рой на его собственное лицо.
     Он снова закричал и упал на колени. Боль была подобна ожогу. Его лицо плавили, медленно придавая ему другую форму, а он ничего не мог с этим поделать. Секенр-внутри-другого кричал на языке Страны Тростников, а я-который-был-не-я ощущал, как под пальцами, которые не в силах помешать этому, кожа, мышцы и кости плавятся подобно воску, как удлиняются лоб и подбородок.
     Он в последний раз повернулся к своей возлюбленной, крича и умоляя, и в этот момент я впервые увидел прекрасное бледное лицо женщины с длинными черными волосами - ее глаза были широко раскрыты, руки подняты вверх, чтобы отгородиться от него, и она кричала, кричала...
     Неожиданно я проснулся - моя голова съехала со стопки книг, больно стукнувшись о стол. Вокруг царила кромешная тьма, и какое-то мгновение я не мог понять, где нахожусь. Затем руки нащупали погасшую лампу, и я вспомнил, что сижу в библиотеке. Я спустился с высокого табурета и немного постоял, вцепившись в край стола в ожидании, пока кровь прильет к моим затекшим и онемевшим ногам.
     Захватив лампу с собой, я поковылял обратно в лабораторию, раздул там угли в жаровне и вновь зажег лампу.
     Пол у меня под ногами по-прежнему был теплым. Топка еще не остыла. Убывающая, но еще почти полная луна лила свой свет в окно, оживляя фигурки людей, зверей и птиц, ярко вспыхивавших синим, зеленым, золотистым.
     У меня за спиной зашуршали шаги.
     Я волчком развернулся на месте. В дверном проеме напротив меня стояла одетая в белое женщина, прекрасная, белокожая, с длинными темными волосами.
     - Где мой возлюбленный? - спросила она на каком-то незнакомом языке, который я только-только начал понимать. Слова сами поднимались у меня в сознании, как пузыри со дна тихой заводи. Без сомнения, это был родной язык Луны, чьим истинным именем было Декак-Натаэ-Цах, который когда-то жил вместе с этой женщиной в далекой высокогорной холодной стране. А теперь его мысли и воспоминания смешались с моими - новый оттенок боли замешанный в общую палитру красок. Но он был отдален от меня двойной дистанцией. Я ведь даже не убивал его. Это сделал Орканр, завладевший телом Секенра. Так что Луна-внутри-Орканра-внутри-меня открывался мне очень медленно, и его родной язык всплывал в моем сознании постепенно, слово за словом.
     - Где мой возлюбленный? - повторила женщина. - Этой ночью я пришла к нему, как приходила в такие ночи все эти годы, а он никогда не забывал встретить меня.
     Она протянула ко мне сморщенную руку мумии, поразительно контрастировавшую с совершенно не тронутым годами лицом.
     - Госпожа, - ответил я ей на древнем языке мертвых, так как теперь я знал, что эта женщина уже давно умерла и возвращалась лишь во время убывающей луны благодаря магии ее любовника-чародея. - Госпожа, он не сможет встретить вас ни этой ночью, ни любой другой. Ибо теперь он покинул мир живых так же, как и вы.
     Опешив, она отступила и прошипела:
     - Он еще здесь. Здесь все наполнено его духом.
     - Госпожа, - обратился я к ней. - Позвольте мне проводить вас, так как я знаю дорогу в царство Сюрат-Кемада, где приготовлено для вас место, где вы и будете ожидать прихода вашего возлюбленного. Отправляйтесь туда. Идите в Страну Мрака, где мгновения и столетия слились воедино. Будьте терпеливы. Ваше пребывание там продлится не дольше мига.
     Пошатываясь, она двинулась к центру комнаты, а я отступал от нее, держа перед собой лампу. В свете лампы я видел, что она плачет - ее прелестные щеки блестели, словно покрытые крошечными брильянтами.
     - Что ты знаешь о любви, дитя? Очень немного, как я думаю. Ты уже слишком хорошо знаком с убийством и со смертью, но любовь чужда тебе. Тебе не понять, по чему я возвращаюсь, даже такой, какой я стала, чтобы соединиться со своим возлюбленным.
     В ярости она протянула похожие на когти руки, стремясь разорвать меня на части.
     Во мне проснулся чародей Луна. Меня потрясла его боль. Он плакал. Его рыдания вырвались из моего горла. Его слезы градом потекли по моему лицу. Его слова на странном гортанном языке успокоили мертвую, но он говорил настолько быстро, что я не успевал переводить его фразы.
     Я начал бороться с ним за контроль над телом, но он отступил без борьбы.
     Женщина стояла передо мной, легкий ветерок сквозняка мягко развевал ее волосы. Гнев и ярость исчезли бесследно. Теперь она выглядела просто уставшей и опечаленной.
     - Меня убедили простить мальчика Секенра, так как он не убивал моего возлюбленного. Меня убедили принять все случившееся просто потому, что так произошло, а значит, было угодно судьбе, и теперь ничего не изменишь. И что я должна открыть тебе тайну, оставшуюся после смерти моего возлюбленного.
     Я с трудом сглотнул и срывающимся голосом произнес:
     - Мне кажется, я уже открыл ее.
     - Ты ошибаешься, - она покачала головой. - Пойдем.
     Она направилась к дальним дверям. По-прежнему не выпуская из рук лампу, я последовал за ней туда, где жил ее возлюбленный: вначале в обычную комнату со шкафами и кушеткой, затем - к двери, которую я уже видел, но так и не смог открыть. Она моментально уступила прикосновению женщины, открывшись вовнутрь и явив длинную галерею с низким потолком и рядом окон с цветными стеклами, выполненных в форме разных фаз луны и теперь светящихся, так как через них струился настоящий лунный свет, наполняя комнату слабым сиянием; простенки между окнами отбрасывали длинные тени. Покрытая золотым покрывалом кровать под балдахином в центре казалась громадным кораблем, плавающим в море света.
     - Здесь мы спали, - сказала дама, - почти сто лет.
     И снова внутри меня проснулся убитый чародей. Он снова заплакал. Я нервно вытер слезы свободной рукой. Когда мы с дамой медленно проходили мимо цветных окон, я заметил, что дальние стены за кроватью были завещаны искуснейшими вышивками: на одних были запечатлены какие-то сцены, сути которых я понять не мог, на других светлой нитью на темном фоне были изображены некие абстрактные фигуры. Луна внутри меня вспоминал, как вышивал их и что они значили, и как дни его жизни вместе с его возлюбленной были сохранены здесь благодаря чарам его магии.
     Он припомнил и то, как во время работы периодически макал иглу в кровоточащие раны живой жертвы, чтобы зловещее волшебство обрело силу.
     Дама остановилась и долго смотрела на вышивки.
     - Госпожа, - позвал я на языке мертвых, - если я могу хоть как-то утешить вас...
     - Нет, нет, это не в твоих силах, - ответила она.
     Она направилась в дальний конец комнаты. Я прихрамывая на своих забинтованных ногах, с трудом последовал за ней.
     И вторая дверь моментально открылась перед ней. Все, что за ней было, могло показаться миражом.
     Вначале, в черной пустоте плавали лишь пятна света, но постепенно я рассмотрел еще одну напоминавшую пенал длинную комнату с низким потолком, залитую сиянием, исходившим от тысячи крохотных стеклянных фигурок на покрытых черным бархатом пьедесталах - все они светились изнутри магическим светом: крылатые кони и драконы, птицы, танцующие медведи и обезьяны, делающие стойку на руках, свернувшиеся кольцами змеи, суровые солдаты и кривляющиеся клоуны, - и все они были живыми, в их сердцах горел огонь. В центре комнаты на громадном столе стояла точнейшая копия Города-в-Дельте, невероятно тонко повторяющая все детали. Выдутая из цветного стекла, она слабо светилась изнутри, словно ее заполнял едва заметно горевший газ.
     Раскрыв от удивления рот, я поворачивался из стороны в сторону. Подобной красоты я и представить себе не мог. Я даже принялся искать в городе на столе эту самую комнату, где вполне серьезно ожидал увидеть самого себя с дамой чародея, стоявшего перед миниатюрным изображением города, в котором будет еще одна комната, еще один Секенр, еще одна дама и так до бесконечности.
     Внезапно я резко развернулся, опасаясь какой-нибудь хитрой магической ловушки, которая навсегда меня здесь, пока я предаюсь пустым мечтам и глупейшим фантазиям. Одновременно я потребовал у Луны объяснений - мне хотелось понять, с какой целью он создал это чудо, настолько поразившее меня.
     Он раскрыл мне свою тайну. Эта комната невероятной, неземной красоты и пыточная камера с топкой внизу были двумя сторонами одного целого, то есть одно рождалось из другого, подобно корням и листьям дерева. Я узнал, что стеклянные фигурки сияют светом боли, что после неописуемых длительных мучений он превращал все свои жертвы в статуэтки, которые я здесь видел. Это было его ремеслом, искусством, которым он владел в совершенстве - творчески, с фантазией использовать кнут, раскаленное железо и клещи так же, как Секенр пользовался кистью и бумагой, и благодаря этой тайной каллиграфии боли, рукописям, созданным на трупах мужчин, женщин и, в первую очередь, детей, ему открывались все тайны бытия. А в самом конце он читал будущее по обломкам их сожженных костей.
     Он намеревался включить в свою коллекцию и меня.
     - Я, скорее всего, - рассказывал он, - превратил бы тебя в танцора, а не в какого-то недотепу, дни и ночи напролет просиживающего с кистью за столом. Секенр, я бы заставил тебя вечно кружиться под зачарованную музыку, которую слышали бы только мы с тобой, ты и я. В конце концов ты, возможно, и сам пришел бы к выводу, что ради всего этого стоило вытерпеть боль.
     Я вспомнил историю создания каждой из этих статуэток. Его воспоминания стали моими, хотя и стершимися, отдаленными - значительная их часть утонула в воспоминаниях Орканра, который и убил его. У Орканра, по мнению Луны, полностью отсутствовало чувство прекрасного. Он был сухим педантом, простым чародеем-ремесленником, которому вполне подошла бы профессия каменотеса.
     Я знал, как Декак-Натаэ-Цах, известный всем под именем Луна, трудился над своими произведениями в течение многих, многих лет, весьма преуспев в своем чародейском ремесле. Он был убежден в том, что сохранив любовь к прекрасному, он сохранил в себе и человеческое, даже вопреки тому, что годы, собственные поступки и борьба с многочисленные врагами изменили его настолько, что он с трудом вспоминал юношу на склоне горы над голубыми озерами.
     Стеклянные фигурки были его памятью, своеобразным театром, где каждый персонаж о чем-то ему напоминал, каждое изображение уводило в прошлое. Он мог часами ходить по этой комнате, разглядывая, вспоминая, с бесконечной нежностью перебирая и гладя эти хрупкие кусочки собственной души.
     А теперь среди них бродила его возлюбленная, вспоминая его, и у меня на глазах она снова стала молодой, ее руки - нежными и гладкими, а кожа - шелковистой, как паутинка. Она закрыла глаза и вдохновенно закружилась в танце под неведомую музыку, которой я не слышал. Она с неземной грацией двигалась среди фигурок на пьедесталах, не задев ни одной из них. И многие статуэтки тоже двигались одновременно с ней.
     - Иди ко мне, мой возлюбленный! - воскликнула она. - Восстань и приди ко мне. Здесь, я знаю, ты можешь обрести силу, способную победить саму смерть.
     Я грубо схватил ее за руку, заставив остановиться. Она сердито фыркнула. Стеклянная лошадка упала на пол и разбилась.
     - Немедленно прекратите, - сказал я ей на языке мертвых - Разве вы не в состоянии принять то, что произошло? Он мертв, госпожа, и никогда не вернется в этот мир. Так что позвольте проводить вас в Страну Мрака. Я знаю дорогу.
     - Я тоже знаю ее, - ответила она. - Я просто откладывала это путешествие слишком долгое время.
     - Для таких, как вы, времени не существует.
     - Увы, это уже не так.
     Она отвернулась от меня и снова поплыла по гладкому полу, двигаясь по лабиринту из статуэток, словно облако дыма. Очень осторожно, очень медленно я последовал за ней, но раз или два наткнулся на пьедесталы, чем обрек на смерть стеклянные фигурки, разбившиеся на мириады стеклянных капель.
     Она открыла третью дверь в дальнем конце комнаты и вышла через нее. Подул холодный ветер. Стеклянные фигурки задребезжали; несколько упало. Тьма, наполнившая комнату, казалась осязаемой.
     Я стоял совершенно неподвижно, дрожа и прислушиваясь к шуму воды, мягко накатывающейся на берег, и к отдаленным почти неслышным крикам призраков в тростниках вдоль берегов Реки Смерти. Я слишком хорошо помнил и эти звуки, и этот обволакивающий, хриплый, грязный ветер. Прислушавшись получше, я различил глухой отдаленный гром сердцебиения Сюрат-Кемада, великого бога-крокодила, который и есть сама Смерть.
     Возлюбленная Луны действительно знала дорогу в Страну Мрака. Она ушла туда сама. Мне же оставалось лишь стоять на перекрестке дорог и читать все отрывки, какие я только мог вспомнить, из молитв по умершим.
     И снова Луна, бывший на самом деле Декак-Натаэ-Цахом, заплакал, но его слезы не потекли по моим щекам - заплакать сейчас было бы святотатством.
     Убедившись, что возлюбленная чародея ушла окончательно и безвозвратно, я вернулся в комнату со стеклянными фигурками, оторвал от стула ножку и разбил ею все статуэтки, не оставив ни одной. Мечущиеся духи заполнили комнату, в воздухе повис шепот душ, освободившихся из своих хрупких роскошных тюрем.
     Я помолился и за них. Когда все они исчезли, я остался в одиночестве в комнате, наполненной битым стеклом.
     Вернувшись в лабораторию, я по-прежнему крепко сжимал ножку от стула и с явным подозрением поглядывал на окна с цветными стеклами. Мне понадобилось довольно много времени, дабы сообразить, что из такого стекла выполнены все окна во дворце, и что они были, по всей видимости, работой самых обычных ремесленников.
     Больше я никогда не входил в эти комнаты. Я никогда не спал в кровати своего предшественника. Все то время, пока я жил в Городе-в-Дельте, я спал на раскладушке в библиотеке.

***

     Тем утром, когда я сидел на своем высоком черном стуле в лаборатории, невыспавшийся, с затуманенным взором, ко мне явился отец. Он кружил за спинкой стула, расхаживая взад-вперед, так что видеть его я не мог.
     - Твой поступок был ребяческой глупостью, Секенр. Нельзя выбрасывать орудие до того, как научишься его использовать. Магия боли Декак-Натаэ-Цаха могла в конце концов оказаться ключом к решению твоей проблемы. А теперь ты никогда не узнаешь ее тайн.
     - Отец, - нетерпеливо и немного сердито перебил я, - вся моя проблема заключается лишь в следующем: можно ли стать чародеем, не делая зла, не совершая преступлений? Скажи мне это, отец.
     Он рассмеялся. Я страшно на него разозлился.
     - Ах, молодые все такие моралисты, - сказал он. - Они так критичны, так уверены, что многие вещи ничего не значат. Секенр, твоя проблема заключается в том, станешь ли ты чародеем вообще, сможешь ли выжить и подчинить себе магию до того, как тебя подчинит кто-то еще.
     - Нет, отец. Ты ошибаешься.
     - Я? Посмотрим.
     - Уходи, отец. Я больше не хочу говорить.
     Он еще долго продолжал расхаживать за спинкой стула. Когда звуки его шагов затихли, я отправился бродить по саду с подстриженными в форме самых разных фигур живыми изгородями и громадными поникшими белыми цветами, которые в Стране Тростников почему-то называют Саваном Покойника. Как подходит к моменту, подумал я.
     Но здесь не было ни малейшего признака смерти - все жило и радовалось: и кустарники живых изгородей, и цветы, и птицы на ветках, громкоголосно возвещавшие о восходе солнца, и даже два моих раба, мирно спавшие на каменных скамейках.
     Я долго стоял там, разглядывая их и размышляя о том, что, хотя я считался придворным, важным сановником, доверенным лицом и другом царицы Хапсенекьют, эти рабы были в каком-то отношении гораздо счастливее меня - им была гарантирована уверенность в собственном будущем, которой у меня никогда не было. Да, они совсем скоро умрут, согнувшись под бременем лет, в то время как я могу прожить еще века, а они отправятся в утробу Сюрат-Кемада, как идет туда каждый, кто имеет душу, с Начала Времен, но именно это и внушало им уверенность в завтрашнем дне. Они были людьми. Они останутся людьми. Все, что время и обстоятельства могут сделать с ними, читалось, как в раскрытой книге, все было просто и ясно.
     Но у меня, чародея, впереди все было завешено покровом тайны, передо мной открывался бесконечный лабиринт. Декак-Натаэ-Цах, сидевший со своей возлюбленной на склоне горы, без сомнения, и представить себе не мог, что однажды он поселится в Городе-в-Дельте изуродованный до неузнаваемости, что все его будут боятся и ненавидеть, что его ждет страшная смерть от древнего врага, которого он сам когда-то убил, и что он в результате окажется в голове у мальчишки из Страны Тростников, Секенра, среди многих других чародеев. Не было и намека на то, что в конце концов будет с Декак-Натаэ-Цахом. А кто знает, что будет с Секенром? Нить судьбы обоих осталась такой же запутанной, как и прежде.
     Я надеялся, что это удивит даже саму Сивиллу.

***

     Здесь я должен кое о чем упомянуть.
     У Луны было магическое зеркало. Я обнаружил его неделю спустя - тщательно спрятанное, оно стояло в темном углу в гардеробной сразу за спальней. Лишь по необычному смещению перспективы, благодаря случайному взгляду, быстрому повороту глаз, я смог понять, что это зеркало, а не тень и не темное пятно на стене.
     Я протянул руку, и воздух, казалось, задрожал в неровном свете позднего дня. Затем мои пальцы коснулись стекла, которое слегка подалось назад, словно зеркало не было закреплено на стене, а плавало в воздухе. Я стал шарить руками, стараясь найти его края.
     Оно действительно плавало в воздухе, как тяжелое бревно на воде, только вертикально - удлиненный овал, немного превышающий мой рост. Я перетащил его в лабораторию, где освещение было гораздо лучше, и прикрепил к стене.
     Магическое зеркало, если умело им пользоваться, очень многое может открыть о живом и мертвом, далеком и близком, прошлом, настоящем и будущем. Но пока я видел в нем лишь собственное отражение.
     Ну и как оно характеризовало Секенра?
     Я не увидел ничего особенного: мальчишка лет пятнадцати-шестнадцати, очень тощий, немного ниже среднего роста, ссутулившийся - я моментально выпрямился - с круглым гладким лицом с большущими темными глазами, с непослушными черными волосами до плеч, собранными сзади в неаккуратный хвост, с оливковым цветом кожи, слишком бледным для жителя Страны Тростников, но совершенно необычным для обитателей Дельты.
     Столь заурядное лицо на всем протяжении Великой Реки нигде не привлекло бы ничьего внимания. Отметина на лбу (там, куда меня поцеловала Сивилла) могла оказаться ожогом. У подмастерьев кузнецов бывают и похуже. Кривой шрам на щеке по иронии судьбы напоминал мне крошечный серп убывающей луны, но он, как и тонкий рубец с одной стороны носа, вполне мог быть получен в уличной драке.
     Я поднял руку, чтобы потрогать лицо. Да уж, шрам от стрелы, пробившей правое запястье, вызовет больше вопросов, если кто-нибудь заметит его. Прорицатель вполне мог бы рассказать о моей судьбе по всем этим следам прошлого, которые я собрал на своем теле. Но что мог сказать неискушенный наблюдатель? Ему и смотреть было не на что.
     Мальчишка Секенр нелепо до абсурдного одетый в платье, явно позаимствованное из гардероба взрослого мужчины: черная рубашка, настолько длинная, что доходила почти до коленей, слишком большие штаны, закатанные до тех же грязных коленок, грязные босые ноги, испещренные свежезажившими порезами лодыжки - свидетельство счастливого избавления из пасти крокодила. Подобные вещи случаются слишком часто. Открытый ворот рубашки обнажал костлявую грудь заляпанную чернилами. Закатанные мешковатые рукава, перепачканные чернилами пальцы...
     На улице едва ли кто-то обернется вслед такому замухрышке - скорее всего, бедный ремесленник, не докатившийся пока до того, чтобы стать попрошайкой.
     И все же, без всякого сомнения, это был могучий чародей, побывавший в утробе Сюрат-Кемада и вернувшийся обратно, бросивший вызов самой Смерти, выделенный Сивиллой и отмеченный ею. В зеркале отражался убийца царей и чародеев, уничтоживший и Венамона