ам, в некую  бестелесную  душу,  способную  лишь  мысленно  оценивать
поступки Ван-Хирна.
   А сам Ван-Хирн, окончательно очнувшийся после своего невольного  "сна",
взглянул на часы и приказал шоферу остановиться. Джип затормозил, и  шофер
три раза нажал на клаксон. Сонную  тишину  дороги  взорвали  оглушительные
гудки машины.
   Ван-Хирн спрыгнул  на  землю,  стряхнул  красную  пыль  с  комбинезона,
разукрашенного под цвет дороги кирпичными пятнами, и пошел назад,  пытаясь
разглядеть  в   оседающем   облаке   пыли   идущие   сзади   машины.   Три
бронетранспортера с высокими бортами, пятнистые,  как  и  его  комбинезон,
тоже остановились. Солдаты нестройно приветствовали командира.
   Голландец поморщился: дисциплинку следовало подтянуть.  Но  времени  не
было. Предстоял серьезный предоперационный инструктаж.
   - Ехать пять километров, - начал он.  -  Цель  -  деревушка  у  истоков
Ломани. Мы были там три месяца назад, в конце прошлого года.
   Сидевший в  первой  машине  солдат  со  шрамом  на  лбу  сказал  что-то
нелестное о жителях деревушки и тут же осекся: Ван-Хирн  не  любил,  когда
его перебивали.
   - Когда вернемся в лагерь, Жюстен, - продолжал он, - пойдете под арест.
А сейчас запомните: в этой деревушке скрываются трое белых - два  француза
и английский священник.  Все  трое  -  участники  Сопротивления.  Один  из
французов, Гастон Минье, что-то вроде комиссара у чернокожих.  Всех  троих
надо взять живыми - это приказ. Два взвода под командой Розетти и  Пелетье
оцепят деревню, а я с группой Жюстена пойду наперехват.  По  сигналу  "три
выстрела" Розетти и Пелетье сжимают кольцо. Приказ жителей не касается,  с
ними не церемоньтесь. Вопросы есть?
   - Есть, - откликнулся черноусый парень с сержантскими нашивками. -  Что
делать с лачугами?
   Ван-Хирн брезгливо поджал губы.
   - Нелепый вопрос, Розетти. Сжечь, как всегда.
   Смайли  слышал  этот  разговор  ушами  Ван-Хирна,  видел  все   глазами
Ван-Хирна. На зубах у него хрустела дорожная пыль, и лицо обжигал  горячий
ветер саванны. "Когда  же  все  это  происходит?  -  мысленно  подсчитывал
Смайли. - Чомбе. Наемники. Катанга. В шестьдесят первом или  в  шестьдесят
втором? Кажется, в шестьдесят втором. Впрочем,  какая  разница?"  Ван-Хирн
просто об этом не думал, а все, что он думал, Смайли читал, как  в  книге.
Бессвязные ассоциации с вчерашней выпивкой, надоевшая до  смерти  саванна,
скука, равнодушие  к  чужой  да  и  своей  жизни...  Только  необходимость
выполнить приказ двигала помыслами Ван-Хирна. Взять живыми и  доставить  в
лагерь наемников трех чужаков, изменивших делу белого человека. Но кто эти
трое? Голландец сказал, что один из них - это английский священник.  Вдруг
это епископ? А француз Минье - Шпагин или Рослов?
   Но память Ван-Хирна ничего не подсказала Смайли. Капитан не  знал  тех,
за кем охотился. Он запомнил только Минье, да и то по фотографиям:  черные
усики, глаза-маслины,  бачки  на  полщеки.  Но  и  Смайли  не  знал  этого
человека.
   А джип, съехав с дороги, остановился в тени редких пальм,  за  которыми
виднелись домишки, обмазанные рыжей потрескавшейся глиной. В деревне  было
тихо:  полуденный  зной  загнал  жителей   под   крыши,   и   Ван-Хирн   с
удовлетворением отметил, что  появление  четырех  военных  машин  осталось
незамеченным. Неожиданность - лучшая тактика. "Мы возьмем их тепленькими и
получим премию за минимальный расход патронов".
   Пока группы Розетти и Пелетье окружали деревню с востока и  запада,  он
занял наблюдательный пункт на  крыше  вездехода.  В  бинокль  было  хорошо
видно, как парни в  пятнистых  комбинезонах  быстро  и  бесшумно  обогнули
деревню, в которой по-прежнему не было видно ни одного человека. Ван-Хирну
это уже не понравилось: "Или они спят, как  сурки,  или  нам  приготовлена
теплая встреча. Хотя вряд ли: кто мог предупредить их о нашем налете?"
   Он спрыгнул на землю и подошел к ожидавшим его наемникам.
   - Рассредоточиться - и короткими перебежками вдоль дороги. Без  приказа
не стрелять. Жюстен со мной.
   Извлек из кобуры вороненый "смит-и-вессон",  щелкнув  затвором,  вогнал
патрон в ствол и, бросив: "За мной!", двинулся к притихшей деревне. Жюстен
шел рядом, держа наперевес автомат.
   - Какой дом, капитан?
   - Пятый справа. Сейчас мы его увидим.
   Указанный Ван-Хирном дом действительно выделялся среди остальных  хижин
и своими размерами, и пристроенной к нему верандой. У дома их встретила та
же непонятная и потому уже зловещая тишина.
   - Вымерли они все, что ли? - спросил Жюстен.
   Ответить Ван-Хирн не успел - откуда-то  сбоку  из-за  кустов  заговорил
пулемет. Ван-Хирн с кошачьим  проворством  метнулся  в  сторону,  упал  на
землю, подняв целое облако пыли, и под прикрытием этого облака  подполз  к
глинобитной стене дома. Рядом с ним плюхнулся, сдерживая одышку, Жюстен.
   - Вот вам и деревенская тишина, - процедил он сквозь зубы.
   - Срок вашего ареста увеличивается вдвое,  -  не  оборачиваясь,  сказал
капитан. Он что-то все-таки разглядел  за  красно-серыми  клубами  пыли  и
тоном приказа добавил: - Первый дом слева. Открытое окно  у  крыльца.  Три
коротких очереди в правый нижний угол.
   Жюстен вскинул автомат, трижды выстрелил в окно, и пулемет смолк, то ли
потому, что сержант не промахнулся, то  ли  потому,  что  улица  опустела:
налетчики залегли, оставив пять трупов в  пятнистых  комбинезонах.  Теперь
заговорили их автоматы.  Розетти  и  Пелетье,  выполняя  приказ  капитана,
стягивали кольцо  вокруг  деревушки.  И  вот  уже  поднялись  над  кустами
багровые языки пламени, и  треск  горящего  дерева  слился  с  непрерывной
трескотней автоматов.
   "Премии за экономию патронов не будет", - подумал  Ван-Хирн,  и  Смайли
поразился тому, что он ни на секунду не усомнился в исходе боя. Сомнение -
значит,  неполадка,  а  мозг  Ван-Хирна  работал  как  хорошо   налаженный
механизм, электронная машина с заранее выверенной программой. Программа же
не допускала и мысли  о  победе  туземцев.  Пострелять,  перебить  десяток
наемников  они  еще  смогут,  но  победить...  На  это  у  них  не  хватит
воображения.  В  одной   из   немногих   прочитанных   голландцем   книжек
рассказывалось о том, как обезьяны победили людей  потому,  что  те  из-за
непредусмотрительности и лености дали обезьянам слишком много свободы.  Из
прочитанного Ван-Хирн сделал единственный разумный для него вывод: никакой
свободы для черномазых. Библейская легенда о десяти  виноватых  писана  не
для  них.  Голландец  переделал  ее  по-своему:  лучше  повесить   десяток
невинных, чем отпустить одного виновного.
   Так он и действовал.
   - Пять человек - занять  дом  с  пулеметом.  Отряду  Розетти  прочесать
улицу. Ближайшие лачуги не поджигать.
   - А у нас и бензина больше нет, - сказал Розетти.
   - Плохо, - отрезал Ван-Хирн. - Лишитесь премии за операцию.
   "Ого, - подумал Смайли, - он уже делит премии. Не рано ли?"
   Но голландец в победе не сомневался. Он доводил ее до конца.
   - Окружить дом и  взять  под  прицел  окна.  Пелетье!  Двух  человек  -
вышибить дверь. Выполняйте.
   Весь Ван-Хирн с его безрассудной  смелостью,  тупым  самодовольством  и
расистским бешенством был для Смайли полностью ясен.  Психика  проходимца,
может быть, интересовала Селесту, но Смайли думал только о том, как бы ему
помешать,  сорвать  эту  карательно-автоматную  операцию.  Но  как?  Самое
неприятное чувство - чувство беспомощности. Представьте себе, что на ваших
глазах бьют женщину, калечат ребенка, издеваются над  стариком,  а  вы  не
можете вмешаться, помочь. Даже кулак не сожмется в бессильной ярости:  нет
кулака, он принадлежит другому. Так чего же добивался от  Смайли  Селеста?
Подавленных эмоций? Кажется, он все-таки  обещал  возможность  вступить  в
игру. Подменить хотя бы на пять минут! За  пять  минут  можно  управиться.
Много  ли  надо  времени,  чтобы  приказать  бросить  оружие   и   сдаться
забаррикадировавшимся  жителям  деревни?  Конечно,  приказ  могут   и   не
выполнить. Могут и кокнуть спятившего капитана. Ну и пусть. Мир его праху.
Зато пять минут замешательства,  пять  минут  паники  -  и  трое  спасены.
Повстанцы не растеряются. Только дурак не воспользуется  такой  выигрышной
ситуацией, а конголезцы не дураки. Судя по всему, программа встречи еще не
исчерпана.
   Пока Розетти со своей группой постреливал для устрашения  попрятавшихся
жителей вдоль и поперек пустынной улицы, один из  пятнистых  комбинезонов,
бросив автомат на землю, ударил сапогом в дверь.  Она  легко  подалась,  и
солдат с размаху  влетел  в  черный  проем,  вдруг  прорезанный  короткими
вспышками автоматных  очередей.  Смайли  не  ошибся:  наемников  ждали,  и
встреча  оказалась  "трогательной"  и  горячей.   Скороговоркой   затрещал
неожиданно  воскресший  пулемет,  к  нему  присоединился  второй  из  дома
напротив, а  потом  третий  с  противоположного  конца  улицы.  Настильным
перекрестным огнем они зажали налетчиков, вбили их в душную пыль дороги.
   Через несколько минут все было кончено.  Оставшиеся  в  живых  наемники
сбились в кучу посреди улицы, бросив автоматы и подняв руки.  Их  окружили
внезапно появившиеся конголезцы - кто голый по пояс, кто в рваной холщовой
рубахе, кто с винтовкой, кто с автоматом, кто просто с гарпуном для  охоты
на крупную рыбу. Операция Ван-Хирна была закончена,  только  не  так,  как
было приказано.
   "Почему ты не позволил мне вмешаться? - мысленно спросил Смайли. - Ведь
ты же знал о такой развязке,  а  я  мучился  от  бессилия  в  шкуре  этого
расчетливого убийцы!" Он спросил  машинально,  не  рассчитывая  на  ответ,
потрясенный неожиданно  разрядившимся  напряжением,  но  беззвучный  Голос
откликнулся: "Я знал, что их ждут. Но исход сражения мог быть и другим.  Я
имел в виду несколько предположительных вариантов. В  наиболее  неприятных
тебе ты заменил бы Ван-Хирна. Но этого не потребовалось". -  "Тогда  зачем
вся эта мелодрама? - рассердился  Смайли.  -  Что  ты  записывал?"  -  "Ты
называешь это записью? - снова откликнулся  Селеста.  -  Пусть  так.  Меня
интересовали твои подавленные эмоции".
   Мысленный диалог не продолжался.  Селеста  умолк,  предоставляя  Смайли
наблюдать за развязкой. Из большого  дома  с  верандой  вышли  трое.  Двух
Смайли видел впервые: типичные французы, молодые, черноволосые,  возможно,
и не коммунисты, а просто честные и горячие парни из Парижа  или  Марселя,
для которых слово "свобода" одинаково  дорого,  как  его  ни  произноси  -
по-французски или на  суахили.  "Может  быть,  под  незнакомой  внешностью
скрывались Рослов и Шпагин?" - мелькнула мысль.  Мелькнула,  когда  Смайли
увидел третьего. Это был Джонсон. Даже  пасторский  сюртук  его  оставался
прежним. Селеста не  изменил  ему  ни  внешности,  ни  национальности,  ни
профессии.
   - Кто из вас капитан Ван-Хирн? - спросил он.
   - Я, - ответил голландец. Страха он не испытывал - только злость.
   - Немалый путь вы проделали, чтоб встретиться с нами. Мы перед вами.
   - Вижу.
   - Вероятно, вы представляли эту встречу несколько иначе?
   - Какая разница, как я ее представлял! - взорвался Ван-Хирн.  -  Я  ваш
пленник, и все. Спектакль окончен.
   - Пока еще нет. Во-первых, вы ошибаетесь в оценке  ситуации.  Вы  -  не
пленник. Как я понимаю, вы незнакомы с Женевской конвенцией. Пленником  вы
были бы, если б Голландия  находилась  в  состоянии  войны  с  республикой
Конго.
   - При чем здесь Голландия? Я служу в бельгийской армии.
   - Бельгийская армия тоже ни при чем. Вы служите в армии наемников Моиза
Чомбе, созданной на авеню Генерала Мулэра в  Леопольдвилле.  Вы,  конечно,
помните свою штаб-квартиру в отеле "Мемлинг"?  Сколько  вам  заплатили  за
военную прогулку в саванне на чужой вам земле?
   Ван-Хирн скрипнул зубами: англичанин умен и многое знает. Но пока  тебе
не всадили пулю в затылок, всегда есть  надежда.  Смайли  тут  же  отметил
просчет Ван-Хирна: надежды не было. Перед ним был не тот Джонсон,  который
остался на острове. Этот Джонсон  уже  понюхал  пороха  и  знал,  на  чьей
стороне правда.
   - У вас точные сведения, - как можно спокойнее произнес голландец, - но
вы забыли, что Чомбе - законный глава государства.
   - Какого государства? О каком мечтают бывшие колонизаторы? И  для  кого
законный? Для бельгийской компании "Юнион Миньер"? Мы расходимся с нею  во
взглядах и не считаем законным правителем человека, продавшего свою страну
и  народ.  Во  время   Второй   мировой   войны   был   такой   термин   -
коллаборационист. Так называли людей, продавших родину. Время покарало их,
вы знаете.
   - Во время войны я служил в африканском корпусе Роммеля, - сухо  сказал
Ван-Хирн.
   Епископ засмеялся, и Смайли еще раз подумал, что  Селеста  основательно
поработал над ним. Его преосвященство из Гамильтона едва ли бы так метко и
точно сумел оценить космополита из Бельгии.
   - Что же вы сразу не сказали об этом? - улыбаясь, проговорил он. - Я бы
не утруждал вас разговором. Мы никогда не поймем друг друга.
   "Вы ошиблись, епископ! - хотел крикнуть Смайли. - Мы  отлично  понимаем
друг друга. Ведь это я, Боб Смайли, а не голландец  Ван-Хирн.  Неужели  вы
меня не слышите?"
   И епископ услышал. А может быть, он просто вспомнил о Смайли неожиданно
и без повода,  потому  что  трудно  было  заподозрить  в  профессиональном
карателе симпатичного работягу-американца.
   - Вам знаком некий Смайли? - спросил Джонсон.
   - Нет, - пожал плечами Ван-Хирн.
   - Я так и думал. Вы, кажется, сказали -  пора  окончить  спектакль?  Вы
правы: пора. Но самое  любопытное,  что  это  действительно  спектакль,  в
котором режиссер позаботился только о моем участии, -  загадочно  произнес
Джонсон и  добавил  совсем  уже  непонятное  для  Ван-Хирна:  -  Мне  даже
казалось, что я знаю название пьесы: "Третья смерть епископа Джонсона".
   По тому, с каким удивлением  посмотрели  на  Джонсона  до  сих  пор  не
сказавшие ни слова французы, Смайли догадался, что и они ничего не  поняли
в последних словах епископа. Значит, не Рослов и Шпагин. Жаль.
   - А кто это епископ Джонсон? - вдруг спросил Ван-Хирн.
   - Он перед вами, -  сказал  епископ  и  повторил  задумчиво:  -  Третья
смерть... так мне казалось. Теперь не кажется.
   - Не кажется? - криво усмехнулся  голландец.  -  Протрите  глаза,  ваше
преосвященство.  -  И  он  выхватил  из  потаенного  внутреннего   кармана
миниатюрный револьвер, почти игрушку, не замеченную повстанцами, так и  не
освоившими искусство молниеносного полицейского обыска.
   Но стрелял он громко и точно. Епископ пошатнулся и, наверное, упал  бы,
если б его не поддержали.
   - Селеста все-таки верен себе, - прошептал он.
   И вдруг Смайли, с ужасом наблюдавший за этой сценой, почувствовал  себя
свободным. Личность его  смяла  личность  Ван-Хирна,  освободив  от  опеки
Селесты, от участи беспомощного и  бессильного  зрителя.  Он  вырвался  из
цепких рук конвоиров  и  закричал  исступленно,  почти  не  сознавая,  что
кричит:
   - Остановитесь! Я не Ван-Хирн!
   Добежать до крыльца он не  успел.  В  спину  ему  хлестнула  автоматная
очередь, за ней другая. Третью он не услышал. А обезумевшие повстанцы  все
стреляли и стреляли в распростертое  на  земле  тело  капитана  Ван-Хирна,
который умер на несколько секунд раньше Роберта Смайли.



17. ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ

   Снова   опустился   занавес.   Снова   актеры   сошли   со   сцены    в
действительность, в современность, в жизнь не призрачную и не  выдуманную,
когда можно было бы, не играючи, привычно закурить, махнуть  гребенкой  по
волосам, потянуться на солнцепеке.
   - Кажется, это конец.
   - А кто его знает?
   - Признаться, надоело.
   - Что?
   - Все. И миражи, и превращения. Даже шутки. Оказывается, умеет  шутить,
стервец.
   - Хороши шуточки! Вроде ковбойских из вестерна. То стреляют  над  ухом,
то в затылок. И жара адовая.
   - Здесь тоже.
   - Хлебни пивка. Оно в ящике под Андреем.
   - Вечер скоро. Пожалуй, домой пора.
   - А что? Катер внизу дожидается. Пошли. Вдруг еще на полюс закинет?
   - Не закинет, - сказал Рослов, потягиваясь.  -  Кажется,  действительно
конец представлению. И режиссер отбыл.
   - Он же и драматург.
   Смайли высосал всю жестянку с пивом и швырнул банку на белый скат рифа.
   - Не сори.
   - Все одно волной смоет. - Он, как и Рослов, потянулся с удовольствием.
- Двое суток отсыпаться буду. От  приключений  и  войн.  Хорошо  все-таки,
мальчики, дома, а не в Африке.
   - "В Африке гориллы, - сказал Рослов по-русски, - злые крокодилы  будут
вас кусать, бить и обижать... Не ходите, дети, в Африку гулять".
   - Стихи? - зевнул Смайли. - Переведешь или не стоит?
   - Пожалуй, не стоит. Ты кем был в этом спектакле?
   - А ты не видел?
   - Тебя? Нет.
   - Я же Ван-Хирном был. Ландскнехтом бывшего катангского  владыки  Моиза
Чомбе. Суперменом из "великолепной семерки". Почти Юлом Бриннером.
   - Не клевещи, - сказал Шпагин. - Просто убийцей за бельгийские  франки.
Дрянцом.  Слыхали,  ваше  преосвященство,  оказывается,  мы  с  вами  Боба
кокнули?
   - После того, как он кокнул меня, -  поморщился  епископ.  -  Чертовски
умирать надоело, джентльмены.
   - Вас, епископ, кокнул не я, а Ван-Хирн. На  этот  раз  я  не  мог  ему
помешать. Я сидел у него в черепной коробке и мысленно кусал губы.  Бесись
не  бесись,  полная  беспомощность.  Почему-то  Селесте  понадобились  мои
"подавленные эмоции".
   - Это он сам сказал? - спросил Рослов.
   - Сам. Два раза мы с ним поговорили, пока Ван-Хирн постреливал. Ну  что
стоило Селесте подавить  эту  пакостную  личность?  Никаких  усилий.  Один
какой-нибудь импульс, волна или черт его знает, чем он орудует... Так  нет
- заупрямился. Только в последний момент сжалился - выпустил.
   - Когда?
   - Сразу же после выстрела  в  епископа,  когда  я  уже  ничего  не  мог
исправить. Помните, как я закричал: "Остановитесь! Я не Ван-Хирн!"
   - Значит, убили все-таки вас, а не голландца,  -  вздохнул  епископ.  -
Жаль. Только объясните мне, пожалуйста,  чего  добивался  Селеста?  Ну,  у
Смайли "подавленные эмоции". У меня трансформация мировоззрения. А  что  у
вас?
   Шпагин задумался.
   - Боюсь, что не сумею вам ответить. Я был просто сотрудником подпольной
газеты "Либерасьон".
   - А я - ее редактором, -  сказал  Рослов.  -  Позвольте  представиться:
Гастон Минье,  бывший  фельетонист  парижской  "Суар",  которого  нелегкая
занесла в Конго. Кстати, я ни разу не вспомнил о том, что  есть  на  свете
некий математик по имени Андрей Рослов.
   - И я, - прибавил Шпагин, - ничего не знал ни о Шпагине, ни о  Селесте.
В лице епископа видел только  повстанческого  священника,  которого  война
научила думать и жить. А зачем это понадобилось Селесте, даже  представить
не могу. Может быть, он извлек этих французов из своей космической  памяти
в связи с какой-нибудь весьма существенной для него  информацией?  Скажем,
поведение иностранцев в Конго. Одни покупают таких, как  Ван-Хирн,  другие
постреливают на эти деньги,  третьи  уходят  к  повстанцам.  Но  это  лишь
предположение, да и то сомнительное.
   - Может быть, просчет? - в свою очередь предположил Смайли.
   - Просчет Селесты - это катахреза, - не согласился Рослов. - Совмещение
несовместимых понятий. Все, что Селеста делает, он делает рассчитанно. Как
ЭВМ. И если он скрыл  от  нас  наше  перевоплощение,  значит,  преследовал
какую-то цель.
   - Он сказал, что хочет проверить мои реакции на поведение Ван-Хирна,  -
вставил Смайли.
   - Тогда все  становится  на  свои  места.  Мы  знали,  что  перед  нами
Ван-Хирн, и вели себя с ним как с карателем и убийцей. А Боб,  узнав  вас,
епископ, мучился  от  бессилия  помешать  капитану.  В  этом  эксперименте
главным участником был Смайли, самый сильный и самый из нас решительный, а
целью эксперимента была фиксация его  эмоциональных  реакций  на  ощущение
физической беспомощности. Насколько я знаю,  в