ием препараты.
Благодаря  небрежности хранения их  весь воздух здесь оказывался  зараженным
радиевыми излучениями, что явно отражалось на показаниях приборов.
     Несмотря  на все это,  здесь шла работа  мирового  значения, как  будто
оправдывая распространенную французскую  поговорку: "Наука любит ютиться  на
чердаках!"
     В тесных  комнатах  работали десятки людей -- мужчин и женщин из разных
стран, всяких национальностей. Проходя  по этим невзрачным, темным закоулкам
и  наскоро перестроенным  комнатам, Владимир Иванович всюду чувствовал жизнь
науки, видел, как  возникали  новые  вопросы, поднималось значение  открытия
супругов Кюри, и скромная их лаборатория превращалась в Радиевый институт.
     Вернадский работал здесь совместно с одной из учениц Кюри, француженкой
Шамье. Они исследовали радиевые руды Конго, в которых  Вернадский  обнаружил
загадочные явления.
     Два года назад владельцы радиевого  рудника в Конго подарили Марии Кюри
несколько слитков  чистого  уранового  свинца  атомного  веса  206.  Тяжелые
слитки, весом по два-три килограмма, были добыты из минерала, названного при
исследовании кюритом.  Образцы кюритовых руд также имелись в лаборатории, и,
исследуя их, Вернадский пришел к заключению,  что  кюрит  является вторичным
соединением, что,  кроме свинца,  в  кюрите есть  еще какое-то другое  тело,
может  быть,  новый  химический  элемент. Но для проверки  предположений  не
хватило кюрита.
     Заинтересованная работами русского  ученого, госпожа  Кюри обратилась к
бельгийской компании, владевшей рудниками  в Конго,  с предложением прислать
ей еще некоторое количество кюрита.
     Владельцы рудников не отозвались  на запрос  госпожи  Кюри, неосторожно
рассказавшей о предположении Вернадского.
     Владимир Иванович встречался ранее с  директором  компании  минералогии
Бютгенбахом и  лично,  как  ученый  к  ученому,  обратился к нему с такой же
просьбой. Ожиревший и умственно и телесно,  минералог  интересовался  только
финансовой стороной  дела и технологией добычи. Он отказал в  материале  для
исследования и заявил, что бельгийцы сами исследуют обнаруженное явление.
     Такого  исследования бельгийцы  не сделали.  Урановое  месторождение  в
Конго  до  сих пор  остается  плохо изученным в  своем  генезисе,  а вопрос,
поднятый Вернадским и Шамье, остается открытым.
     "Нахождение  в  биосфере   минерала,  состоящего  из   чистого  изотопа
уранового  свинца,  является до  сих пор  загадкой  в  истории радиоактивных
элементов, -- говорит по  этому поводу в  своих воспоминаниях Вернадский. --
Трудно себе  представить,  какой  процесс  и  где идет при  этом. Количество
уранового свинца  в  радиоактивном уране ничтожно. Оно  во много раз  меньше
содержания  в  нем  радия,  который  является исходным атомом для  уранового
свинца, являющегося конечным продуктом его распада... В кюрите же количество
уранового свинца в десяки миллионов раз больше. Как это произошло?"
     Настойчивое  желание  исследователя  разгадать  загадку  поддерживалось
поучительным эпизодом прошлого.
     Накануне  войны  инженер  Владимир  Клементьевич  Катульский  привез  в
Петербург с мыса  Святой Нос  на  Байкале минерал,  известный под  названием
"ортит", и передал его в минералогическую лабораторию для анализа на торий.
     За  дело взялся Ненадкевич.  Великолепный мастер химической минералогии
на этот раз никак не мог решить, что он выделил, -- и торий и не торий.
     -- Определите атомный вес! -- посоветовал Владимир Иванович.
     Атомный  вес  выделенного  элемента  оказался  равным  178 с  какими-то
десятыми долями. Элемент этот должен  был в периодической системе Менделеева
находиться между  лютецием и  танталом, где  клетка  была пустой. Константин
Автономович торжественно объявил Вернадскому:
     -- Мы открыли новый элемент, Владимир Иванович!
     Такого рода открытие могло взволновать каждого.
     Правда, Владимир Иванович предупредил:
     --  Подождите  радоваться.  Это  надо сто  раз  проверить,  прежде  чем
объявлять... -- Но тут же спросил: -- Откуда ортит?
     -- Из Забайкалья.
     -- Ага, Азия. Значит, назовем его "азий".
     Ненадкевич предложил назвать по месту в менделеевской таблице лютанием,
как идущим вслед за лютецием.
     Так  каждый  по-своему и  называл  открытый ими  элемент,  не  спеша  с
исследованием его  свойств  и с  объявлением  о  новом торжестве гениального
обобщения Менделеева.
     События войны и двух революций отодвигали вопрос  об  азии-лютании  все
дальше и дальше, вплоть до того досадного дня, когда Хевеиси объявил, что он
нашел в цирконовых  минералах  новый элемент с  атомным весом 178,6, который
назвал гафнием.
     Наученный  горьким  случаем  с  азием-лютанием,  Вернадский,  прекращая
работу по исследованию кюрита,  подал в Парижскую Академию наук запечатанный
конверт с заявлением о своих предположениях.
     Позднее, перед отъездом Вернадского  из Парижа, Шамье обратилась к нему
с неожиданной просьбой:
     -- Мсье Вернадский, я очень желала бы взять наш пакет из академии...
     Несколько  смущенный вид француженки и  неровный  голос вместо обычного
звонкого и веселого насторожили Вернадского.
     -- Но почему вы этого желаете? -- спросил он.
     -- Я не уверена, что тут новый элемент...
     -- Я  тоже  не уверен в этом,  но  может оказаться  странный  комплекс.
Вообще  я считаю, что в  этом  месторождении есть новое, --  твердо  отвечал
Владимир Иванович, -- и пакета назад не возьму.
     За несколько месяцев  совместной  работы  Шамье убедилась  не  только в
человеческой доброте и мягкости русского ученого, но  и в  непоколебимой его
твердости в вопросах чести и науки.
     Срок командировки академия продлила Вернадскому  до мая  1925 года,  и,
имея впереди еще год, Владимир Иванович писал Ферсману:
     "Я очень хочу закончить работу своей жизни,  и сейчас  есть  все  шансы
получить здесь необходимые средства для работы над живым веществом. На год я
буду обеспечен. Годы мои идут. Я очень постарел, и в то же время моя научная
мысль чрезвычайно окрепла. Я надеюсь дать многое!"
     Жить  в  двух  комнатах  Сорбонны  теперь  не  было  нужды.  Вернадские
перебрались в предместье Парижа и поселились в небольшом домике с садом, как
будто где-нибудь в России.
     Средства для работы над живым веществом Вернадский надеялся получить из
"Фонда  Розенталя". Этот фонд  носил имя своего создателя, "короля жемчуга",
предпринимателя  и  поклонника науки. Он предложил группе видных французских
ученых, образовавших  комитет фонда, получать  деньги  в  виде  акций с  его
предприятий по добыче жемчуга и финансировать отдельные научные работы по их
усмотрению. Таким  путем  фонд получал  больше,  чем давали бы ему  доходные
бумаги. Однако фонд и мог существовать, только пока существовали предприятия
Розенталя.
     Комитет  фонда постановил  выдать  Вернадскому  сорок тысяч  франков на
продолжение его работ по живому  веществу. Это была максимальная выдача. Она
давала  русскому  ученому возможность  на основе  математических  вычислений
ввести  в   науку  вопрос  о  биогеохимической  энергии  на  нашей  планете,
продолжить выяснение геохимического значения живого вещества.
     Осенью  1925 года  Вернадский обязывался сдать  научный  отчет и  таким
образом отчитаться в полученной субсидии.
     Отчет  фонду  становился,  по  сути дела,  сводкой мыслей Вернадского о
живом веществе и работой над новой  книгой. Этой книгой, равной по  значению
его "Геохимии", была "Биосфера", вышедшая в 1926 году в России, через год во
Франции, а затем переведенная на многие языки.
     Те летние,  солнечные дни  в окрестностях Парижа повторяли вдохновенное
лето в Шишаках, на Бутовой горе.
     Так же  с  тетрадкой или книгой в  руках  бродил  Владимир  Иванович по
предместьям Парижа  или сидел в  своем  маленьком  садике, то размышляя,  то
вычисляя. Математическим аппаратом он владел плохо  и иногда вычислял целыми
днями  там,  где математик  обошелся  бы  часами. Не  доверяя своим  цифрам,
Владимир Иванович прибегал к дружеской  помощи знакомого математика  Евгения
Александровича Холодовского. Тот заново производил вычисления, и, если числа
сходились, Вернадский  писал  свои  формулы всюдности,  давления и  скорости
жизни.
     Теперь в верхней,  поверхностной пленке нашей планеты  его интересовали
не  геологические явления,  а  отражение  строения  космоса,  связанного  со
строением и историей химических атомов.
     Владимир Иванович считал невозможным изучение биосферы без  учета связи
биосферы со строением всего космического механизма.
     "Космические  излучения  вечно  и непрерывно льют на лик  Земли  мощный
поток  сил, придающий  совершенно  особый,  новый  характер  частям планеты,
граничащим  с  космическим  пространством,  --  записывал  он свои  основные
положения.  -- Благодаря  космическим излучениям  биосфера получает  во всем
своем строении новые, необычные и неизвестные для земного вещества свойства,
и отражающий ее в космической  среде лик Земли выявляет  в этой среде новую,
измененную   космическими  силами,  картину  земной  поверхности.   Вещество
биосферы благодаря им проникнуто энергией. Оно становится активным, собирает
и распределяет в  биосфере полученную  в форме излучений энергию, превращает
ее в конце концов в энергию в земной среде, свободную, способную производить
работу".
     Вернадский  видит  в  поверхностной  земной оболочке не  только область
вещества,  но  и  область  энергии,   источник  изменения  планеты  внешними
космическими силами.
     "Лик Земли ими меняется, ими в значительной степени лепится, он есть не
только отражение нашей  планеты,  проявление ее вещества и ее энергии  -- он
одновременно   является   и  созданием  внешних  сил  космоса,  --   говорит
Вернадский.  -- Благодаря этому история биосферы резко  отлична  от  истории
других  частей  планеты  и  ее  значение  в планетном  механизме  совершенно
исключительное! Она  в такой  же,  если  не  большей, степени есть  создание
Солнца, как и выявление процессов Земли".
     Переходя на художественный способ выражения, Вернадский добавляет:
     "Древние интуиции великих религиозных созданий  человечества  о  тварях
Земли --  в частности, о людях, как детях Солнца, -- гораздо ближе к истине,
чем те, которые видят  в тварях  Земли  только эфемерные  создания  слепых и
случайных изменений земного вещества, земных сил".
     Медленно и с  трудом в течение всей своей  сознательной  жизни подходил
Вернадский к пониманию механизма  превращения  солнечной  энергии  в  земные
силы.  Бесконечное  разнообразие  красок,  форм,  движений в  живой  природе
скрывает  от нас этот  механизм: ведь  часть его составляем  мы  сами и наша
жизнь.
     Представление о  биосфере как о земном и космическом механизме являлось
теперь   Вернадскому  твердым  научным   фактом,   непреложным  эмпирическим
обобщением.
     Возбужденная необыкновенным подъемом,  творческая мысль его захватывала
все новые и новые области.
     И вот  в этот  разгар стихийного буйства  мысли  и обобщений Вернадский
получает резкое предложение Академии наук немедленно вернуться в Петроград с
предупреждением,  что  в  противном  случае  он  будет  исключен  из   числа
академиков. Владимир  Иванович отвечал,  что выедет тотчас, как только сдаст
свой научный отчет.
     Он считал, что не может уехать, не выполнив всех принятых на себя перед
"Фондом Розенталя" обязанностей.
     Вместе  с официальным  ответом академии Владимир Иванович написал лично
Карпинскому  и тогдашнему заместителю народного  комиссара просвещения М. Н.
Покровскому.
     Дело  в том, что, получая командировку  в Сорбонну,  Вернадский заверил
Покровского,  что  он  не  имеет  ни  малейшего  намерения  эмигрировать   и
обязательно возвратится в Россию. Теперь  он писал  Покровскому, что считает
себя  не  вправе  оставить  Париж,  не  сдавши  своего  отчета  организации,
субсидировавшей его работу.
     За  два года  пребывания в Париже Вернадского навещали приезжавшие сюда
академики  Иоффе,  Лазарев,  Ольденбург.  Они  подробно  знакомились  с  его
работами.  Уверенный  в  том,  что  академия  примет  во  внимание  причины,
задержавшие его в Париже, Владимир Иванович возвратился к прерванной работе.
Но тут пришло  извещение академии, что ввиду  отказа  Вернадского немедленно
приехать он исключается из академиков.
     Вернадский  обратился  в  академию  с  новым  объяснением,  в  котором,
адресуясь к общему собранию, писал:
     "Я не представляю свою жизнь  без академии, но, как мне ни трудно с нею
расставаться,  я  не  могу  возвратиться,  не  сдав  своего  научного отчета
организации, субсидировавшей мою работу: это  вопрос чести русского ученого,
и академия не может не считаться с этим обстоятельством!"
     Поспешное   и  неоправданное  решение  академии   поставило   Владимира
Ивановича в  необходимость устраивать  свою жизнь  по-эмигрантски  и  прежде
всего искать какой-нибудь заработок.  Ему хотелось все же не терять  связи с
родиной и поселиться  поближе, в  Праге, где у него были не только друзья по
науке. По пути в  Париж Вернадские оставили  в Праге  дочь. Нина кончила там
медицинский  факультет  и вышла  замуж за археолога Николая Петровича Толля.
Теперь она работала в глазной поликлинике и в психиатрической больнице.
     Владимир  Иванович  сообщил  чешским  друзьям  о своем  положении.  Они
ответили приглашением прочесть в 1926 году курс геохимии металлов в Пражском
университете  на французском  языке. Предполагалось  затем сделать этот курс
постоянным.  Владимир  Иванович, несколько  успокоенный,  вернулся  к  своим
работам над отчетом.
     В  это  время  в Ленинграде  Академия  наук готовилась к торжествам  по
случаю двухсотлетия своего существования.
     Юбилейные торжества происходили в сентябре 1925 года. Для участия в них
в  Ленинград  приехал М.  Н.  Покровский.  При  встрече  с  Ольденбургом  на
торжественном  заседании   в  присутствии  президента  и  многих  академиков
Покровский сказал ему:
     -- Вы напрасно порвали отношения с Вернадским. Ясно, что он не мог и не
должен был уезжать из Парижа, не  сдавши  там своего отчета... А вы его же и
наказали!
     В  порядке проведения  торжеств заместитель народного комиссара огласил
постановление  правительства о предоставлении  академии  десяти новых кафедр
академиков.  При обсуждении  кандидатов на  занятие этих кафедр прежде всего
встал вопрос о Вернадском, которому и было послано предложение  занять  одну
из этих кафедр. Он согласился, и, таким образом, все событие было исчерпано.
     Правда,  теперь  у  Вернадского  оставалось обязательство перед Прагой,
между  тем  как  академия  требовала немедленного  приезда.  Но  по  пути  в
Ленинград, остановившись в Праге,  Вернадскому удалось договориться с чехами
о переносе обещанного им курса на 1928 год.
     В  Праге  Владимир  Иванович  закончил "Биосферу"  и в  начале марта  с
готовой рукописью этой книги явился в Ленинград.
     Теперь  в  Академии  наук  он  кафедры  минералогии  уже не  занимал, а
оставался   только   академиком   --   председателем  Комиссии  по  изучению
естественных  производительных  сил.  Не  медля  ни часа, Владимир  Иванович
организовал при комиссии  отдел живого вещества  -- будущую биогеохимическую
лабораторию.

        "Глава XXII"
        "ПОРЯДОК ПРИРОДЫ"
     Одни и те же законы  господствуют как  в великих небесных  светилах и в
планетных системах, так и в  мельчайших молекулах, быть  может, даже  в  еще
более ограниченном пространстве отдельных атомов.
     Пока  задачи  и цели  вновь  организованного  биогеохимического  отдела
оставались для многих академических работников неясными, деятельность его не
встречала сочувствия.
     Один академик спрашивал у другого:
     -- Что это за отдел живого вещества? Чем там занимаются?
     Другой редко отвечал просто:
     -- Не знаю!
     Чаще он придумывал что-нибудь унизительное:
     -- Ищут золото в дохлых лягушках!
     Даже в нижнем этаже радиевого института не понимали, что делается у них
над головами.
     --  Что  это   паленым  пахнет?  --   вдруг   спрашивал  кто-нибудь  из
сотрудников, опасливо оглядываясь кругом.
     -- Садиков кошек жжет! -- отвечали ему.
     -- Зачем?
     --  Как зачем! Неужто вы  не  знаете,  что  из черных кошек приворотное
зелье варят?
     Владимир  Сергеевич Садиков первым вернулся к  Вернадскому на  работу с
живым веществом. Вернадский встретил его с радостью.
     Вскоре  приехал  из  Москвы Виноградов. По окончании Военно-медицинской
академии  его  направили  врачом  в  авиационный отряд, стоявший  в  Москве.
Большую часть времени он проводил в  химической лаборатории Н Д. Зелинского.
Теперь    его    избрали    преподавателем    кафедры    физической    химии
Военно-медицинской академии,  и он вернулся  в Ленинград.  Владимир Иванович
предложил ему работать с живым веществом хотя бы во время летних каникул.
     --  Когда  мы из отдела  комиссии  сделаем биогеохимическую лабораторию
академии, мы, разумеется,  откомандируем вас в академию!  -- сказал он. -- А
сейчас предложу вам плавание на "Персее"  и  работу  по  химическому анализу
фитопланктона на Мурманской биологической станции...
     Владимир    Иванович    заведовал     биогеохимической     лабораторией
океанологического института.
     "Персей"   --   первое   наше   судно,  специально  оборудованное   для
научно-исследовательской  работы и  отлично  приспособленное для плавания  в
полярных водах.  Исследования по химии моря и морских  организмов Виноградов
провел на  "Персее".  В результате  этих исследований  появилась  монография
Виноградова "Химический  элементарный состав морских организмов" и ряд работ
по химии моря.
     Проблему химического  состава организмов Владимир Иванович считал самой
важной для начального развития биогеохимии. Из библиографического  отделения
комиссии он перевел  в новый отдел Марию Александровну Савицкую и поручил ей
организацию картотеки  по геохимии  живых  организмов.  Мария  Александровна
знала  латинский  язык  и отлично справлялась с входившими тогда в  практику
системами картотек. К тому же девушка окончила географический институт.
     Говорят, что гениальным людям прежде всего свойственно умение подбирать
своих сотрудников. Если это так, то Вернадскому следовало бы присвоить славу
и  честь гения за одно это качество. Оно  сказывалось и  на  подборе младших
научных и административных сотрудников.
     Владимир Иванович, поднимаясь наверх, в  отдел живого вещества,  прежде
всего направлялся  к  Савицкой.  Обычно он выкладывал перед ней  на стол  из
карманов  кучи  бумажек  необыкновенного  вида и  размеров,  большей  частью
узеньких  и длинных, с двумя-тремя  строчками быстрого  и мелкого, но всегда
разборчивого почерка.  Мария Александровна ласково  называла эти длинненькие
обрывочки  газетных  полей, блокнотов, несберегаемых  писем  "хвостиками". С
этих "хвостиков" она заносила на карточки литературу или  данные химического
состава исследованных организмов *.
     *  В 1960  году картотека  по геохимии живых  организмов насчитывала 36
тысяч карточек. Картотека свидетельствует о том, что все химические элементы
менделеевской таблицы  входят в состав тех или иных организмов  до  иттрия и
урана включительно. Таким  образом, предвидение Вернадского о том,  что  все
элементы участвуют в жизнедеятельности организмов, вполне подтвердилось.

     Вместе с "хвостиками" Вернадского и литературой, направлявшейся по  его
распоряжению к Савицкой для  просмотра, поступали  к  ней  и данные анализа,
производимые сотрудниками отделов.
     Анализы  сотрудников  Владимир  Иванович просматривал  на  карточках  с
особенной   тщательностью.   Как-то,   просмотрев   карточку,   только   что
переписанную Савицкой, Владимир Иванович сказал ей:
     --  Тут,