иться и сами боги - мы с отцом попали в святую святых. Тайком, как воры, мы пробрались в Акимшэ.
     Отец больше не мог поддерживать свою туманную форму, и теперь снова существовал лишь внутри моего разума.
     - Но ты так и не рассказал мне, - уточнил я, - был ли Мальчик-Цапля счастлив после того, как переродился?
     Отец заговорил моим голосом, он хрипел, так как в горле у меня пересохло от жары и пыли:
     - Теперь он стал частью наших снов. Многие чародеи его знают. Он шепчет им в ночи. Я сам неоднократно вел с ним длинные серьезные разговоры, но он так никогда и не заговаривал о счастье.
     - Правда? Так никогда и не говорил?
     - Никогда. Правда, он никогда не упоминал и о том, что несчастлив.

***

     Невозможно с полной достоверностью восстановить, то что произошло после этого. Но я все же попытаюсь...
     Глаза не видели, уши не слышали, а мозг отказывался воспринимать действительность...
     Мы с отцом стали свидетелями рождения богов, там, в Начале Времен, в первый день существования мира. Я спустился в долину невообразимо яркого огня, вокруг меня струились потоки лавы, а расплавленные камни пузырились у меня под ногами. Но я не обгорел, пока шел по бесконечному склону, пока пересекал реку огня. Мой путь неожиданно оказался легким - усилий от меня практически не требовалось, боли я не чувствовал - просто я сфокусировал свои мысли на тчод и разгадке ее тайн.
     Мы достигли места, о котором грезил отец - это было кульминацией его трудов, его исканий - и которое он называл Сердцем Леса. В действительности же у него не было названия - просто больше никто не побывал там и не дал ему имени.
     Самое сердце Вселенной, где пламя состоит из миллиардов солнц и миров...
     Здесь глазницы моей маски заплакали слезами из расплавленного серебра...
     Здесь, с вершины скалы, я осмотрелся, пользуясь не человеческим, а магическим зрением, заглянул за озеро белого огня и постепенно понял, что горный хребет - это позвоночник бога, окружающие скалы - его ребра, что из поднимающегося дыма и растекающейся, брызжущей лавы рождается божественная плоть. Земля содрогнулась, и я был выброшен в воздух, словно пепел из топки, когда части скелета начали соединяться: кости занимали места в суставах, мышцы медленно нарастали на них, словно лепестки невообразимо громадного, огненного цветка собирались обратно в бутон, слой за слоем, образуя единое тело и лицо, на которое я не осмелился поднять взгляда.
     Я увидел Сюрат-Кемада, поднимавшегося из огня и дыма небес, громадного крокодила, извергавшего из своего рта звезды.
     - Секенр, слушай меня, - произнес голос отца у меня в голове, а потом кто-то оборвал его. Все мои вторые "я" уже проснулись и отчаянно боролись между собой. Я не обратил на них внимания, сосредоточившись на собственной цели. Я почувствовал, как отец отстраняет Орканра и каннибала Регнато Барата. Остальные окружили его, как волки, попавшие в яму и отчаянно дерущиеся за место поближе к ее краю.
     Свет сменился тьмой столь внезапно, словно на небе резко захлопнулась обложка гигантской книги. Не замедляя шага, я продолжал свой путь сквозь абсолютный мрак недоступной для описания языком простых смертных святыни Акимшэ. Наконец появилось свечение, оно исходило от отцовского дома, который, казалось, горел - пламя вырывалось из всех окон, не трогая здания снаружи.
     Я вошел в дом. Во всех комнатах было светло, как днем - уже все стены были охвачены неподвижным пламенем. Отцовский кабинет приветствовал меня слабыми криками, крошечные темные создания в бутылках с глухим стуком бились об их стенки.
     Тело захватил Ваштэм, отшвырнувший Секенра в сторону и с триумфом возвратившийся в свою лабораторию, в свой храм, святая святых, трепеща в предвкушении окончания всех своих трудов, всех своих страданий, всех своих предательств, кровавой цепи бесконечных убийств.
     Все было направлено только на это. В течение многих веков он жил, трудился, страдал и даже умирал в ожидании наступающего теперь будущего. Именно этого мгновения.
     Он открыл дверь в комнату Секенра, окинул взглядом опрокинутый стол, сломанную кровать, кучи мусора, обломков и застывшее пламя. В кресле у окна сидела спящая фигура в белой мантии и серебряной маске, но без меча и сложенной бумаги в слабо светящихся руках.
     Ваштэм, мой отец, высоко поднял меч, собираясь нанести удар. Но его рука дрожала. Он колебался.
     - Отец, что ты делаешь? - закричал я внутри него.
     - То, что я всегда намеревался сделать, - ответил он мальчишеским голосом, и этот голос тоже дрожал, едва не срываясь. - Секенр, я с самого начала не хотел, чтобы ты участвовал во всем этом. Моим инструментом должна была стать твоя сестра, а не ты. Но все получилось по-другому.
     Фигура в кресле, внезапно проснувшись, в испуге подняла голову. Маска упала с нее, обнажив вылепленное из пламени лицо, огненная плоть отходила от него слой за слоем, как лепестки раскрывающегося цветка, черты его - если такие и были, - постоянно расплывались, и оно горело все ярче и ярче. Вначале, всего лишь мгновение, это было лицо Ваштэма, затем - моей матери, затем - Хамакины и многих-многих других знакомых и незнакомых мне людей, зверей, чудовищ и демонов, и все эти лица мерцали, расплываясь и меняя форму так быстро, что глазу трудно было проследить за этим.
     Голем тупо повернулся в мою сторону - пустышка, создание, не способное ни мыслить, ни чувствовать. Громовым голосом он забормотал какие-то бессмысленные слова. Дом содрогнулся, как корабль в бурном море.
     Горящее лицо было моим собственным.
     Отец в последний раз поднял меч.
     И я, Секенр, чародей и убийца чародеев, смело вошел в его разум и перехватил контроль над телом, словно поводья, которыми управляют лошадью.
     Он закричал моим голосом и попытался нанести ответный удар, уронив и меч, и сложенный лист на пол, но я снова был Секенром, это я катался по полу, беспорядочно молотя руками и ногами, пока Ваштэм, Тально, Бальредон, Лекканут-На и все остальные сражались внутри меня и со мной и друг с другом - даже отца я стал ощущать значительно слабее, когда он включился в драку. Я задыхался. Борясь со слабостью, я с трудом поднялся на ноги, но все тело свело судорогой, снова свалившей меня на пол. Очертания предметов потеряли четкость, комната поплыла перед глазами, погрузилась во тьму, и пока ко мне не вернулась способность видеть, они кричали, дрались у меня в голове, используя магию друг против друга. Белое пламя с шипением и треском вырывалось из моих ладоней. Изо рта шел дым.
     - Секенр! Не стой на моем пути! Позволь мне убить его! Убей бога и станешь богом! Ты тоже станешь частью его. Обещаю!
     Стиснув зубы, я продолжал бороться за контроль над телом. Теперь я сам был чародеем, а не перчаткой, которую надевает другой чародей. Я вцепился в свое истинное "я", повторяя формулы заклятий, выученные мной в Школе Теней - не то чтобы они были особенно нужны мне сейчас, просто я использовал их, чтобы сконцентрироваться, чтобы ввести всех остальных в заблуждение...
     В этот момент я почувствовал невообразимое искушение магией, гораздо более сильное, чем когда-либо прежде. Я был точно таким же, как отец. Это было ужасно смешно и до смешного ужасно, так что я не смог сдержать ни хриплого смеха, ни судорожных всхлипываний.
     Я умудрился сесть. Нагнувшись за упавшей на пол бумагой, я поднял ее высоко над головой, так, чтобы ее увидело божественное создание.
     - Я пришел, - заявил я. - Смотри.
     Я считал, что в букве тчод заключена громадная магическая сила, вполне достаточная, чтобы подчинить безмозглого бога.
     Но он взял у меня листок и обжог мне руку своим прикосновением - мой рукав загорелся, листок бумаги тоже исчез во вспышке пламени, полетел пепел и лишь сияющая буква тчод, написанная ярким светом, осталась плавать в воздухе.
     - Секенр! Сделай то, что ты должен сделать!
     - А что я должен сделать, отец? Я не помню.
     - Помнишь, помнишь, Секенр, - неожиданно оживилась Лекканут-На. - Мы все помним. Но именно я могу помочь тебе. Ведь мы друзья, правда?
     В тот же момент я понял, что она больше не была мне другом, впрочем, как и остальные.
     Кареда-Раза, чародейка, повелевавшая болью, сориентировалась в ситуации лучше всех нас вместе взятых. Она просто лишила силы часть моего заклятья, отбросив его, как мантию.
     Мое тело больше не было защищено от огня Акимшэ.
     Теперь я сам кричал, катаясь по полу, моя одежда загорелась в тот же миг, кровь зашипела, кожа покрылась пузырями, загоревшись, как факел. Я кричал в бесконечной агонии от беспощадной боли, агонии, которая никогда не кончится.
     Я вспомнил трех горящих женщин, наставниц и жертв Тально...
     Больше я ни о чем думать не мог...
     Кареда-Раза питала свои силы, жадно поглощая боль, все виды боли, любую боль, даже свою собственную; теперь она получала удовольствие от моих страданий, хотя они стали и ее страданиями - она захватила тело и поднялась на ноги, голая, обрамленная пламенем, с мечом в руке, наступая на новорожденного бога, который в страхе инстинктивно пятился от нее.
     Я закричал внутри Кареды-Разы, обращаясь не к ней, а к отцу, и предлагая нам объединить свои силы.
     Вдвоем мы были много сильнее любого из всех остальных. Изменившееся соотношения сил на миг застало Кареду-Разу врасплох, всего лишь на миг.
     Но именно этого мига хватило отцу, чтобы выхватить меч и вонзить его мне в сердце.
     Закричав в ужасе и в изумлении, я упал на колени. Кареда-Раза вопила от ярости.
     Крови не было. Огонь продолжал гореть на моем теле. Я стоял на коленях на полу посреди комнаты, полностью обнаженный, мучаясь от невообразимой боли, уставившись на меч, по рукоять погруженный в мою грудь. Не могу сказать, вышел ли он со спины. Вполне возможно.
     Отец сотворил знак Воориш, связывающий мертвых, и умудрился выдохнуть через мое обожженное горло:
     - Кареда-Раза мертва. Она умерла окончательно.
     Он вытащил меч. Следующее, что я помню - я лежу на спине на полу, не уверенный в том, кто я и жив я или мертв, ошеломленным помимо всего остального последним открытием: чародей, бывший однажды Рыцарем Инквизиции - и лишь он один - может использовать священное оружие, чтобы убить другого чародея внутри себя самого.
     Кареда-Раза исчезла окончательно - обрывки ее воспоминаний больше не смущали умы всех остальных. Она больше не жила внутри меня.
     - А теперь мы должны закончить начатое, Секенр, - сказал отец.
     Я попытался встать, все еще не понимая, опасны мои ожоги или нет. Одежда исчезла. Волосы, скорее всего, сгорели полностью. Тело одеревенело, кожа зудела. Но болела лишь рука, которой коснулся божок.
     И что дальше? Что делать с этим новорожденным богом, Богом Чародеев, чье рождение отец предвидел и каким-то непонятным даже для меня образом предопределил? Более того, отец связал божественного младенца, наложив на него магические путы, так что он оказался в нашей власти.
     Светящаяся фигура уже вдвое увеличилась в размерах. Обнаженный, как и я, он горел изнутри, но мягко, словно бумажный фонарь - ведь он появился на свет в человеческом обличье. Он опустился передо мной на колени, пуская слюни из жидкого огня, который зашипел у меня на груди, на животе, на бедрах... Я вскрикнул от дикой боли и поспешил откатиться в сторону, чтобы убраться с его пути.
     Мы с отцом сомкнули наши руки на рукояти меча. Мы снова перекатились по полу и сели, опершись спиной о стену и наблюдая, как огненный гигант, который теперь, сгорбившись под потолком, по-прежнему продолжал увеличиваться, как надуваемая паром шкура, заполняет всю комнату.
     Я опять перехватил у отца "поводья", вернув способность контролировать тело.
     - Убей его, глупец! Ударь!
     - Не знаю, смогу ли сделать это. Я слишком долго думал над тем, что за этим последует.
     - Безмозглый глупец! Не время спорить! Это означает триумф магии над Девятью Богами. Это означает, что победитель заполнит магией весь мир. Это означает, что ты никогда больше не будешь бояться, Секенр. Ты действительно думал об этом?
     Новый бог протянул руки к букве тчод, как ребенок, пытающийся поймать бабочку.
     - Отец, почему тебе самому не удалось одержать победу?
     - Потому что я...
     - Я никогда не верил тебе, когда ты твердил мне о том, что не смог сконцентрироваться, сфокусировать свои мысли. Из-за того, что слишком любил меня?
     - Секенр, я в последний раз спрашиваю тебя, в самый последний: ты любил своего отца?
     Я задыхался от дыма. Пришлось поднять руку, чтобы защитить лицо от летящего сверху дождя искр. Боли больше не было, хотя искры осыпали меня с головы до ног. Но это был не священный огонь Акимшэ, а просто горящие деревянные щепки.
     Я ухитрился заговорить - не внутри своего разума, а собственным голосом, и слезы катились у меня по щекам.
     - Отец, - сказал я. - Я не могу ненавидеть тебя. Действительно не могу. Возможно, это значит, что я люблю тебя. Во всяком случае, я и сам не знаю. Я любил маму, любил Хамакину и даже Тику. На счет госпожи Хапсенекьют... не могу сказать. Она была добра ко мне, даже когда использовала в собственных целях. А был ли ты столь же добр к своим орудиям, к тем, кого использовал? Но любовь, ненависть - ведь ни то, ни другое ничего не значат... Тебе, так же как и мне, прекрасно известно, что чародей должен быть свободным от любви и ненависти, даже от страха. Ты знаешь, что лишь добившийся этого, станет совершенным...
     - Как Мальчик-Цапля в конце истории, - продолжил Ваштэм вслух моим голосом.
     Богоподобное создание слушало, сгорбившись под потолком и заполнив чистым белым огнем всю комнату, в то время как я скрючился между его ступней. Понимало ли оно, о чем говорили мы с Ваштэмом? Кто знает, умело ли оно вообще думать. Бог в начале своей жизни подобен нарождающемуся урагану - вначале он собирается, свивается, набирает силу, но дает о себе знать лишь по прошествию какого-то времени.
     - Убей его, Секенр, - вновь заговорил отец. - Убей его сейчас. Я не могу ни принудить тебя, ни подчинить тебя себе. Ты стал слишком силен для этого. Я могу лишь советовать. Секенр, ты должен сделать это. В любом другом случае ты не достигнешь вершин мастерства, не станешь совершенством.
     Я дрожал от искушения магии так же, как и он, но что-то по-прежнему останавливало мою руку.
     - Я не могу. Я действительно не могу.
     - Не хочешь же ты...
     - Да, хочу. Прощай, отец.
     - Секенр! Я запрещаю...
     Всхлипывая и глотая слезы, которых не должно быть ни у одного чародея, в комнате, полной огня, скорчившийся между ступней бога, я дотянулся до меча Рыцаря Инквизиции, которого не должен видеть, не говоря уж о том, чтобы держать его в руках, ни один чародей, и сделал то, что должен был сделать, то, чему научил меня Ваштэм, убивая Кареду-Разу.
     Я вонзил меч себе в рот, погрузив его в череп - да, невероятно, но лезвие, сокрушавшее дух, проходило мимо плоти, не касаясь ее, словно между створками раскрытого окна. Ваштэм понял это, испугавшись в последний раз - это были его последние слова, отчетливо прозвучавшие у меня в голове.
     Он беззвучно закричал внутри меня, когда серебряная реликвия коснулась его, а потом он исчез, то ли удалившись в Страну Мертвых, то ли просто исчез полностью и окончательно, как лопнувший мыльный пузырь, - этого я не знал.
     Мне оставалось лишь вспоминать его.
     Вытащив меч, я лег у стены, оружие выпало из моих непослушных пальцев. Совершенно отстраненно, словно это не имело для меня никакого значения, я наблюдал, как новорожденный бог склонился надо мной, сложив из ладоней сачок, чтобы поймать тчод, плавающую в воздухе.
     Горящая слюна полилась мне на грудь. Я положил обе руки на лоб, на метку Сивиллы, и воззвал:
     - Сивилла! Приди ко мне! В последний раз! Сейчас! Немедленно!
     И она пришла из тьмы своего таинственного жилища среди теней, быстро вскарабкавшись сюда, как паук по черным нитям, которые она так долго вплетала в узор. Она была со мной внутри моего разума.
     Я снова поднял взгляд и увидел над собой богоподобное создание, неподвижно застывшее между двумя мгновениями: этим и следующим.
     Время остановилось.
     Я закрыл глаза, и мне представилось, что я сижу рядом с Сивиллой среди теней, костей, мусора и веревок, извивающихся в воздухе, полном запахов разложения и речного ила.
     Ее лицо светилось, как луна за тучами.
     - Секенр, это был последний раз, когда ты мог позвать меня, не став моим полностью и окончательно. Почему ты призвал меня?
     Потому что мне страшно.
     - Тебе уже много раз было страшно. А теперь твое спасение совсем рядом - стоит только руку протянуть. У тебя по-прежнему есть твой меч. Возьми его в руки. Сделай то, что велел тебе отец. Убей бога и стань богом. Ведь именно этого ты хочешь. Мне не надо даже спрашивать тебя об этом, Секенр. Именно этого ты хочешь больше всего остального.
     - Да, Сивилла, - сказал я, плача, гордый от того, что могу плакать. - Именно этого я хочу. Я солгал собственному отцу. Он всегда советовал мне не доверять чародеям... но поверил мне, хотя этого делать не стоило. Я хочу того же, что и мой отец, хочу так отчаянно... Я стал похож на чистый лист бумаги - без любви, без ненависти и всего остального... я больше не Секенр... я просто сила... а победив, потеряю все. Думаю, отец знал об этом, но уже не мог свернуть с пути, по которому шел так долго.
     Положив свою руку на мою, она сжала мои пальцы на рукояти меча.
     - И ты уже не можешь повернуть назад, - сказала она. - Тебе не остается ничего другого, кроме как завершить начатое Ваштэмом. Когда все закончится, я позабочусь о тебе. Доверься мне. Мы будем действовать сообща. Подчинись мне, и это станет последним из чудес, которые я обещала тебе, когда ты впервые пришел ко мне в дом.
     - Почему ты делаешь это, Сивилла?
     - Секенр, почему ты расписываешь страницы орнаментами разных цветов, украшая их гирляндами, завитками и крошечными картинками, если ты с тем же успехом мог передать смысл, просто написав текст обычны ми черными буквами? Именно по этой причине я украшаю жизни, которые вплетаю в узор. Это делает мой труд гораздо интереснее.
     Время возобновило свой бег.
     Божественный ребенок тянул свои руки вниз. Я совершенно точно знал, что, если он раздавит или уничтожит букву тчод, я умру, исчезну полностью и окончательно, как отец, и от меня останется только кучка выжженной шелухи. Я знал это, потому что где-то прочел или об этом сообщил мне кто-то из живущих во мне чародеев, или рассказала Сивилла. А может быть, я каким-то образом подслушал отрывочные бессвязные мысли новорожденного бога.
     Поэтому я обратился к тчод, назвав ее истинным тайным именем, и притягивал ее к себе, пока она не опустилась мне на грудь, зашипев, как клеймо из раскаленного железа.
     И как я не понимал этого раньше? Буква на бумаге была никчемной и бесполезной. Плавающая в воздухе буква лишь ухудшала мое положение, делая меня страшно уязвимым. Мне надо было стать с ней единым целым, и лишь сейчас я добился этого. Я стал тчод, а тчод стала Секенром. Так благодаря боли я нашел сам себя.
     Я поднял меч и отсек гигантскую светящуюся руку. На меня хлынул жидкий огонь. Я вскрикнул и отшатнулся, а божественный монстр со стоном выпрямился, проломив потолок и осыпав меня градом обломков. Что-то тяжелое ударило меня, свалив на бок. Мне показалось, что правое плечо сломано. Перехватив меч из правой руки в левую, я, уже не колеблясь, подпрыгнул, не обращая внимания на слепящий свет и обжигающий огонь, и вонзил меч в промежность богоподобного существа. Оно с ревом упало на колени, а потом обрушилось плашмя, увлекая за собой лавину искр и горящих головешек.
     Я стоял, вытянувшись и воедино слившись с выставленным вверх мечом, чтобы не дрогнув встретить его ужасающие объятия.
     Бог-дитя умирал. Его внутренний свет погас. Тело почернело и затвердело, став хрупким, как плохо обожженная глина, и рассыпалось на тысячу осколков.
     Как