жкам... Я не
придал  бы   этому  значения,   подозрение  вызвал   отказ   от  заграничной
командировки,  которая  ему  полагалась. Почему он  не воспользовался  своим
правом?
     Егор Павлович объяснил положение в семье Вернадских после  смерти отца.
Министр успокоился.
     -- Ах, это другое дело, ваше  высокопревосходительство!.. Пусть  теперь
он просит совет о командировке ввиду  изменившихся  семейных обстоятельств и
отправляется...
     Егор Павлович одобрил решение министра. Делянов, улыбаясь, проводил его
до двери, болтая о свадьбе какой-то графини Уваровой. Так решен был вопрос о
заграничной поездке  Вернадского. Однако отъезд пришлось отложить до весны в
связи с положением Натальи Егоровны, ожидавшей ребенка.
     1  сентября 1887 года у Вернадских родился сын, названный в  честь деда
Георгием, но Наталья Егоровна еще долго не могла встать на ноги.

        "Глава VII"
        "УЧЕНИК"
     Медленным,  тяжелым,  точным  количественным  учетом  --  прежде  всего
измерением  --  и не менее  точным научным описанием  окружающего  двигаются
вперед науки, и естественные в частности.
     На  Варшавский  вокзал  с  чемоданами  и  дорожными сумками  Вернадские
явились  за четверть часа до отхода поезда  17 марта 1889  года. Провожал их
Егор Павлович и  друзья  по братству. Ребенок остался с бабушкой в Териоках.
Наташа плакала и смеялась.
     По туманным следам детских  воспоминаний Владимир Иванович направился в
Италию.   Первым   делом    предстояло   научиться    методам   исследования
кристаллических веществ. Мастером дела называли профессора Скакки в Неаполе,
к нему и отправился Владимир Иванович, оставив жену в гостинице.
     Скакки  принял молодого  русского  ученого  очень  радушно,  но то  был
дряхлый  старик  с вылинявшими  глазами  и  слуховой  трубкой  в  руках.  Он
поблагодарил  молодого человека за визит и одобрил  его намерение посмотреть
Везувий,   все  еще  живой  и  грозный,  музеи  и  парки  с  полутропической
растительностью.
     На вершину вулкана можно было подняться по проволочной железной дороге,
не так давно  выстроенной, но Наталья Егоровна решительно запротестовала. Ее
напугал рассказ о неожиданном извержении 1872 года, когда погибли все двести
человек зрителей, собравшихся у подножия Везувия.
     Через  несколько  дней Вернадские  выехали в  Мюнхен. Под  руководством
"короля кристаллографии" Пауля Грота здесь работали многие русские ученые. В
Мюнхене вообще многому можно было учиться: здесь читал курс микрохимического
анализа  профессор  Гаусгофер,  руководивший  и  практическими  занятиями по
своему предмету.  Здесь же  для молодых ученых открыт был физический кабинет
профессора Зонке.
     Зонке  развивал  теорию  кристаллизации,  чем  особенно   интересовался
Вернадский.
     Наталья Егоровна оставила  мужа  среди занятий и  уехала  в Териоки.  В
конце мая Вернадский писал своему учителю:
     "Уже  скоро  кончается семестр, который я провел у Грота,  и я  начинаю
подводить  итоги тому, что сделал в этот  семестр, и  в  общем очень доволен
своим у него пребыванием".
     Грот, в  свою очередь, не мог пожаловаться на  русского ученика. Он дал
ему  небольшую отдельную работу вместе с другим своим сотрудником, Мутманом:
определение оптических аномалий одного сложного органического вещества. Сами
по себе  аномалии не  интересовали Владимира Ивановича. Он начал работать  с
этим веществом только для того, чтобы научиться методам исследования.
     Однако вещество оказалось очень интересным  в геометрическом отношении:
оно  кристаллизовалось в  форме,  никогда еще  не наблюдавшейся  и известной
только теоретически.
     Подводя  итоги  своему пребыванию  у  Грота,  Владимир  Иванович  писал
Наталье Егоровне так:
     "Я чувствую, что все больше  и больше обучаюсь методике, то есть у меня
появляются руки, а вместе с тем  как-то  усиленнее и сильнее работает мысль.
Вообще  с  головой   моей  делается  что-то  странное,  она   как-то   легко
фантазирует, так полна непрерывной работы,  как давно-давно не было. Минуты,
когда обдумываешь те или иные вопросы, когда соединения, известные уже, ныне
стараешься  связать с этими данными, найти способ проникнуть глубже и дальше
в строение вещества, в такие минуты переживаешь какое-то особое состояние --
это настоящий экстаз".
     К  концу семестра в  Мюнхен заехал Краснов, чтобы  вместе отправиться в
путешествие  по Западной Европе. Началось  оно с геологической  экскурсии  в
Баварские Альпы.  Руководил  экскурсией  известный  геолог  Циттель, который
составил для друзей  маршрут  их  путешествия.  Следуя ему,  они  проехали в
Тироль, где видели те же снеговые поля,  те же  ледники, снежные, каменные и
песчаные обвалы, шумные водопады и бездонные пропасти.
     При попытке подняться на Шмиттенгаген, сравнительно доступную по высоте
в  две тысячи метров вершину, Владимир  Иванович  потерял очки.  Пройдя  три
четверти пути, путешественники должны были спуститься в Инсбрук за очками, а
затем подниматься  снова.  На вершине  пришлось ночевать.  Владимир Иванович
вспоминал  это восхождение и ночь на вершине как самый значительный момент в
своей жизни. Там, любуясь чистым звездным небом, впервые пришла ему в голову
мысль о связи минералогии со звездной механикой и химией.
     --  Тебе повезло, Володя,  -- под впечатлением  происшедшего  разговора
заметил  Краснов.  -- Ты  идешь  своей дорогой  и  так широко  мыслишь!  А я
оторвался  от братства  и  стал  ни то ни се, хотел быть  ботаником,  а меня
сделали географом, потому что министерству взбрело организовать кафедры, для
которых нет профессоров! Тьфу, чепуха какая!
     Он лежал, подложив руки под  голову и  глядя в  небо. Владимир Иванович
слушал не возражая.
     В самом  деле, широко развернувшаяся перед Андреем  еще в  студенческие
годы возможность  научной работы, связанная с  далекими  путешествиями, рано
оторвала  его  от  интересов студенческой  жизни, лишила  связи  с кружком и
переживаниями  братства.  Несомненно   было   и   то,  что  навязанная   ему
специальность,  как  бы  внутренне  ни  стремился  он  сделать  ее  свободно
избранной, оставалась чуждой и не давала полной удовлетворенности.
     Концом маршрута Циттель назначил Англию, где собирался IV геологический
конгресс. Друзья заехали на несколько дней в Париж и переправились в Лондон,
а  оттуда  в  Бат,  красивейший  курорт  Англии,  где происходили  заседания
конгресса. На конгрессе присутствовало много русских ученых. Делегатом был и
профессор Московского университета Алексей Петрович Павлов. Вместе с ним и с
другими членами конгресса Вернадский проделал интересную прогулку по Уэльсу.
Новизну впечатления усиливало участие в наблюдениях  Марии Васильевны,  жены
Павлова,  известного палеонтолога.  Она раскрывала  перед соотечественниками
удивительные  страницы истории  позвоночных, по каким-то одной ей понятным и
замечаемым отложениям и остаткам вымерших.
     -- Мне  рассказывал о  вас Василий Васильевич,  -- сказал Павлов, ближе
познакомившись  с Вернадским,  -- и  о ваших планах изучать  минералогию  во
времени и взаимодействии с остальной природой. Если бы  вам удалось защитить
магистерскую  диссертацию  в  ближайшие год-два, я охотно поддержал бы  вашу
кандидатуру в Московском университете. У нас должна открыться кафедра...
     В  связи с петербургскими  событиями  последнего времени и ухудшающимся
здоровьем Натальи Егоровны переезд в Москву был бы счастливым случаем.
     Но не только диссертации, даже и темы для нее  Владимир Иванович еще не
видел.
     Участие    в    конгрессе    ознаменовалось    избранием    Вернадского
членом-корреспондентом Британской ассоциации наук.
     Большую   часть   времени   Владимир   Иванович  провел  в   Лондоне  с
Ольденбургом, у которого он и жил.
     Из близких Вернадскому друзей по братству и университету только Дмитрий
Иванович    Шаховской    предпочел    науке    общественно-политическую    и
культурно-просветительную   деятельность.  Остальные   --   Гревс,  Краснов,
Ольденбург,  Вернадский  --  остались  при   университете  и   готовились  к
профессуре по разным специальностям.
     Сергей Федорович Ольденбург в это время работал в библиотеках Лондона и
Кембриджа над буддийскими рукописями.
     Целыми днями  друзья  не  расставались. Колоссальный Британский  музей,
зоологический  парк,  библиотеки  показали  им  Лондон  со  стороны,  обычно
доступной немногим.  Пораженный странными для иностранцев  нравами англичан,
Вернадский с горечью вспоминал Мюнхен.  Как-то  в  библиотеке Кембриджа  его
заинтересовали две редкие  книги, и он спросил  Ольденбурга, нельзя ли взять
книги домой на день-два.
     --  Отчего же?  -- сказал он.  -- Попроси пойди, скажи, кто  ты и когда
вернешь.
     Вернадский  объяснился  с библиотекарем, и тот  через  несколько  минут
положил перед ними книги.
     -- Ну, пойдем! -- напомнил Ольденбург. -- Чего ты ждешь?
     --  Позволь,  --  растерялся  Владимир  Иванович,  --  но как же?  Надо
записать их за мной или как это вообще делается?
     -- Не смеши людей, -- понизив голос, объяснил Ольденбург и, взяв  друга
под руку, быстро повел его с книгами к выходу. -- Тут  ничего не записывают,
и с основания библиотеки, наверное, не пропало ни одной книги...
     В омнибусе Вернадский вспомнил Мюнхенскую библиотеку.
     -- Библиотека там устроена положительно невозможным для работы образом:
теряется много  времени, а книг все-таки  не получишь! Она считается чуть не
первой в Германии, но  многих книг не находишь,  а  иностранных вовсе нет...
Вообще удивительно, как немцы мало ценят время...
     -- А лекции? -- поинтересовался его спутник.
     -- Они  все  очень элементарны.  Грот,  например, в  курсе  минералогии
полтора    месяца    читал   введение,   состоявшее   в   повторении   курса
кристаллографии...
     Вернадский рвался в Париж и  возвратился в Мюнхен с чувством  человека,
попавшего из столицы в глухую провинцию.
     Грот очень интересовался работой Мутмана и  Вернадского над оптическими
аномалиями с органическим веществом, но так как Мутман практически в  ней не
принимал участия, ему приходилось обращаться к Вернадскому.
     Когда работа была закончена, Вернадский сдал ее Гроту. Под заглавием он
поставил  оба  имени, а  во вступительной части еще  раз заявил  о том,  что
работа сделана совместно с Мутманом.
     Грот не хотел расставаться с учеником.
     -- Что вам делать в Париже, работайте у меня. Я дам вам большую работу.
     Владимир  Иванович при всей своей мягкости все же не  остался. Обо всем
этом Владимир Иванович сообщил Докучаеву.
     В  ответ   Докучаев  предложил   представить  работу  как  магистерскую
диссертацию.  О необходимости поспешить с подачей  диссертации он  напоминал
своему ученику уже не раз.
     --  Я сам  чувствую, что  надо бы  скорей  написать диссертацию, но  не
думаю, чтобы я  скоро  ее написал, --  отвечал Владимир Иванович. -- Работу,
которую я сделал у  Грота,  в диссертацию обратить совсем нельзя,  тем более
что публиковать ее я должен с  Мутманом, хотя это довольно комично, так  как
он  ничего не делал. Думаю,  что и в Париже нельзя будет  написать,  так как
придется учиться. Надо, вероятно, отложить до возвращения в Россию.
     Первый год  командировки  закончился в  феврале  1889  года переездом в
Париж, где Вернадский не только учился. Напряженно работал он в лабораториях
Ле Ша-телье  и  Фуке, где тесно  было от учеников, прибывших со  всех концов
мира.
     Луи Ле  Шателье, инженер по профессии, химик  по  призванию и страстной
преданности этой науке, исследовал строение  силикатов  и алюмосиликатов  --
минералов, наиболее  распространенных  в земной коре.  В лаборатории у  него
применялись новейшие методы изучения минералов и, в частности, пирометры для
измерения  высоких  температур.  Один  из  таких  приборов  --  фотометр  --
сконструировал сам Ле Шателье.
     Лаборатория Ле Шателье находилась в известной  французской горной школе
на  бульваре Сен-Мишель.  Вернадский жил на  Пасси, далеко  от школы,  и ему
приходилось тратить  не менее часа на дорогу.  Кроме  конки,  транспорта  не
было. Обычно Вернадский садился  наверху с  какой-нибудь книгой, и  время не
пропадало. Прочитал же он таким образом уйму книг.
     Вдоль Сены он шел пешком. По набережной располагалось множество ларьков
со  старыми и новыми книгами. Здесь Владимир Иванович нашел немало редчайших
книжек. Продавали их очень дешево.  У Ле Шателье эксперименты, проделываемые
Вернадским, длились долго, постоянного внимания они не требовали, и Владимир
Иванович снова читал. Так он перечитал всего Аристотеля, Платона, Плотина.
     У  Ле Шателье работал Вернадский на темы диморфизма --  так  называется
способность некоторых  химических соединений появляться  в нескольких разных
кристаллических  формах.  Вопрос  этот  тогда  интересовал  многих, так  как
сначала считалось, что  каждому химическому  соединению  в твердом состоянии
соответствует  одна определенная внешняя  форма,  а  затем  выяснилось,  что
некоторые  могут появляться в  двух  различных формах. Потом оказалось,  что
некоторые тела бывают в трех  различных кристаллических формах, и в четырех,
и в  пяти, и  в шести, причем  таких соединений не одно, не два, а десятки и
сотни.  Когда  начал  свои опыты Вернадский, полиморфных  тел  насчитывалось
более трехсот.
     Вернадский начал свои работы с  твердым убеждением, что диморфизм  есть
общее  свойство материи  и  в зависимости от  температуры каждое  химическое
соединение  может  являться  в  нескольких  кристаллических  формах.  Только
несовершенство наших методов исследования мешает убедиться в этом.
     Вернадский   стал   искать  наиболее   совершенное   оборудование   для
доказательства  положения,  в  котором  он сам не сомневался.  Он  считал Ле
Шателье одним  из  самых  замечательных людей,  встреченных им  в  жизни, но
лаборатория его все же была далека от совершенства.
     У  профессора Фуке  в не  менее знаменитой "Эколь  де Франс" Вернадский
работал в  области  синтеза  минералов.  Лаборатория  его помещалась в  двух
маленьких комнатах в  подвале  дома  XVI  века, с окнами во  двор на  уровне
земли.
     "Как всегда у  французов, -- вспоминал Владимир Иванович, --  здесь все
было по-домашнему".
     После   немецкой  приверженности   к   пышной   декоративной  внешности
пренебрежение ко всякому наружному блеску бросалось в глаза.
     Лабораторная обстановка не  радовала ни оборудованием, ни совершенством
приборов. Все это заменяли французская вежливость, внимательность, атмосфера
научных исканий и живость творческой мысли.
     Работая у Фуке, пришел Владимир  Иванович к замечательным своим идеям о
строении силикатов и алюмосиликатов.
     "Основной идеей моей, --  писал он учителю, --  является положение, что
силикаты,  содержащие  глинозем. окись  железа,  хрома  и  борный  ангидрид,
являются не солями каких бы то ни было  кремниевых кислот,  а солями сложных
кислот --  кремнеалюминиевой, кремнеборной и т. п.  Если даже мне не удастся
иметь полных доказательств,  мне кажется,  самая  постановка вопроса в такой
форме может способствовать  разъяснению тех или  иных  вопросов, связанных с
силикатами..."
     В  развитие  основной идеи Вернадский задался  целью  синтезировать, то
есть   получить  искусственным  путем,  силлиманит,  и   это   ему  удалось.
Выяснилось, что силлиманит образуется в  процессе  обжига огнеупорных глин и
белый цвет  фарфора  получается главным  образом отражением света от  иголок
силлиманита.
     -- Имеющиеся у меня здесь образчики севрского фарфора дают это  явление
очень  ясно, -- сообщал Владимир Иванович Докучаеву  и со  свойственным  ему
юмором добавлял: -- Комично, стремился с большим трудом получить силлиманит,
когда он оказался во всех приборах, в которых производил опыты!
     Теперь у Вернадского  в  руках  была  прекрасная тема  для магистерской
диссертации, и он решил заявить свою кандидатуру в Московском  университете.
Докучаев  одобрил решение, а в ответ  на  сомнения Владимира Ивановича писал
ему:
     "По  моему  глубокому  убеждению,  вы  совершенно  подготовлены  читать
минералогию, и я еще недавно именно с этой стороны рекомендовал вас Павлову.
Во всяком случае, надо поспешить с диссертацией, которую необходимо подать в
осенний семестр этого года: иначе можно потерять московское место..."
     Но в  эти первые  годы  свободной научной  и  общественной деятельности
Владимир  Иванович  еще  не умел справляться с невероятной разносторонностью
своих увлечений.
     В одном из писем к жене он перечисляет:
     "За эти два  дня успел осмотреть здесь: ботанический сад, зоологический
музей,  антикварный музей  с  очень интересными остатками свайных построек и
доисторической археологии  вообще, педагогический  музей, аквариум. Был  два
раза  в  минералогическом музее, сегодня три  часа проработал в  нем,  но не
знаю, когда покопчу  с ним, такая  масса в нем чрезвычайно важного для  меня
материала..."
     И так  в  каждом новом городе,  а там есть  еще  и  театры, и картинные
галереи,  и концертные  залы, и  книжные  магазины,  где  можно  купить даже
собрание  сочинений Герцена. В условиях  парижской  жизни сердце не лежало к
такого рода занятиям, каких требовала работа над диссертацией.
     В  это время  в Париж  приехала Наталья  Егоровна  с маленьким сыном  и
воспитательницей.  Вернадские  поселились  в  Медоне,  одном  из  пригородов
Парижа. Владимир Иванович  возвращался в пять  часов домой, обедал, отдыхал,
читал  записи Натальи  Егоровны о сыне. Она отмечала в мальчике каждое новое
проявление сознательной жизни. Он начинал говорить  и, называя себя, говорил
Гуля вместо Егор. В то время имя Георгий в быту переделывалось на Егора, и в
семье  Вернадских следовали той же  традиции.  Так  Гулей  и  звали  сына  у
Вернадских всю жизнь.
     Пребывание Вернадского в  Париже  совпало  со Всемирной выставкой  1889
года, в память столетия Великой французской революции.
     Международный  комитет  выставки  пригласил  к участию  русское Вольное
экономическое  общество.  Оно решило послать обширную  почвенную  коллекцию.
Впервые  в  истории русского почвоведения  успехи  и достижения его Докучаев
должен был демонстрировать миру.
     Василий Васильевич  немедленно принялся за дело  и в феврале отправил в
Париж образцы почв по полосам и районам, почвенные карты, разрезы, диаграммы
и  все печатные  работы  по почвам  России как самого  Докучаева, так и  его
учеников.  Одновременно  Василий  Васильевич  просил  Вернадского разместить
экспонаты ла выставке и понаблюдать за ними.
     Владимир Иванович немедленно телеграфировал: "Согласен", и, несмотря на
предвыставочную спешку и суматоху, подготовил русский отдел.
     Только  в  июле  1890  года  Вернадский с запрятанным  на дно  чемодана
собранием сочинений Герцена возвратился в Россию, оставив Наталью Егоровну с
Гулей  в  Париже, и направился в Кременчуг, где уже  его  ожидали  подробные
инструкции Докучаева и билеты на право пользования земскими лошадьми.
     В  Кременчуге  же  он  не только следует  инструкциям,  изучает  почвы,
собирает   множество  образцов   их,   но  еще  увлекается  археологическими
находками,  составляет  археологическую карту с пометками курганов, каменных
баб, рассыпанных  по степи, чтобы потом  подарить  ее  Полтавскому  краевому
музею.
     Осенью,  возвратившись  с  Полтавщины, Владимир  Иванович знакомится  в
Москве  с минералогическим кабинетом университета и химической  лабораторией
при нем. Довольный и тем  и  другим, он пишет  в  Париж, что продолжит здесь
свои парижские опыты.
     Алексей Петрович Павлов встретил своего будущего товарища очень радушно
и только торопил его с чтением пробных лекций.
     Пробную  лекцию "О  полиморфизме как общем свойстве материи" Вернадский
читал 9 ноября в переполненн