Александр Абрамов, Сергей Абрамов. 

                                 Селеста-7000

   -----------------------------------------------------------------------
   "Серебряный вариант". М., Центрполиграф, 1997.
   OCR  spellcheck by HarryFan, 11 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РОЖДЕНИЕ СЕЛЕСТЫ

                                    - Что это ты несешь? - строго спросила
                                 Гусеница. - Ты в своем уме?
                                    - Не знаю, - отвечала Алиса. -  Должно
                                 быть, в чужом.
                                           Л.Кэрролл. Алиса в Стране чудес


1. ВСТРЕЧА В ОТЕЛЕ

   Многое удивительное в жизни начинается с пустяков; В данном случае - со
встречи   в   отеле.   То   был   ветхий,   старомодный   отель,   вернее,
гостиница-пансионат,   облюбованная    главным    образом    нью-йоркскими
старожилами. Жили в ней посезонно преимущественно актеры не из  крупных  и
годами - холостяки и старые девы, сумевшие сберечь кое-что, как говорится,
на черный день. Жили в пропыленных, прокуренных и захламленных номерах, не
ропща и не жалуясь, потому что роптать бесполезно, а жаловаться некому. Да
и само расположение гостиницы в городе служило как бы предостережением для
строптивых и недовольных: в десяти минутах ходьбы  благопристойная  Третья
авеню незаметно переходила в печально известную Бауэри -  улицу  ночлежек,
притонов и забегаловок, иначе говоря, последний  круг  нью-йоркского  ада.
"Выкинут из номера - покатишься на Бауэри", - говорили  старожилы  в  баре
гостиницы, с нескрываемым удивлением  и  даже  сочувствием  поглядывая  на
чудаков приезжих, рискнувших по неведению поискать приюта в этом отеле.
   Среди таких чудаков  однажды  в  июньскую  жару  оказались  здесь  двое
русских - Рослов и Шпагин, прибывшие в Нью-Йорк на симпозиум математиков и
биологов, кровно заинтересованных в проблемах биологической радиосвязи,  а
точнее говоря, в поисках физико-химических пружин, приводящих  в  действие
механизмы   информации   и   мышления.   Приехали   они   с   запозданием,
забронированные  для  них  гостиничные  номера  были   захвачены   другими
участниками симпозиума, а в отель на Третьей авеню их привез  нью-йоркский
таксист, хорошо знавший все места в городе, где  может  приклонить  голову
странник. Странники наши устали, да и выбора у них не было, вот и пришлось
им на все время  симпозиума  прочно  обосноваться  в  угловой  комнате  на
восьмом этаже для сна, отдыха и традиционной яичницы с ветчиной на завтрак
и  ужин.  Особенно  все  это  не  удручало:  отель  был  тихий,  никто  не
навязывался  в  знакомые,  и  даже  в  темном  баре  можно  было  посидеть
полчасика, не привлекая любопытства завсегдатаев. Оно лениво проснулось  с
первым появлением русских и тут же угасло. Тем более неожиданным  оказался
их последний вечер в гостинице.
   Симпозиум уже закончился, а теперь предстояла  захватывающе  интересная
командировка  в  Лондон:  их  пригласил  "поработать   немножко"   в   его
лаборатории   профессор   Сайрус   Мак-Кэрри,   глава   новой   английской
математической школы и, как говорили в кулуарах симпозиума, звезда  первой
величины на небосклоне  мировой  кибернетики.  Это  любезное  приглашение,
во-первых, совпадало  с  задачами,  поставленными  перед  ними  советскими
научными  организациями,  а  во-вторых,  просто  льстило  самолюбию   двух
советских парней, ни один из которых, несмотря на докторскую степень,  еще
не дотянул до тридцати  лет.  "Счастливый  возраст,  возраст  Эйнштейна  и
Дирака, когда только и рождаются подлинные ученые.  Я  завидую  вам,  дети
мои", - сказал Мак-Кэрри. Рослов и Шпагин смущенно и благоговейно молчали.
Внимание английского ученого избавило их  даже  от  всех  необходимых,  но
крайне утомительных бюрократических сложностей: предоставленная им в  этой
командировке свобода действий еще не обеспечивала  ни  виз,  ни  гостиниц.
Визы и гостиницу в Лондоне  Мак-Кэрри  оформил  буквально  за  один  день.
Только просил подождать его недельку, отдохнуть и познакомиться с  городом
-  ему  предстояло  прочитать  еще   несколько   лекций   в   Колумбийском
университете.
   Осмотрев за день весь туристский Нью-Йорк,  счастливцы  в  предвкушении
дальнего плавания стали на якорь в баре, впервые за все время пребывания в
отеле заказав не пепси-колу, а соду-виски. Напиток был омерзителен,  нечто
вроде скверного коньяка, разбавленного шипучкой.  Оба  морщились  и  пили:
ведь им улыбалось счастье.
   - А красиво оно улыбается, - сладко вздохнул Рослов.
   Шпагин, хотя и занимающийся проблемами биологической радиосвязи,  лично
не  обладал  необходимыми  для  нее  качествами:  он   не   понял   своего
собеседника.
   - Кто? - спросил он.
   Рослов не ответил. Шпагин недоуменно  оглядел  пустоватый  зал  бара  и
снова спросил:
   - Ты думаешь, она нам улыбается?
   Теперь не понял Рослов:
   - Кто?
   - Девушка в красной кофточке.
   В дверях между побуревшими от времени и пыли  портьерами  действительно
стояла девушка - красный мак на песчаных дюнах; светло-соломенные волосы и
такого же цвета юбка закрепляли впечатление. Зрительная ассоциация  тотчас
же подсказала Рослову, что оно вторично:  он  вспомнил  шепот  на  скамьях
симпозиума, когда эта же девушка подымалась на кафедру.
   - Она нам улыбается, - сказал Рослов.
   Шпагин опять не понял:
   - А почему?
   - Ты не можешь  водить  машину  и  изучать  мышление.  У  тебя  слишком
медленные реакции. Попробуй ассоциативные связи.  Кто  делал  сообщение  о
поисках мышления на основе виртуальных и реальных мезонов?
   - Янина Желенска. - Шпагин хлопнул себя по лбу. - Я  только  сейчас  ее
разглядел. А докладик так себе: шаг вперед - два назад.
   - По-моему, она идет к нам, - сказал Рослов.
   - Зачем?
   - Есть два объяснения -  математическое  и  логическое.  Первое  -  это
естественное стремление для кибернетика к кодированию десятизначных чисел.
Двоичная форма тройки - одиннадцать. А сегодня  одиннадцатый  день  нашего
пребывания в Нью-Йорке.
   - Это уже мистика, а не математика.
   -  Предпочитаешь  логику?  Пожалуйста.  Тогда  не   менее   естественно
стремление к общению с коллегами по ремеслу.
   А девушка не спеша приближалась к  их  дальнему  столику,  необычная  и
чужая в здешнем дыму и сумеречности. У Шпагина перехватило дыхание.
   - А как ты будешь с ней разговаривать? - совсем уже испуганно прошептал
он.
   - По-польски, человек, по-польски. Проше пана. Вшистко едно.  Дзенькую.
Еще не вем. В общем, не пепши, Петше, вепша пепшем...
   Возражать Рослову было поздно: девушка уже подошла к ним.
   - Если я присяду  к  вашему  столику,  Панове  не  будут  сердиться?  -
спросила  она  на  чисто  московском  диалекте  с  еле  заметным  польским
акцентом.
   Рослов мгновенно нашелся:
   - Будем счастливы, пани Желенска. Янина, если  не  ошибаюсь?  А  может,
просто Яна?
   - Давайте просто.
   Девушка присела к столу непринужденно и уверенно:  Тут  уж  любопытство
двух  докторов  наук  приняло,  как  говорят   математики,   экстремальный
характер. На красный цветок налетел ураган.
   Откуда она знает русский язык? Да еще так хорошо.  Специально  училась?
Что делает в Варшаве? Почему оказалась в этой гостинице? Когда  собирается
уезжать?
   - Вероятно, завтра. Русский язык знаю потому,  что  училась  в  Москве.
Сперва на мехмате, потом в НИИ. Немножко работала у Каммингса в Рокленде -
уже  варшавяне  командировали.  Интересовалась  теорией  регулирования   в
применении к патологическим отклонениям человеческой психики. Видите, куда
уже забираются кибернетики. А в гостинице живу все время, только в бар  не
заглядывала - потому и не встретились. Ну, что еще спросите?
   Она смеялась, а Рослов пристально-пристально всматривался, прищурясь, в
стрелки смешинок-морщинок у глаз, потом громко и обрадованно вздохнул:
   - Вспомнил.
   - Давно пора. Кажется, я вас называла Анджей, да?
   - Да-да. На курсовой вечеринке после КВН.
   - У маленькой Ляльки с хохолком. Тогда еще только входил в моду твист.
   - А смеялись вы точно так же.
   - Боже мой, десять лет назад! Я уже стала старухой.
   - Чаще смотритесь в зеркало. Вот я, например, даже не помню, была ли  у
меня тогда борода.
   - Была! Такая же черная и колючая. Помните, как я Отклонялась, когда вы
читали стихи у моего уха. Ужасно щекотно.
   - А стихов не помните?
   - Забыла, пан Анджей.
   - Бросьте пана. На просто Анджея согласен - даже приятно. А читал я вам
Тихонова. "Как пленительные полячки посылали  письма  ему,  как  вагоны  и
водокачки умирали в красном дыму". Вагоны и водокачки уже и тогда  умирали
только в военных фильмах, а вот пленительная полячка  не  послала  мне  ни
одного письма.
   - А почему ваш друг молчит? - мгновенно  переменила  тему  пленительная
полячка.
   - Потому Что он не с мехмата.  А  биологи  молчат,  потому  что  боятся
разучиться думать. Знаете сказку о сороконожке?
   - Я тоже почти биолог.
   - Вроде меня. Я  математик,  пришедший  к  биологии,  а  Семен  биолог,
потянувшийся к математике. Братья ученые,  в  нашей  судьбе  лежит  что-то
роковое.
   Наконец-то Шпагин получил возможность протиснуться в наступившую паузу.
До сих пор  он  молчал  не  из-за  застенчивости  и  не  из  присущей  ему
диковатости, просто замкнутый круг разговора  оставлял  его  за  пределами
недоступной ему интимности. А сейчас реплика Рослова открывала дверь в мир
близких ему интересов.
   - Я не совсем  согласен  с  вашим  предположением  о  роли  виртуальных
мезонов, - робко начал он, смотря в глаза с лучиками-смешинками.
   - Все несогласны, - вздохнула девушка. - Я же сама его и опровергла. Но
поиски мышления должны продолжаться только на ядерном уровне.
   Шпагин почувствовал твердую почву под ногами. Круг милой интимности был
прорван.
   - Вот так и до нейтрино  докатимся,  -  сказал  он.  -  Недавно  кто-то
предположил, уж не знаю, в шутку или не в шутку, что нейтрино  может  быть
единственным  материалом,  из  которого   построена   человеческая   душа.
Остроумно, конечно, но...
   Рослов постучал стаканом по пластмассовой доске столика.
   -  Симпозиум  окончен,  друзья-математики.  Спорщиков  на  мыло.  -  Он
обернулся к бармену: - Еще три соды-виски.
   - Без меня, - сказала Янина.
   - И вы не выпьете за нашу удачу? Мы с Семеном едем в Лондон  к  старику
Сайрусу.
   - Подумаешь, удивили. Я тоже еду.
   - К Мак-Кэрри?
   - Конечно.  Я  третья.  Потому  и  зашла  сюда,  чтобы  договориться  с
попутчиками.
   Друзья переглянулись, тайно обрадовавшись.  Шпагин  залпом  выпил  свой
хайболл и подумал  о  том,  что  сейчас  впервые  понял,  почему  ему  так
нравились польские фильмы. Из-за их героинь. "Вы похожи на Беату Тышкевич,
- хотелось сказать ему этой девушке, неприлично красивой для математика, -
наша поездка именно с вами - это праздник". Но вместо этого, откашлявшись,
произнес тоном экзаменатора, принимающего зачет:
   - Тогда у вас есть за что выпить. Общение с таким  ученым,  как  Сайрус
Мак-Кэрри, - это праздник для нас, неофитов.
   Рослов хотел сострить, но не успел. От стойки бара к ним шел немолодой,
лет пятидесяти, мужчина с проседью, почти  незаметной  на  запыленных  или
выгоревших волосах, и с медно-красным загаром.
   Он был в потертой кожаной куртке  на  "молниях"  и  походил  не  то  на
летчика в отставке, не то на гонщика, вышедшего в тираж. "Пьян, -  подумал
Рослов, - но держится. Опыт". Он шел  твердо,  не  шатаясь,  даже  слишком
твердо,  как  человек,  научившийся  преодолевать  опьянение,  а  подойдя,
спросил:
   - А по-английски вы говорите?
   -  Допустим,  -  сказал  Рослов.  -  А   что   вас   интересует?   Наша
национальность?
   - То, что вы русские, я догадался сразу. По знакомым словам:  "выпьем",
"братья", "праздник". - Он повторил их по-русски. - Я слышал их еще в  дни
встречи на Эльбе. Не пугайтесь, я не намерен отвлекать вас  воспоминаниями
о столь древних для вас временах. Вы люди ученые,  бармен  сказал  мне  об
этом, да я и сам читаю газеты. Может быть, поэтому вы сумеете ответить мне
на один мучительный для меня вопрос. - Он пошатнулся и  оперся  на  спинку
стоявшего рядом стула.
   Янина заметила:
   - Может быть, мы отложим вопрос и ответ на завтра?
   - Я не настолько пьян, мисс, - усмехнулся незнакомец, -  да  и  напоить
меня трудно. Вы разрешите, я все-таки сяду - это будет удобнее и для  меня
и для  вас.  Мне  надо  знать:  может  ли  мощное  магнитное  поле  как-то
воздействовать на психику человека?
   Наступила пауза - настолько  странным  и  неожиданным  показался  нашим
друзьям  этот  вопрос.  Элементарный  по  сути,  он  был  задан   в   явно
неподходящей обстановке и явно неподходящим для этого человеком.
   - А почему вас это интересует? - полюбопытствовала Янина.
   - Охотно расскажу. Но сперва мне бы хотелось услышать ответ.
   - Вопрос о воздействии магнитного  поля  на  все  живое  уже  давно  не
вызывает сомнений, - сказал Шпагин. - Есть даже специальная область науки,
разрабатывающая эти проблемы, - магнитобиология.
   - На все живое? - задумчиво повторил незнакомец. - Значит, и на психику
человека?
   -  Все  зависит  от  природы  магнитного  поля,  от  его   мощности   и
напряженности, от магнитной индукции, наконец, - ну  как  бы  вам  сказать
популярнее? - от силы, с которой магнитное поле действует на движущийся  в
нем электрический заряд.
   - Я когда-то учился в колледже, -  откликнулся  незнакомец,  -  кое-что
помню.  К  сожалению,  природа  поля  мне  самому  не  ясна.  Но  мощность
колоссальна. При всем том это не электромагнит и не  какая-нибудь  машина.
Тут что-то другое в самом воздухе. Большие стальные или железные массы оно
отшвыривает, как теннисный мячик, а то,  что  попадает  в  его  пределы  в
багаже или в карманах людей,  мгновенно  намагничивается  и  притягивается
друг к другу. Консервные  банки,  например,  выскакивают  из  ящиков,  как
живые, и слипаются в нечто огромное и бесформенное.
   - Любопытно, - сказал равнодушно Рослов, - для физиков.
   Незнакомец предупредительно поднял руку: не торопись, погоди.
   - Меня не то занимает, - продолжал он.  -  Это  удивительное  магнитное
поле преображает людей. Они или видят сны наяву -  странные,  тревожные  и
очень реальные сны, - или сходят с  ума,  переживая  припадки  подавляющей
сознание ярости или страха, или  теряют  ощущение  личности,  представляют
себя кем-то другим, говорят на языках, им не знакомых и даже не  слышанных
ранее. Выйдя из пределов поля,  люди  становятся  самими  собой,  припадки
проходят, сознание и память проясняются, даже голова не болит.
   Рослов заинтересованно подмигнул Янине.
   - Занятно, правда? Как раз для старого Сайруса. По его департаменту,  -
сказал он по-русски.
   - В чем-то перекликается и с опытами Каммингса в Роклендской  больнице,
когда мы изучали степень психической восприимчивости на расстоянии. Только
здесь все непонятно. Где индуктор? Почему различны реакции? Диамагнитность
ферромагнитных металлов может найти свое объяснение хотя  бы  в  характере
магнитного поля. Но оно не является источником гипнопередачи? А  если  эта
связь не биологическая? Вы нас простите, -  обратилась  она  к  равнодушно
прислушивавшемуся незнакомцу, - нас крайне заинтересовал ваш рассказ, и мы
по привычке заговорили на своем языке. Без магнитного поля,  -  засмеялась
она, - или в данном случае магнитное поле -  вы.  Нам  нужны  подробности,
детали, все, что вы о нем знаете, иначе трудно все это себе представить  и
научно обосновать. Где это магнитное поле, как вы с ним столкнулись, какие
наблюдения сделали, над кем, какие  результаты  получили,  если  пробовали
экспериментировать, в какой стране,  в  каких  климатических  и  природных
условиях?
   - У вас есть время? - спросил незнакомец. - Тогда слушайте.



2. ПРИВИДЕНИЯ "БЕЛОГО ОСТРОВА"

   - Я - Роберт Смайли, короче - Боб Смайли,  еще  короче  -  просто  Боб,
коренной янки из  Бруклина.  Миллионеры  там  не  рождаются,  в  колледжах
недоучиваются, а когда война на носу, идут и не вздыхают. Так и я пошел  и
до Эльбы дошел, а вернулся в Штаты, сразу понял,  что  технику-недоучке  в
американский  рай  дорога  заказана.  Занялся  мелким  сервисом,  стоял  у
прилавка, суетился в рекламных агентствах, а в суете и жениться не  успел,
благо Золушек у нас много,  а  принцев  нет.  За  последние  годы  осел  в
Гамильтоне на Бермудах курортным агентом и преуспел. Не в курортных делах,
конечно: туристов там и без рекламы до черта. Правда,  только  на  больших
островах, где отели и пляжи, как в Лонг-Бич или в Майами. Но ведь  Бермуды
- это и сотни крохотных островков, в большинстве необитаемых, а  Робинзоны
там не селятся: почва - белый коралл, который не возьмешь ни  лопатой,  ни
плугом, а потребуется бур или отбойный молоток. Только птиц тьма, а помета
еще больше. Вот я и пристроил в аренду один такой  островок  португальским
торговцам удобрениями,  потом  -  другой,  а  потом  открыл  бюро  и  стал
бизнесменом... Вы уже скучаете, леди и джентльмены? Погодите, скуку  сразу
смоет, как штормом.
   Одно из моих предприятий - это поиски кладов. Собственно,  я  искал  не
клады,  а  дураков,  которые  их  ищут.  Один  остроумный  потомок  Эразма
Роттердамского даже  карту  выпустил:  Карибский  бассейн  плюс  Багамы  с
Бермудами, с точным указанием, на каком  острове  где  и  что  зарыто.  Из
школьной истории даже вы знаете, что весь шестнадцатый век морские  пираты
очищали здесь испанские галеоны с  перуанским  золотом  и  закапывали  его
где-нибудь поблизости в тайных бухточках и робинзоновских уголках. Лично я
в эти клады не верю - их давно выкопали и растратили, но  дух  Стивенсона,
должно быть, все еще витает в колледжах Старого и Нового Света,  и  каждый
сезон в гостиницах Гамильтона появляются кладоискатели. Я уже  приобрел  к
этому времени репутацию старожила и знатока, и в моем деловом списке  было
до двух десятков таких "островов сокровищ", куда можно было  добраться  на
катере или яхте, каботажным пароходиком или вертолетом, в  зависимости  от
средств кладоискательской экспедиции. Там можно  было  хорошо  закусить  в
тени тамаринда, вскопать лопатой десятидюймовый слой  почвы  где-нибудь  в
бамбуковых зарослях, пошарить во мху  меж  корнями  капустной  пальмы  или
позондировать ломом заросли ризофор и, добравшись до  белого,  как  сахар,
коралла, мужественно вздохнуть,  как  Скотт,  узревший  над  полюсом  флаг
Амундсена. Иногда мы долбили коралл буром, рвали взрывчаткой, но  железные
ящики с испанским золотом так и оставались мечтой одержимых и дураков.
   Но был один остров,  который  в  моем  списке  не  значился,  -  "белый
остров",   как   он   именовался   на   картах   английской   колониальной
администрации, и "чертов остров", как его  называли  туземцы.  Доплыть  до
него можно было за несколько часов при попутном ветре на парусной лодке, и
все же я не прельстился им. Во-первых, это даже не остров,  а  риф,  кусок
мертвого  отшлифованного  океаном  коралла  без  клочка  земли  и   единой
травинки, плоский утес, еле подымавшийся  над  водой,  захлестывающей  его
даже во время не очень высокой волны. Спрятать  там  что-либо  или  зарыть
было бы неосторожно и трудно, если только флибустьеры  шестнадцатого  века
не знали кумулятивных взрывов и бетонных шахт.  Но  я  избегал  его  и  по
другой причине. Каюсь, я суеверен с  детства.  Не  люблю  трех  свечей  на
столе, нечаянно разбитого зеркала и цифры "тринадцать", не начинаю  дел  в
пятницу и не открываю окон в  грозу.  А  об  этом  острове  ходили,  можно
сказать, самые  зловещие  слухи.  Прежде  всего  то,  что  уже  достоверно
установлено  и  научно  объяснено.  Ни  один   самолет   не   мог   пройти
непосредственно над островом на небольшой высоте - его отв