линное, приглашала прийти к ней в
сочельник помочь убрать елку. Но я боялся,  что  к  телефону  подойдет  ее
мамаша. Она была знакома с моей матерью, и  я  представил  себе,  как  она
сломя голову хватает трубку и звонит моей матери, что я  в  Нью-Йорке.  Да
кроме того, неохота было разговаривать со старухой Хейс по  телефону.  Она
как-то сказала Салли,  что  я  необузданный.  Во-первых,  необузданный,  а
во-вторых, что у меня нет цели в жизни.  Потом  я  хотел  звякнуть  одному
типу, с которым мы учились в Хуттонской  школе,  Карлу  Льюсу,  но  я  его
недолюбливал. Кончилось тем, что я никому звонить  не  стал.  Минут  через
двадцать я вышел из автомата,  взял  чемоданы  и  пошел  через  тоннель  к
стоянке такси.
     Я до того рассеянный, что по  привычке  дал  водителю  свой  домашний
адрес. Совсем вылетело из головы, что я решил переждать  в  гостинице  дня
два и не появляться дома до начала каникул. Вспомнил я об этом,  когда  мы
уже проехали почти весь парк. Я ему говорю:
     - Пожалуйста, поверните обратно, если можно, я вам дал не тот  адрес.
Мне надо назад, в центр.
     Но водитель попался хитрый.
     - Не могу, Мак, тут движение  одностороннее.  Теперь  надо  ехать  до
самой Девяностой улицы.
     Мне не хотелось спорить.
     - Ладно, - говорю. И вдруг вспомнил: - Скажите, вы видали тех уток на
озере у Южного выхода в Центральной парке?  На  маленьком  таком  прудике?
Может, вы случайно  знаете,  куда  они  деваются,  эти  утки,  когда  пруд
замерзает? Может, вы случайно знает?
     Я,  конечно,  понимал,  что  это   действительно   была   бы   чистая
случайность.
     Он обернулся и посмотрел на меня, как будто я не-нормальный.
     - Ты что, братец, - говорит, - смеешься надо мной, что ли?
     - Нет, - говорю, - просто мне интересно узнать.
     Он больше ничего не сказал, и я тоже. Когда мы  выехали  из  парка  у
Девяностой улицы, он обернулся:
     - Ну, братец, а теперь куда?
     - Понимаете, не хочется заезжать в гостиницу на Ист-Сайд,  где  могут
оказаться знакомые. Я путешествую инкогнито, - сказал я. Ненавижу  избитые
фразы вроде "путешествую инкогнито". Но с дураками иначе разговаривать  не
приходится. - Не знаете ли вы случайно, какой оркестр играет у Тафта или в
"Нью-Йоркере"?
     - Понятия не имею, Мак.
     - Ладно, везите меня в "Эдмонт",  -  говорю.  -  Может  быть,  вы  не
откажетесь по дороге выпить со мной коктейль? Я угощаю. У меня денег куча.
     - Нельзя, Мак. Извините.
     Да, веселый спутник, нечего сказать. Выдающаяся личность.
     Мы приехали в "Эдмонт", и я взял номер. В такси я надел свою  красную
охотничью шапку просто ради шутки, но в вестибюле  я  ее  снял,  чтобы  не
приняли за психа. Смешно подумать: я тогда не  знал,  что  в  этом  подлом
отеле полным-полно всяких психов. Форменный сумасшедший дом.
     Мне дали ужасно унылый номер, он тоску нагонял.  Из  окна  ничего  не
было видно, кроме заднего фасада гостиницы. Но мне было  все-равно.  Когда
настроение скверное, не все ли равно, что там за окошком.  Меня  провел  в
номер коридорный - старый-престарый, лет под семьдесят. Он на меня нагонял
тоску еще больше, чем этот номер. Бывают такие лысые,  которые  зачесывают
волосы сбоку, чтобы прикрыть лысину. А я бы лучше  ходил  лысый,  чем  так
причесываться. Вообще, что за работа для такого  старика  -  носить  чужие
чемоданы и ждать чаевых? Наверно, он ни  на  что  больше  не  годился,  но
все-таки это было ужасно.
     Когда он ушел, я стал смотреть в окошко, не снимая пальто. Все  равно
делать было нечего. Вы даже не  представляете,  что  творилось  в  корпусе
напротив. Там даже не потрудились опустить занавески. Я  видел,  как  один
тип, седой, приличный господин, в одних трусах вытворял такое, что  вы  не
поверите, если я вам расскажу. Сначала он поставил чемодан на  кровать.  А
потом вынул оттуда женскую одежду -  женские  чулки,  туфли  на  каблуках,
бюстгальтер и такой пояс, на котором болтаются резинки. Потом надел  узкое
черное платье, вечернее платье, клянусь богом!  А  потом  стал  ходить  по
комнате маленькими  шажками,  как  женщины  ходят,  и  курить  сигарету  и
смотреться в зеркало. Он был совсем один. Если только  никого  не  было  в
ванной - этого я не видел. А в окошке, прямо над ним, я видел, как мужчина
и женщина брызгали друг в друга водой  изо  рта.  Может,  и  не  водой,  а
коктейлем, я не видел, что у них в стаканах. Сначала он наберет полный рот
и как фыркнет на нее! А потом она на него, по очереди, черт их дери! Вы бы
на них посмотрели! Хохочут  до  истерики,  как  будто  ничего  смешнее  не
видели. Я не  шучу,  в  гостинице  было  полно  психов.  Я,  наверно,  был
единственным нормальным среди них, а это не так уж много. Чуть  не  послал
телеграмму Стрэдлейтеру, чтоб он первым же поездом выезжал в Нью-Йорк.  Он
бы тут был королем, в этом отеле.
     Плохо то, что на такую пошлятину смотришь не отрываясь, даже когда не
хочешь. А эта девица, которой брызгали водой в физиономию, она  даже  была
хорошенькая. Вот  в  чем  мое  несчастье.  В  душе  я,  наверно,  страшный
распутник. Иногда я представляю себе ужасные _г_а_д_о_с_т_и, и  я  мог  бы
даже сам их делать, если б представился случай. Мне даже  иногда  кажется,
что, может быть, это даже приятно, хоть и гадко. Например, я даже понимаю,
что, может быть, занятно, если вы  оба  пьяны,  взять  девчонку  и  с  ней
плевать друг дружке в физиономию водой или там коктейлем.  Но,  по  правде
говоря, мне это _н_и_ч_у_т_ь_  не  нравится.  Если  разобраться,  так  это
просто пошлятина. По-моему, если тебе нравится девушка, так нечего  с  ней
валять дурака, а если она тебе нравится, так нравится и ее лицо,  а  тогда
не станешь безобразничать и плевать в нее чем попало. Плохо то, что иногда
всякие глупости доставляют удовольствие. А сами  девчонки  тоже  хороши  -
только мешают, когда стараешься не позволять себе никаких глупостей, чтобы
не испортить что-то по-настоящему  хорошее.  Была  у  меня  одна  знакомая
девчонка года два назад, она была  еще  хуже  меня.  Ох,  и  дрянь  же!  И
все-таки нам иногда  бывало  занятно,  хоть  и  гадко.  Вообще  я  в  этих
сексуальных делах плохо разбираюсь. Никогда не знаешь, что к чему.  Я  сам
себе придумываю правила поведения и тут же их нарушаю. В  прошлом  году  я
поставил себе правило, что не буду возиться с девчонками, от которых  меня
мутит. И сам же нарушил это правило - в ту же неделю, даже в тот же вечер,
по правде говоря. Целый вечер целовался с ужасной  кривлякой  -  звали  ее
Анна Луиза Шерман. Нет, не понимаю  я  толком  про  всякий  секс.  Честное
слово, не понимаю.
     Я стоял у окна и придумывал, как бы позвонить Джейн. Звякнуть  ей  по
междугороднему прямо в колледж, где она училась, вместо того чтобы звонить
ее матери и спрашивать, когда она приедет? Конечно, не разрешается звонить
студенткам поздно ночью, но я уже все придумал. Если подойдут к  телефону,
я скажу, что я ее дядя. Я скажу, что ее тетя только что разбилась насмерть
в машине и я немедленно должен переговорить с Джейн. Наверно,  ее  позвали
бы. Не  позвонил  я  только  потому,  что  настроения  не  было.  А  когда
настроения нет, все равно ничего не выйдет.
     Потом я сел в кресло  и  выкурил  две  сигареты.  Чувствовал  я  себя
препаршиво. И вдруг я придумал. Я стал рыться в бумажнике - искать  адрес,
который мне дал один малый, он учился в Принстоне, я  с  ним  познакомился
летом на вечеринке. Наконец я нашел записку. Она порядком измялась в  моем
бумажнике, но разобрать было можно. Это был адрес одной особы, не то чтобы
настоящей шлюхи, но, как говорил этот малый из Принстона, она иногда и  не
отказывала. Однажды он привел е на танцы в Принстон, и его чуть за это  не
вытурили. Она танцевала в кабаре с раздеванием или  что-то  в  этом  роде.
Словом, я взял трубку и позвонил ей. Звали ее Фей Кэвендиш, и жила  она  в
отеле  "Стэнфорд",  на  углу  Шестьдесят  шестой   и   Бродвея.   Наверно,
какая-нибудь трущоба.
     Сначала я решил, что ее нет  дома.  Никто  не  отвечал.  Потом  взяли
трубку.
     - Алло! - сказал я.  Я  говорил  басом,  чтобы  она  не  заподозрила,
сколько мне лет. Но вообще голос у меня довольно низкий.
     - Алло! - сказал женский голос не очень-то приветливо.
     - Это мисс Фей Кэвендиш?
     - Да, кто это? - спросила она. - Кто это звонит мне среди ночи,  черт
возьми!
     Я немножко испугался.
     - Да, я понимаю, что сейчас поздно, - сказал я  взрослым  голосом.  -
Надеюсь, вы меня простите, но мне  просто  необходимо  было  поговорить  с
вами! - И все это таким светским тоном, честное слово!
     - Да кто же это? - спрашивает она.
     - Вы меня не знаете, но я друг Эдди Бердселла. Он сказал,  что,  если
окажусь в городе,  мы  с  вами  непременно  должны  встретиться  и  выпить
коктейль вдвоем.
     - Кто сказал? Чей вы друг?  -  Ну  и  тигрица,  ей-богу!  Она  просто
о_р_а_л_а_ на меня по телефону.
     - Эдмунда Бердселла, Эдди Бердселла, - повторил я. Я  не  помню,  как
его звали - Эдмунд  или  Эдвард.  Я  его  только  раз  видел  на  какой-то
идиотской вечеринке.
     - Не знаю я такого, Джек! И если, по-вашему, мне  приятно  вскакивать
ночью...
     - Эдди Бердселл, из Пристона... Помните? - говорил я.
     Слышно было, как она повторяет фамилию.
     - Бердселл... Бердселл... Из Пристонского колледжа?
     - Да-да! - сказал я.
     - А вы тоже оттуда?
     - Примерно.
     - Ага... А как Эдди? - сказала она. - Все-таки безобразие  звонить  в
такое время!
     - Он ничего. Просил передать вам привет.
     - Ну спасибо, передайте и ему привет, -  сказала  она.  -  Он  чудный
мальчик. Что он сейчас делает? - Она уже становилась все любезнее, черт ее
дери.
     - Ну, все то же, сами понимаете, -  сказал  я.  Каким  чертом  я  мог
знать, что он делает? Я почти не был с ним знаком. Я даже не знал,  учится
ли он еще в Принстоне или нет. - Слушайте, - говорю я, - Может быть  мы  с
вами встретимся сейчас, выпьем коктейль?
     - Да вы представляете себе, который час? - сказала она. - И разрешите
спросить, как ваше имя? - Она вдруг заговорила с  английским  акцентом.  -
Голос у вас что-то очень молодой.
     - Благодарю за комплимент! - говорю я самым светским  тоном.  -  Меня
зовут Холден Колфилд. - Надо было выдумать другую фамилию, но я  сразу  не
сообразил.
     - Видите ли, мистер Колфилд, я  не  привыкла  назначать  свидания  по
ночам. Я ведь работаю.
     - Завтра воскресенье, - говорю.
     - Все равно мне надо хорошенько выспаться. Сами понимаете.
     - А я думал, мы с вами выпьем хоть один коктейль! И сейчас совсем  не
так поздно.
     - Вы очень милы, право, - говорит она. - Откуда вы говорите?  Где  вы
сейчас?
     - Я? Из автомата.
     - Ах, так, - сказала она. Потом долго молчала. - Знаете, я очень рада
буду с вами встретиться, мистер Коффл. По голосу вы очень милый человек. У
вас удивительно симпатичный голос. Но сейчас все-таки слишком поздно.
     - Я могу приехать к вам.
     - Что ж, в другое  время  я  сказала  бы  -  чудно!  Но  моя  соседка
заболела. Она весь вечер лежала, не могла заснуть. Она только что  закрыла
глаза, спит. Вы понимаете?
     - Да, это плохо.
     - Где вы остановились? Может быть, мы завтра встретимся?
     - Нет, завтра я не могу. Я только сегодня свободен.
     Ну и дурак! Не надо было так говорить.
     - Что ж, очень жаль!
     - Передам от вас привет Эдди.
     - Правда, передадите? Надеюсь, вам будет весело в  Нью-Йорке.  Чудный
город.
     - Это я знаю. Спасибо. Спокойной ночи, - сказал я и повесил трубку.
     Дурак, сам  все  испортил.  Надо  было  хоть  условиться  на  завтра,
угостить ее коктейлем, что ли.



                                    10

     Было еще довольно рано. Не знаю точно, который час, но в общем не так
уж поздно. Больше всего я ненавижу ложится спать, когда ничуть не устал. Я
открыл  чемодан,  вынул  чистую  рубашку,  пошел  в  ванную,   вымылся   и
переоделся. Пойду, думаю, посмотрю, что у них там  творится  в  "Сиреневом
зале". При гостинице был ночной клуб, назывался "Сиреневый зал".
     Пока я  переодевался,  я  подумал,  не  позвонить  ли  все-таки  моей
сестренке Фиби. Ужасно хотелось с ней поговорить. Она-то все понимала.  Но
нельзя было рисковать  звонить  домой,  все-таки  она  еще  маленькая,  и,
наверно, уже спала, и не подошла бы к телефону.  Конечно,  можно  было  бы
повесить трубку, если б подошли родители, но все равно ничего бы не вышло.
У нее интуиция. Но мне ужасно хотелось поболтать с нашей Фиби.
     Вы бы  на  нее  посмотрели.  Такой  хорошенькой,  умной  девочки  вы,
наверно, никогда не видели. Умница, честное слово. Понимаете,  с  тех  пор
как она поступила в школу, у нее отличные  отметки  -  никогда  плохих  не
бывало. По правде говоря, я один в семье такой тупица. Старший  мой  брат,
Д.Б., писатель, а мой братишка Алли, который умер, тот прямо был колдун. Я
один такой тупой. А посмотрели бы вы на Фиби. У нее волосы почти такие  же
как у Алли, летом они совсем коротенькие. Летом она их закладывает за уши.
Ушки у нее маленькие, красивые. А зимой ей отпускают волосы.  Иногда  мама
их заплетает, иногда нет, и все равно красиво. Ей всего  десять  лет.  Она
худая вроде меня, но очень складная. Худенькая, как раз для коньков.  Один
раз я смотрел в окно, как она переходила через улицу в парк, и  подумал  -
как раз для коньков, тоненькая, легкая. Вам бы она понравилась. Понимаете,
ей что-нибудь скажешь, и она сразу соображает, про  что  ты  говоришь.  Ее
даже можно брать с собой куда угодно.  Например,  поведешь  ее  на  плохую
картину - она сразу понимает, что картина плохая. А поведешь на хорошую  -
она сразу понимает, что картина хорошая. Мы с Д.Б. один раз повели  ее  на
эту французскую картину - "Жена пекаря", - там играет  Раймю.  Она  просто
обалдела. Но любимый ее фильм - "Тридцать  девять  ступеней",  с  Робертом
Донатом. Она всю эту картину знает чуть не наизусть, мы вместе смотрели ее
раз десять. Например, когда этот самый Донат прячется на шотландской ферме
от полисменов, Фиби громко говорит в один голос  с  этим  шотландцем:  "Вы
едите селедку?" Весь  диалог  знает  наизусть.  А  когда  этот  профессор,
который на самом деле немецкий шпион,  подымает  мизинец,  на  котором  не
хватает сустава, и показывает Роберту Донату, наша Фиби  еще  раньше,  чем
он, в темноте подымает свой мизинец и тычет прямо мне в лицо. Она  ничего.
Вам бы она понравилась. Правда, она немножко слишком привязчива.  Чересчур
все переживает, не по-детски. Это правда. А  потом  она  все  время  пишет
книжки. Только она их никогда не подписывает.  Там  все  про  девчонку  по
имени Гизела Уэзерфилд, только наша Фиби пишет "Кисела". Эта самая  Кисела
Уэзерфилд - девушка-сыщик. Она как будто сирота, но  откуда-то  появляется
ее отец. А отец у нее "высокий привлекательный джентльмен  лет  двадцати".
Обалдеть можно! Да, наша Фиби. Честное слово, она бы вам понравилась.  Она
была еще совсем крошка, а уже умная. Когда она была совсем маленькая, мы с
Алли водили ее в парк, особенно по  воскресеньям.  У  Алли  была  парусная
лодка, он любил ее пускать по воскресеньям, и мы всегда брали с собой нашу
Фиби. А она наденет белые перчатки и идет между нами, как настоящая  леди.
Когда мы с Алли про что-нибудь говорили, она всегда слушала. Иногда мы про
нее забудем, все-таки она была совсем маленькая, но она непременно о  себе
напомнит. Все время вмешивалась. Толкнет меня или Алли и спросит: "А  кто?
Кто сказал - Бобби или она?" И мы ей  ответим,  кто  сказал,  она  скажет:
"А-а-а!" - и опять слушает, как большая. Алли от нее тоже балдел.  Я  хочу
сказать, он ее тоже любил. Теперь ей уже десять, она не  такая  маленькая,
но все равно от нее все балдеют - кто понимает, конечно.
     Во всяком случае, мне очень хотелось поговорить с ней по телефону. Но
я боялся, что подойдут родители и узнают, что я в  Нью-Йорке  и  что  меня
вытурили из школы.  Так  что  я  только  надел  чистую  рубашку,  а  когда
переоделся, спустился в лифте в холл посмотреть, что там делается.
     Но там почти никого не было,  кроме  каких-то  сутенеристых  типов  и
шлюховатых блондинок. Слышно было, как в "Сиреневом зале" играет  оркестр,
и я пошел туда. И хотя там было пусто, мне дали дрянной стол -  где-то  на
задворках. Надо было сунуть официанту доллар. В Нью-Йорке  за  деньги  все
можно, это я знаю.
     Оркестр  был  гнусный,  Бадди  Сингера.  Ужасно  громкий  -   но   не
по-хорошему громкий, а безобразно громкий. И в зале было совсем мало  моих
сверстников. По правде говоря, там их вовсе не было - все больше  какие-то
расфуфыренные старикашки со своими дамами. И только за  соседним  столиком
посетители были совсем другие. За соседним столиком сидели три девицы  лет
под тридцать. Все три были довольно уродливые, и по их шляпкам сразу  было
видно, что они приезжие. Но одна, блондинка, была не так уж плоха.  Что-то
в ней было забавное,  но,  только  я  стал  на  нее  поглядывать,  подошел
официант. Я заказал виски с содовой, но велел не разбавлять  -  говорил  я
нарочно быстро, а то, когда мечешься и мямлишь,  можно  подумать,  что  ты
несовершеннолетний, и тогда тебе спиртного не дадут. И все равно  он  стал
придираться.
     - Простите,  сэр,  -  говорит,  -  но  нет  ли  у  вас  какого-нибудь
удостоверения, что  вы  совершеннолетний?  Может  быть,  у  вас  при  себе
шоферские права?
     Я посмотрел на него ледяным взглядом, как будто  он  меня  смертельно
оскорбил, и говорю:
     - Разве я похож на несовершеннолетнего?
     - Простите, сэр, но у нас есть распоряжение...
     - Ладно, ладно, - говорю, а сам думаю: "Ну его к черту!" - Дайте  мне
кока-колы.
     - Вы не можете подбавить  капельку  рома?  -  Я  его  попросил  очень
вежливо, ласково. - Как я могу сидеть в таком месте трезвый? Вы не  можете
подбавить хоть капельку рома?
     - Простите, сэр, никак нельзя! - И ушел. Но он не виноват.  Он  может
потерять  работу,  если  подаст  спиртное  несовершеннолетнему.  А  я,   к
несчастью, несовершеннолетний.
     Опять я стал посматривать на этих ведьм за соседним столиком. Вернее,
на блондинку. Те две были страшные, как смертный грех. Но я не глазел  как
дурак. Наоборот, я их окинул равнодушным взором. И что же, по-вашему,  они
сделали? Стали хихикать как идиотки! Наверно, решили, что я слишком молод,
чтобы строить глазки. Мне стало ужасно досадно - жениться я  хочу  на  них
что ли? Надо было  бы  обдать  их  презрением,  но  мне  страшно  хотелось
танцевать. Иногда мне ужасно хочется потанцевать -  и  тут  захотелось.  Я
наклонился к ним и говорю:
     - Девушки,  не  хотите  ли  потанцевать?  -  Вежливо  спросил,  очень
светским тоном. А они, дуры, всполошились.  И  опять  захихикали.  Честное
слово, форменные идиотки. - Пойдемте потанцуем! -  говорю.  -  Давайте  по
очереди. Ну как? Потанцуем? - Ужасно мне хотелось танцевать.
     В конце концов блондинка  встала,  видно,  поняла,  что  я  обращаюсь
главным образом к ней. Мы вышли на площадку. А те  две  чучелы  закатились
как в истерике. С такими только с горя свяжешься.
     Но игра стоила свеч. Как эта блондинка танцевала! Лучшей танцорки я в
жизни не встречал. Знаете, иногда она  -  дура,  а  танцует,  как  бог.  А
бывает, что умная девчонка либо сама норовит тебя вести,  либо  так  плохо
танцует, что только и остается сидеть с ней за столиком и напиваться.
     - Вы здорово танцуете! - говорю я блондинке.  -  Вам  надо  бы  стать
профессиональной  танцоркой.  Честное  слово!  Я  как-то  раз  танцевал  с
профессионалкой, но вы во сто раз лучше. Слыхали про Марко и Миранду?
     - Что? - Она даже не слушала меня. Все время озиралась.
     - Я спросил, вы слыхали про Марко и Миранду?
     - Не знаю. Нет. Не слыхала.
     - Они танцоры. Она танцовщица. Не очень хорошая. То есть  она  делает
что  полагается,  и  все-таки  это   не   очень   здорово.   Знаете