, всю  ночь
корпел над этим шедевром. Если эта бумажка попадет в школьный совет,  меня
выгонят и на стаж не посмотрят.
   - А кого это ты ударил? - спросил я.
   - Дейфендорфа. Эта стерва Дэвис свела беднягу с ума.
   - Скажешь тоже - бедняга! Разбил решетку на нашей машине, а теперь тебя
еще из-за него могут с работы выгнать. А две минуты  назад,  вот  на  этом
самом месте, ты ему всю свою жизнь рассказывал.
   - Он ничтожество, Питер. И я его жалею. Мы с ним два сапога пара.
   Я проглотил зависть и сказал:
   - Папа, а ведь отзыв не такой уж плохой.
   - Хуже некуда, - сказал он, проходя между  партами  с  палкой,  которой
задергивают  шторы.  -  Это  смерть.  И  поделом   мне.   Пятнадцать   лет
учительствую, и все время так. Пятнадцать лет в аду.
   Он взял из шкафа тряпку и пошел к двери. Я  еще  раз  перечитал  отзыв,
доискиваясь настоящего мнения  Зиммермана.  Но  доискаться  не  мог.  Отец
вернулся, намочив тряпку  в  коридоре  у  питьевого  фонтанчика.  Широкими
ритмичными движениями, описывая косые восьмерки, он вытер доску. Деловитое
шуршание подчеркивало тишину; высоко на стене щелкнули электрические часы,
и,  повинуясь  приказу  главных  часов  из  кабинета  Зиммермана,  стрелка
перескочила с 4:17 на 4:18.
   - А что это значит - гуманистическая ценность естественных наук?
   - Спроси у него, - сказал  отец.  -  Может,  он  знает.  Может,  внутри
атомного ядра сидит человечек в качалке и читает вечернюю газету.
   - А ты в самом деле думаешь, что отзыв прочтут в школьном совете?
   - Не дай бог, сынок. Он уже подшит к делу. У меня в совете трое врагов,
один друг и еще - сам не знаю кто. Эту миссис Герцог не разберешь.  Они-то
будут  рады  от  меня  избавиться.  Вырубить   сухостой.   Сейчас,   после
демобилизации, полным-полно бывших военных, и всем нужна работа.
   Он бормотал это себе под нос, вытирая доску.
   - Может быть, лучше тебе самому уйти? - сказал я.
   Мы с мамой часто говорили об этом, но разговор  всякий  раз  заходил  в
тупик, потому что, как ни клади, выходило, что  без  отцовского  заработка
нам не прожить.
   - Поздно, - сказал отец. - Слишком поздно. - Он посмотрел на часы. - Ах
черт, я и в самом деле опаздываю. Я сказал доку Апплтону, что буду у  него
в половине пятого.
   Я  помертвел  от  страха.  Отец  никогда  не  лечился.  И  вот   первое
доказательство, что его болезнь не выдумка:  она,  как  пятно,  проступила
наружу.
   - Это правда? Ты серьезно к нему собрался?
   В душе я молил его сказать "нет".
   Он угадал мои мысли, и мы молча стояли, глядя друг на друга, а где-то в
зыбком полумраке  хлопнула  дверца  шкафа,  свистнул  какой-то  мальчишка,
щелкнули часы.
   - Я позвонил ему сегодня, -  сказал  отец  виновато,  словно  каялся  в
каком-то грехе. - Просто хочу сходить послушать про  то,  как  он  отлично
учился на медицинском факультете.
   Он повесил мокрую тряпку сушиться на  спинку  стула,  подошел  к  окну,
развинтил точилку для карандашей, я  розовый  ручеек  стружек  пролился  в
мусорную корзину. В классе запахло кедровым  деревом,  словно  курением  с
алтаря.
   - Мне пойти с тобой? - спросил я.
   - Не надо, Питер. Иди в кафе, посиди  там  с  друзьями,  вот  и  убьешь
время. А через час я за тобой зайду, и поедем в Олтон.
   - Нет, я с тобой. У меня нет друзей.
   Он взял из шкафа свое кургузое пальтецо, и мы вышли.  Он  закрыл  дверь
класса, мы спустились по лестнице и пошли по коридору первого этажа,  мимо
блестящего стеклянного шкафа со  спортивными  кубками.  Этот  шкаф  всегда
нагонял на меня тоску; в первый раз я увидел его еще ребенком и уже  тогда
проникся суеверным чувством, будто в каждом серебряном кубке, как в  урне,
хранится прах усопшего.  Геллер,  старший  уборщик,  разбрасывал  по  полу
крошки красного воска и гнал их нам навстречу широкой шваброй.
   - Ну вот, день да ночь, сутки прочь, - сказал ему отец.
   - Ах, ja [да (нем.)], - отозвался уборщик. - Живи  век,  а  все  глюпый
челофек.
   Геллер был коренастый черноволосый немец, без  единого  седого  волоса,
хотя ему уже перевалило за шестьдесят. Он носил пенсне и  благодаря  этому
казался ученее многих учителей. Его  голос  вслед  за  голосом  отца  эхом
разнесся из конца в конец пустого коридора, который  влажно  блестел  там,
где на пол падал свет из дверей или  окон.  Я  успокоился  -  ничто  столь
абсолютное, священное и грозное, как смерть, не может проникнуть в  мирок,
где взрослые люди обмениваются такими пошлыми фразами. Отец ждал,  пока  я
сбегал к своему шкафчику в  боковом  крыле,  взял  куртку  и  учебники;  я
надеялся в ближайшие часы урвать время  и  приготовить  уроки,  но  только
ничего у меня не вышло. Вернувшись, я услышал, как  отец  извинялся  перед
Геллером за какие-то следы, которые он оставил на полу.
   - Нет, - говорил он, - мне очень неприятно  отягощать  ваш  благородный
труд. Поверьте, я понимаю, что ото значит - поддерживать чистоту  в  таком
свинарнике. Здесь что ни день - авгиевы конюшни.
   - Да чего там. - Геллер пожал плечами.
   Когда я подошел, он  нагнулся,  и  швабра  словно  пронзила  его  тень.
Выпрямившись, он показал нам с отцом на ладони горку  сухих  продолговатых
комочков, чуть побольше обычных соринок, - трудно было сразу  понять,  что
это.
   - Семена, - сказал он.
   - Кто же принес в школу семена? - удивился отец.
   - Может, это от апельсинов? - предположил Геллер.
   - Вот так-так, еще одна тайна, - сказал отец с каким-то испугом,  и  мы
вышли на улицу.
   День был ясный и холодный, солнце стояло над западной окраиной  города,
и впереди нас ползли длинные тени. Эти тени слились, и, глядя на них,  нас
с отцом можно было принять за вздыбленное чудовище о четырех ногах. Шипя и
роняя искры, прошел трамвай на запад, в Олтон. Нам  тоже  в  конце  концов
нужно было туда, но до поры до времени мы  двигались  против  течения.  Мы
молча пересекли  пришкольную  лужайку  -  на  каждые  два  отцовских  шага
приходилось три  моих.  На  краю  тротуара  была  застекленная  доска  для
объявлений. Объявления писали старшеклассники на уроках рисования  у  мисс
Шрэк; сегодня цветами нашей школы, коричневым с золотом,  было  нарисовано
большое "Б" и написано:

   БАСКЕТБОЛ. ВТОРНИК, 7 ЧАСОВ

   Мы перешли кривую асфальтированную улочку,  которая  отделяла  школьный
двор от гаража Гаммела. Мостовая здесь была вся в лужицах пролитого масла,
которые  образовывали  острова,   архипелаги   и   континенты,   неведомые
географам. Мы прошли мимо бензоколонки, мимо опрятного беленького  домика,
у крылечка которого висел распятый на шпалере бурый скелет куста  вьющихся
роз; в июне эти розы цвели и в каждом мальчике, проходившем здесь,  будили
сладкие, словно амброзия, мысли о том, как приятно было  бы  раздеть  Веру
Гаммел. А еще через два дома кафе Майнора,  в  одном  кирпичном  здании  с
олинджерской почтой. Два зеркальных окна были рядом;  за  одним  восседала
толстуха миссис Пэссифай, окруженная объявлениями  о  найме  на  работу  и
почтовыми инструкциями, продавала марки и выдавала денежные  переводы;  за
другим, среди дыма и юного смеха, Майнор Крец,  тоже  толстяк,  накладывал
порции  мороженого  и  готовил  лимонные  коктейли.  Почта  и  кафе   были
расположены симметрично. Светло-коричневая мраморная стойка Майнора как  в
зеркале  отражала  за  перегородкой  к