ся  в  комнате,  кидался  в  постель,
натягивал на голову одеяло и лежал, красный  и  задыхающийся,  боясь  выдать
свое присутствие.
     Но все это ни к чему не вело. Болезнь развивалась. Ему становилось  все
хуже. В конце концов пришлось лечь в больницу.
     Больничная жизнь лишь отчасти напоминает обычную. Здесь властвуют  свои
законы, непреклонные, не похожие на те, что правят людьми повседневно. Здесь
человек подпадает под безраздельную власть других людей. Такие же,  как  все
прочие,  они,  как  только   наденут   белый   колпак,   тотчас   становятся
повелителями, чьи приказы беспрекословны, а предписания неукоснительны.  Ибо
только им, лечащим, ведомы великие тайны, неведомые лечащимся.
     Согласно этим тайнам Шуберта остригли наголо, как  арестанта.  Лишенный
шевелюры,  он  сразу  превратился  в  жалкого  уродца  с  большими,   нелепо
оттопыренными ушами, вытянутым бледным лицом и неровным, бугристым  черепом,
уходящим на конус по мере приближения к макушке.
     Согласно этим  же  тайнам  его  обрядили  в  мышиный  халат,  настолько
застиранный и заношенный, что цвет его скорее угадывался,  чем  определялся.
Халат этот, разумеется, был ему не впору - в больницах великанам обязательно
выдают одежду карликов, карлики же щеголяют в одеянии великанов, - он утопал
в нем, а потому выглядел еще меньшим,  чем  был  на  самом  деле.  Жалкий  и
беззащитный, с руками, утонувшими в длинных и широких рукавах, он стал похож
на птицу с перебитыми крыльями, беспомощно  ковыляющую  на  чудом  уцелевших
ногах.
     Ему без конца причиняли боль, говоря, что его исследуют. И каждый  раз,
когда он вскрикивал, удовлетворенно покрякивая, замечали:
     - Это хорошо. Раз болит, значит обследование проходит нормально.
     Его, не переставая, пичкали снадобьями, одно противнее другого.
     Словом, лечили. Лечили,  как  умели  в  те  времена.  Больничная  жизнь
отличается от обычной и тем, что сам человек становится за стенами  больницы
совсем иным. Все, что связано с отправлениями организма, что в обычной жизни
происходит само  собой,  машинально,  меж  делом  и  нисколько  человека  не
занимает, в больничной обстановке  приобретает  главенствующую  роль.  Здесь
человек главным образом думает о том,  как  сегодня  работал  тот  или  иной
орган; хорошо - радуется, плохо - горюет. Других главных мыслей и  чувств  у
него, как правило, нет. И это естественно. В больнице он  остается  один  на
один со своей природой. И у них возникает разговор с глазу на глаз, прямой и
суровый. "Нормально работает твой организм, - говорит  природа  человеку,  -
будешь жить; ненормально - умрешь". О том же, как работает  организм,  можно
судить только по его отправлениям. И как бы низменны они ни были, все  равно
и мысли, и чувства, и внимание  человека  устремлены  к  ним.  С  постоянной
тревогой и переменной надеждой.
     Оттого в больнице дух под бременем плоти постепенно ослабевает. И  лишь
натуры стойкие, цельные,  имеющие  крепкую  опору  в  жизни,  и  в  больнице
остаются людьми. Вопреки всему, что с ними происходит.
     К таким натурам  принадлежал  Шуберт.  Несмотря  на  все  страдания,  и
физические и моральные, он и в больнице сумел остаться  человеком.  Недуг  и
горе ломали, но не сломили его. Он прошел испытание на излом. И вынести  это
испытание ему помогло искусство - точка опоры всей его жизни.  Камень  веры,
никогда не ускользавший из-под его ног.
     Бывали, конечно, моменты, часы и дни,  когда  отчаяние  захлестывало  и
его. Накатывалось  мутной  и  горькой  волной,  от  которой,  казалось,  нет
укрытия. В эти минуты им написано одно из самых трагических писем.
     Когда он писал его, мозг сверлил трагически печальный и жалобный напев.
Он создал его десять лет назад, когда был юн, здоров, чист телом и душой,  а
значит, счастлив. Тогда  он  в  каком-то  невероятном,  просто  непостижимом
прозрении предрек в звуках нынешние свои страдания. Это мотив "Маргариты  за
прялкой".
     "Я чувствую себя самым несчастным, самым жалким человеком на  свете,  -
пишет он Леопольду Купельвизеру. - Представь себе человека, говорю  я  тебе,
самые блестящие надежды которого рухнули, счастье любви и дружбы не приносит
ему  ничего,  кроме  самых  мучительных  страданий,  ему   угрожает   потеря
вдохновения красотой (хотя бы побуждающего), и я задаю  тебе  вопрос:  разве
это не жалкий, не несчастный человек? "Тяжка печаль и грустен свет, ни  сна,
ни покоя мне, бедной, нет", - эти слова я могу петь ежедневно,  ведь  каждую
ночь, когда я ложусь спать, я не надеюсь снова  проснуться,  и  каждое  утро
возвещает мне лишь вчерашние страдания. Так провожу я свои дни без  радости,
без друзей..."
     В эти часы неизбывного горя и свинцовой тоски он,  отнюдь  не  святоша,
обращается к богу, выражая свои чувства и упования в наивном и бесхитростном
стихотворении-молитве.

                         Бог-отец! Страдальцу-сыну
                         Ты в награду за кручину
                         Ниспошли надежды луч.
                         Ты, единственный, могуч!

                         Словно присужденный к плахе,
                         Пред тобой лежу во прахе.
                         Пламя адово - в груди.
                         Вижу гибель впереди.

                         Душу страждущую эту
                         Погрузи скорее в Лету,
                         А затем воздвигни вновь
                         Мир, где властвует Любовь!

     Избавление ниспослал не господь бог.  Избавление  принесло  творчество.
Оно заврачевало раны души, помогло духу обрести крылья и вновь  взвиться  из
бездны бренного, низменного к вершинам искусства.
     В больнице,  отстранившись  от  мерзости,  юдоли  и  скорби,  он  пишет
песенный цикл "Прекрасная мельничиха" на стихи  немецкого  поэта  Вильгельма
Мюллера.
     "Прекрасная  мельничиха"  -  вдохновенное  творение,  озаренное  нежной
поэтичностью, радостью, романтикой чистых и высоких чувств.
     Цикл состоит из двадцати отдельных песен. А. все  вместе  они  образуют
единую драматическую пьесу с  завязкой,  перипетией  и  развязкой,  с  одним
лирическим героем - странствующим мельничным подмастерьем.
     Впрочем, герой в "Прекрасной мельничихе" не один. Рядом с ним действует
другой,   не   менее   важный   герой   -   ручей.   Он   живет    бурливой,
напряженно-изменчивой  жизнью.  Переливчато-многокрасочная  жизнь  ручья   и
самостоятельна и неразрывно едина с жизнью юноши мельника. Вторая вписана  в
первую, первая оттеняет и дополняет вторую. Это зримое, а точнее сказать,  с
ощутимой зримостью слышимое единство человека и природы. Их  органическая  и
нерасторжимая связь, выраженная в звуках.
     Рояль, рождающий жизнь ручья, нельзя считать  простым  аккомпаниатором.
Он не  сопровождает  события,  а  соучаствует  в  них.  Ручей  и  воссоздает
поэтическую картину целого, и передает мельчайшие перемены, происходящие  во
внутреннем мире героя, и оттеняет каждый извив его души.
     Песнь ручья неумолчна. Она не стихает ни на миг. Но в ней нет ни единой
фразы, которая бы повторялась. Струи то бодро звенят, то печально  жалуются,
то тихо плещутся, то мерно колышутся, то бережно и ласково бередят душу,  то
радостно поют, то с грустью и горестью баюкают.
     Пение ручья изображали в музыке и до Шуберта. Чудо музыкальной поэзии -
вторая часть "Пасторальной" симфонии Бетховена  (эта  часть  так  и  названа
композитором - "Сцена у ручья") - пронизана напевным журчанием воды. Здесь в
звуках, мягких и мелодичных, неумолчно шумит ручей,  являясь  то  в  легком,
словно зыбь, аккомпанементе, то в звонких трелях скрипок.  Но  так  написать
ручей, как это сделал Шуберт, еще никто не сумел.  Им  создан  в  звуках  не
только внешний рисунок жизни, но и психологически глубинный портрет ее.
     Ручей  "Прекрасной  мельничихи",  не  переставая  быть   самим   собой,
беспрестанно меняется. Меняются чувства героя, меняется и  ручей,  ибо  душа
его слита с душой мельника, а песнь выражает все, что переживает он.
     Цикл открывается песней "В ПУТЬ". Она настолько известна и  так  прочно
вошла  в  быт,  что  ныне  слышать  ее  каждому   цивилизованному   человеку
представляется столь же естественным, как дышать воздухом. Всякий раз, когда
раздается бодрое, налитое молодой  силой  ее  вступление,  где  звуки  бурно
мчащегося потока перемежаются с веселым и бойким стуком мельничного  колеса,
невольно задаешься наивным, но  неотвязным  вопросом:  неужели  было  время,
когда этой музыки не было?  Кажется,  шубертовская  звуковая  картина  жизни
существовала с тех незапамятных  времен,  когда  на  земле  родилась  жизнь.
Кажется, сколько люди живут на свете, столько они поют о  мельнике,  который
по примеру воды

                          В движеньи жизнь ведет,
                          В движеньи...

     В ясный солнечный день, когда природа напоена светом  и  теплом,  когда
повсюду разлит безмятежный покой, юный мельник  пустился  в  путь.  Он  идет
вдоль ручья, сбегающего с высоких скал  в  долину.  Очарованный  серебристым
сверканием струй, упоенный  их  светлым  и  мелодичным  журчанием,  странник
вслушивается в нежно звенящий голос ручья. И ему мнится, что это

                             ...Песенка русалок
                             Под синею волной...

     Они поют, они манят, но мельник идет следом за ручьем, туда, "КУДА" тот
ведет его.
     Но вот и "ОСТАНОВКА" - мельница в  тихой  роще  густой.  Весело  стучит
жернов. Звонко плещут струи вод.

                 Сквозь пенье, журчанье шум слышен глухой.
                 Как приятен, как отраден слабый стук колеса...

     Наконец-то юный мельник понял замысел ручья. Он  привел  его  сюда,  на
мельницу.
     Путник счастлив. Он нашел, что искал.  "Шалунья-струя"  привела  его  к
той, кого ему суждено было встретить. И он в  лирически-взволнованной  песне
выражает свою "БЛАГОДАРНОСТЬ РУЧЬЮ".
     В бурном порыве чувств,  охвативших  мельника,  рождаются  радостные  и
восторженные мечты. Мельник мечтает о том, чтоб

                       ...Волшебная сила
                       Грозной силой меня охватила...

     Однако  очень  быстро  он  сознает  несбыточность  своих  мечтаний.   И
радостный мажор сменяется мягким минором. Это сопоставление мажора и  минора
проникнуто невыразимым, чисто шубертовским очарованием.

                          Но слаба душа моя.
                          И за что бы я ни взялся,
                          Чем бы я ни занимался,
                          Всякий сделает, как я, -

с тихой грустью жалуется мельник...
     Но вот наступил вечер, умиротворенно-спокойный. А вместе с  ним  пришел
"ОТДЫХ".  Хозяин  доволен  работой  подмастерья.  Хозяйская  красотка   дочь
благосклонно желает ему доброй ночи. Плавно течет мечтательная,  как  летний
вечер, мелодия песни.
     Мельник  полюбил.  Им  все  сильнее  овладевает  любовь  к   прекрасной
мельничихе. Его терзает "ЛЮБОПЫТСТВО". Он мучится вопросом:

                          Любим ли ею я?

     И ждет ответа от своего закадычного друга и спутника - ручья.
     Мечтательное   настроение   сменяется   бурным.   Мельник    испытывает
"НЕТЕРПЕНИЕ". Он восторженно восклицает:
     Твой я навек, твой я навек! Лишь ты навек владеешь мной, Владеешь мною!
     И снова возникает спокойствие, тихое и нежное. Солнце вновь взошло  над
землей. Проснулись деревья, травы, птицы.  Запел  жаворонок.  Настало  утро.
Мельник  шлет  любимой  "УТРЕННИЙ  ПРИВЕТ".  Напев  его  полон   чистоты   и
целомудрия.

                     С добрым утром, милый ангел мой!..

     Мягкая грусть обволакивает песню ручья. Он теперь не звенит, радостно и
беззаботно, а задумчиво и плавно несет свои  воды.  Тихо,  вполголоса  гудит
басовый аккорд, предваряя  появление  лирически  напевной  мелодии.  Мельник
хочет поведать любимой свои чувства. Они и сладостны и  овеяны  печалью.  Он
любит, но не знает, любим ли в ответ. И оттого плачет по ночам. Все  это  он
не решается высказать. За него это сделают цветы, растущие на берегах ручья,
- "ЦВЕТЫ МЕЛЬНИКА".
     Еще грустнее становится песнь  ручья.  Еще  больше  меркнут  его  воды.
Лунным вечером у прибрежной ольхи встретился мельник с любимой.

                           Я не смотрел на месяц,
                           На звезды не смотрел.
                           Смотрел я лишь в личико милой,
                           Смотрел я ей в глазки и млел.

     Но  встреча  не  принесла  желанной  радости.  Мельник  по-прежнему   в
неведении. Надвигается дождь. Мельничиха распрощалась и ушла домой, так и не
сказав ни слова. Из глаз юноши хлынул "ДОЖДЬ СЛЕЗ".
     И тут же ворвалась радость,  громкая,  ликующая,  звенящая  праздничным
благовестом колоколов.

                          Ручеек, ты не журчи.
                          Колесо, ты не стучи, -

приказывает мельник.
     Мельник охвачен радостным возбуждением. Он в  восторге  от  мысли,  что
"она моя" - "МОЯ".
     Поток бурной радости сменяет  спокойная  лирика  -  мелодичный  наигрыш
лютни. Это наступила "ПАУЗА". Мельник решил повесить на стену свою  лютню  и
обвить ее зеленой лентой.
     Но пауза недолга. Мельнику предстоит снова петь - о любви и страданиях.

                       Зачем эта лента на лютне моей?
                       Зачем тихо ветер играет на ней?
                       Старую ль песню мне он поет?
                       К новому ль пенью он меня зовет?..

     "ЗЕЛЕНАЯ ЛЕНТА" может поблекнуть, вися на стене, сказала мельничиха. Ей
мил зеленый цвет, и мельник отдал ленту любимой.

                         Ленту вплетаешь в косу ты,
                         И к ней неслись мои мечты.
                         Мне мил зеленый цвет,
                         Мне мил зеленый цвет.

     Внезапно в мирное пение врывается топот копыт. Он  грозен  и  неумолим,
этот дробный топот.  Скачет  "ОХОТНИК"  -  человек,  чье  появление  рождает
тревогу. Охотник - соперник юного мельника,  опасный  и  неодолимый.  Любовь
вступает в свою трагическую фазу. Она безответна и несет горести и беды.
     Мельника  терзают  два  чувства  -  "РЕВНОСТЬ   И   ГОРДОСТЬ".   Бушует
вспенившийся поток. Тревожно и беспокойно мчит он вперед свои бурлящие воды.
И вслед им несется смятенная мольба мельника:

                   Куда несешься бурно ты, ручей, ручей?
                   О чем журчишь охотнику струей своей?
                           Вернись, вернись...

     Но мельничиха не внемлет мольбам.  Ее  чувствами  завладел  охотник.  И
мельнику остается одно - сетовать на свою судьбу. С горькой иронией он поет:

                           Прикрывши сердца рану,
                           Охотиться я стану -
                           Мила охота ей,
                           Мила охота ей.

     Но вот печальную иронию сменяет мрачный трагизм:

                         И встречу дикого зверя я,
                         И зверь тот будет - смерть моя...
                         . . . . . . . . . . . . . . . . .
                         В лесу меня заройте,
                         Зеленым мхом покройте -
                         Ей мил зеленый цвет,
                         Ей мил зеленый цвет...

     Зеленый цвет - ее "ЛЮБИМЫЙ ЦВЕТ".
     Неожиданно ручей вновь наливается силой.  Его  поток  вольно  стремится
вперед. И из бодрого пения струй встает песня мельника,  волевая,  активная,
исполненная решимости и силы.

                         Пошел бы снова в дорогу я,
                         И снова душой воскрес, -

возглашает мельник.
     Но мелодия, неукротимо вздымавшаяся ввысь, беспомощно сникает.

                       Когда б так зелен не был луг,
                       Так зелен не был лес...

     Зеленый цвет - "ЗЛОЙ ЦВЕТ". Он разбил мечты мельника. Зеленый цвет  мил
любимой так же, как мил ей охотник. В музыке  снова  слышен  зловещий  топот
копыт. И мельник повергнут в смятение. Отчаявшись,  он  в  последнем  порыве
мысленно обращается к любимой.

                          Зачем косе зеленый цвет?
                          Сними его, сними...
                          Прости, прости и мой привет
                          В последний раз прими...

     Теперь мельнику осталось лишь одно - умереть. Только в смерти  желанное
избавление от мук неразделенной любви. И мельник мечтает о том, чтобы в гроб
к нему положили "УВЯДШИЕ ЦВЕТЫ", те, что были когда-то  подарены  прекрасной
мельничихе.
     Отвергнутый и покинутый, он  остается  наедине  со  -своим  неразлучным
другом - ручьем. "МЕЛЬНИК И РУЧЕЙ". Печально звенит струя, грустно колышутся
волны, жалобно и горестно звучит человеческий голос. Мельник поверяет  ручью
историю своей любви. Ручей  ласково  утешает  мельника.  Ласково  и  грустно
баюкает его.

                             Баю-бай, баю-бай,
                             Тихо ты засыпай...

     Под сводом хрустальной волны на  дне  ручья  мельник  найдет,  наконец,
покой.
     Чуть слышная, замирает в тиши "КОЛЫБЕЛЬНАЯ РУЧЬЯ".

     "Прекрасная мельничиха", несмотря на грусть финала, окрашена в  светлые
тона. Ее пафос - это пафос юной любви, а она, каков  бы  ни  был  ее  исход,
всегда светла.
     В своем вокальном цикле Шуберт с потрясающей силой правдивости  передал
тончайшие оттенки чувства,  от  его  зарождения  до  наивысшего  расцвета  и
гибели. Композитор раскрыл всю сложность и  глубину  лирических  переживаний
героя, изобразив и радости и муки, и нежное томление и страстное нетерпение,
и горести и восторги любви.
     "Прекрасная  мельничиха"  поражает   неслыханным   даже   для   Шуберта
богатством и разнообразием  мелодий.  Они,  подобно  воспетому  композитором
ручью, льются легко и свободно, единым, неудержным потоком.
     Музыка "Прекрасной мельничихи" при всей ее непревзойденной гениальности
поразительно проста. Это мудрая простота совершенства. Каждая из  песен  как
бы сама рвется на слух. Отсюда истинная  народность  всего  цикла,  в  самом
широком  и  высоком  смысле  этого  слова.   Однажды   услышав   "Прекрасную
мельничиху", на всю жизнь проникаешься любовью к ней. Это любовь  с  первого
взгляда и навсегда.
     "Прекрасная мельничиха" была издана. И что же? Шуберт как  был,  так  и
остался нищим. За рукопись ему уплатили гроши. Издателя  же  она  озолотила.
Издатель, по свидетельству Шпауна, через некоторое время (Шуберта тогда  уже
не было в живых)  "благодаря  переизданиям  нажил  такие  барыши,  что  смог
приобрести целый дом. А певец Штокхаузен лишь за один концерт с  исполнением
"Прекрасной мельничихи" в Музикферайн-зале получал втрое больше, чем  Шуберт
получил за создание всего цикла".

     Вопреки всем стараниям лекарей здоровье Шуберта  улучшалось.  Медленно,
но, как показало дальнейшее, не особенно верно. В конце  концов  он  все  же
вышел из больницы.  И  смог,  подобно  поэту,  воскликнуть  с  торжеством  и
удивлением:

                         Я ускользнул от Эскулапа,
                         Худой, обритый, но живой...

     Выход из больницы всегда радостен. Как бы ты ни  чувствовал  себя,>воля
радостней неволи, свежий  воздух  улицы  радостнее  пропахшего  карболкой  и
гнойными  бинтами  воздуха  больничных  коридоров,   а   золотистое   солнце
придунайских лугов радостнее унылой полутьмы палаты.
     И Шуберт радовался, безудержно и безотчетно, как радуется  ребенок:  не
вспоминая того, что было вчера, и не задумываясь над тем, что будет завтра.
     Он вновь посещает  шубертиады.  Теперь  его  уродливо  оголенный  череп
украшен париком. А дома, когда он снимает  его,  начавшие  отрастать  волосы
топорщатся смешным колючим ежиком.
     Он снова шутит, смеется. И пишет, все время пишет:  квартеты,  немецкие
танцы, вальсы.
     Однако очень скоро  выяснилось,  что  радоваться  рано,  да  и  нечему.
Болезнь оказалась ко