о мной, а за ним в клубах дыма стояли и отчаянно жестикулировали все остальные.
     - Ты не можешь умереть здесь и сейчас, - сказал отец, и его слова прозвучали скорее приказом, чем просто ободрением.
     И он зашептал мне, открывая страшные тайны, заставил меня поднять руки, как бы мучительно для меня это ни было - одну руку прошила, вторую задела стрела - и я сотворил магический знак, призывая пятиугольную звезду, невидимую простому глазу, и произнося тайные имена богов. И сами боги завопили, ужаснувшись тому, что таким, как я, известны их сокровенные тайны. Я слышал: их голоса звучали, как барабаны, как цимбалы, как рев труб. Небо разверзлось. Дом подпрыгнул и опустился, словно терпящее бедствие судно на штормовой волне. Молнии ослепили меня, ветер завыл в мастерской, разбрасывая книги, бутылки и аппараты, как осенние листья.
     Все, что я делал, пришло ко мне, как воспоминание, как некое действо, которое я совершал уже много раз, и я исполнил его легко, не задумываясь, как не задумываюсь, когда дышу.
     Нет, гораздо легче. Дышать-то как раз мне стало трудно. Я зашелся в кашле. Кровь брызнула мне на подбородок.
     Тишина. Крики богов смолкли. Мстительного голоса Страны Тростников не было слышно. Пламя тоже замерло, неподвижно повиснув в воздухе листами сусального золота.
     Я попытался сесть, чтобы получше рассмотреть это чудо, но силы полностью покинули меня. Стрела в боку пробила легкое. Я снова закашлялся, уже закрыв рот. Кровь потекла из обеих ноздрей.
     Отец продолжал говорить со мной. Я подумал, что он лишь воспоминание. Я решил, что нахожусь в комнате один, а он - просто часть моего сознания. Но он сказал мне:
     - Секенр, чародей живет вне времени. Оно касается его, но лишь слегка. Он носит его, подобно одежде, а когда ему захочется, ходит голым. Ты понимаешь? Именно поэтому чародей не стареет. Для тебя единый миг может затянуться на века, и сами звезды могут по блекнуть на небе прежде, чем вокруг тебя зажгут погребальный костер. И пространство - ничто для чародея: из любого места он может попасть всюду, куда пожелает. Может случиться так, что твой дом пройдет сквозь пространство и время, как гигантский паук на деревянных ногах, бредущий по мелководью. Или, возможно, он сам и не двинется с места, но заставит окружающий мир меняться до тех пор, пока Город Тростников не окажется где-то вдали, а ты не попадешь в далекие страны, где не знают твоего имени и оно ни у кого не будет вызывать ужаса.
     В этот момент дом стал продолжением моего собственного тела, страшно израненного, наполненного множеством навязчивых голосов, искореженного болью, и я заставил его опоры-суставы двигаться, ковылять, ползти, так что заскрипели деревянные сваи и бревна. Медленно, с трудом, на пределе превозмогая боль, дом пошел, удаляясь от грозившей ему опасности, вдоль по берегу реки, а дни и ночи мелькали за его окнами подобно взмахам ресниц.
     - Отец, я ранен. Мне больно.
     Он снова хотел заставить меня поднять руки, но, взяв меня за запястья, понял, что я не смогу этого сделать. От резкой боли я заскрипел зубами. Стрела выпала из подбородка, и по шее потекла кровь, Я вновь задохнулся от кашля, отплевываясь кровью отцу в лицо. Но он не испачкался. Кровь не коснулась его.
     Я соединил ладони. Моих сил хватило лишь на это одно-единственное несложное действие. Я плотно прижал их друг к другу, через силу заставляя собственные мышцы действовать. Между ладонями вспыхнуло пламя, но я не дал ему взметнуться вверх, вместо этого загнал его внутрь, в собственное тело. Я чувствовал, как оно горит внутри меня. Я спокойно наблюдал, как отключается сознание и остатки сил покидают меня, когда языки оранжево-красного огня прорвались из ран в боку и в запястье, когда стрела в предплечье прогорела, рассыпавшись пеплом, когда языки пламени - вначале красные, затем желтые, белые, и, наконец, почти невидимые, голубые - лизали мне ноги. Огонь вырвался у меня изо рта, из дырки в щеке - настолько яркий, что мне пришлось закрыть глаза.
     Он был холодным, обжигающе холодным.
     Но все это было абстракцией, вещью далекой и туманной... А тут зашипели, испаряясь, мои слезы. Или это была кровь? А как насчет того, что чародеи не могут плакать?
     - Ты воистину наполнен магией, - сказал отец, - ты горишь ею, ты прогорел дотла, и магия исцелила тебя, ты изменился, и теперь сама твоя плоть стала волшебной, сама кровь у тебя в венах стала волшебной.
     Но я по-прежнему плакал. Ни один чародей не способен на это, напомнил я себе.
     - Отец, я...
     Стоны.
     Он ушел.
     Должно быть, тогда я потерял сознание.
     Очнулся я много часов спустя, и долго не отводил глаз от неподвижных языков пламени, висевших в воздухе сусальным золотом.
     Все мое тело онемело. Я подумал, что я плыву. На какой-то миг мне даже показалось, что я опять в погребальном судне.
     Но я был один, совсем один в тихом безмолвном доме. Я заснул, и мне снова снился сон про цаплю, медленно бредущую по воде среди тростников.

ТРИ НЕБЕСНЫХ БРАТА

Ортодоксальная версия из записок Секенра Каллиграфа

     Три брата проснулись во тьме, на гладком холодном каменном полу. Рядом в медной жаровне тлели угли. В тот же миг каждому из братьев вспомнилось и открылось очень многое: гром битв, огонь пожарищ, завывания духов, призванных зловещими чарами, и небеса, содрогнувшиеся от криков умирающих. Как в конце концов они трое, изможденные до предела, истратившие всю свою магию, лишившиеся и оружия, и доспехов, очутились здесь и лежали на полу во мгле, ожидая конца.
     Но видение развеялось легкой дымкой, растаяв, как сон. В целом мире осталась лишь эта темная комната, медная жаровня и трое братьев, неподвижно лежавших на полу.
     Вначале им не требовалось слов. Слабый след видения каким-то образом остался у них в голове, и они без труда обменивались мыслями. Образы летали от одного разума к другому, как морские волны, следующие одна за другой, то захлестывая берег, то отступая прочь.
     Трое сидели во тьме без единой раны на теле, без доспехов и без оружия. Все трое были очень молоды, совсем мальчишки, но они были значительно старше, чем могло показаться на первый взгляд, - их разумы пытливо искали отражения и призраки минувших эпох, вспоминая себя в прошлых жизнях.
     А когда их поиск был завершен, и ничто в прошлом - кем и когда кто из них был в ту или иную эпоху - не осталось сокрыто, старший из них - во все времена они признавали его за старшего - поднялся и вышел на балкон. Он взял стакан вина - каким-то образом он знал, что там есть стакан с вином, - выпил и швырнул его в черное ничто. Стакан сгинул бесследно без единого звука, даже не разбившись.
     Тогда второй брат раздул угли в медной жаровне, и пламя взметнулось вверх, осветив всех троих: статных, большеглазых, безбородых, светлокожих, одетых во все белое.
     - Давайте рассказывать истории, - предложил он, - чтобы победить страх и ночь.
     Младший встрепенулся. Он был не столь отягощен воспоминаниями, как двое других, - он не прожил столько жизней. Если он и пробуждался вот так когда-то прежде, это было лишь однажды.
     Он заговорил, и голос его звучал нежно и ласково:
     - Я начну - заполню пустоту своим рассказом.
     - Нет, начну рассказывать я, - возразил старший. - Это мое право.
     - Ты будешь главным героем, - покачал головой младший брат. - Тебе предстоят великие дела.
     Средний брат лишь кивнул, и старший уселся рядом с ним у огня. Тени вытянулись на голых стенах. Порыв сквозняка - и пламя заплясало вместе с тенями братьев.
     И начал младший брат свой рассказ с того, что старший взобрался на перила балкона и замер на миг с поднятыми руками, и огонь у него за спиной окрасил его белые одежды золотом. А потом он нырнул в бездну ловко и умело, как ловец жемчуга, ныряющий с отвесных скал и понимающий, что любое неловкое движение приведет его к гибели.
     Он все падал и падал сквозь беззвездное пространство, пока не почувствовал, что движение прекратилось. Он не нашел опоры, так как никакой опоры просто не было. Но во тьме перед собой он различил очертания необъятной громадины и почувствовал присутствие Смерти - в облике крокодила она лежала во тьме, готовая поглощать, поглощать и поглощать.
     Возможно, пиршество Смерти уже состоялось, и она насытилась, ведь во всем мире остались лишь сама Смерть, трое братьев и их комната. Рассказчик не знал этого. А возможно, его рассказу еще предстояло это прояснить.
     История продолжалась: старший брат отважился отправиться в пасть самой Смерти - между громадных зубов брел он, утопая по колено в слюне монстра. Он вспомнил, что когда-то был героем и что был возрожден, чтобы вновь совершать подвиги - другого от него не ждут. Так что он брел все дальше и дальше в разверстую пасть, пока не услышал мерный стук - билось сердце чудовища, забывшегося в беспокойном сне.
     Перед глазами что-то блеснуло. Он нагнулся и поднял золотую монету, светившуюся саму по себе. Перевернув ее, он увидел, что там изображен он сам, только мрачно нахмурившийся и в полном вооружении.
     Вскоре он нашел еще одну монету, и еще одну. Так по следу из золотых монет он шел все глубже и глубже в утробу крокодила, пока не пришел в комнату, ничем не отличавшуюся от той, где по-прежнему ждали его братья.
     Пламя в медной жаровне взметнулось и замерцало. За огнем, глубоко в тени, кто-то в доспехах и с громадным мечом на коленях сидел на троне.
     И эту фигуру, и доспехи, и меч он узнал по изображению на монете. Но подойдя поближе, он увидел, что на троне сидит высохший труп, почти скелет.
     Он потянулся за мечом, и раздался стук костей и звон металла - сидевший свалился, рассыпавшись на полу в прах. В воздухе поднялась пыль.
     Итак, старший брат, герой, облачился в доспехи и взял в руки меч. Он собрал столько монет, сколько смог унести, и сказал: "И правда, все это было предназначено именно для меня". Он закричал и поднял меч над головой, не боясь никого и ничего, забыв о страхе.
     И тогда Смерть заворочалась во сне, и старший брат замолчал. Он тихонько выскользнул из пасти чудовища и отправился на небо - вверх, сквозь тьму: иногда он плыл, иногда взбирался по невидимым звездам, иногда взлетал, как дым. Он думал лишь об одном - показать братьям сокровища, которые завоевал.
     Но Смерть неожиданно проснулась, открыв свои жуткие глаза. Убегающий брат и не думал оборачиваться, но Смерть прошептала его тайное имя, и силы и решимость покинули его. Он обернулся, встретившись с этим ужасным взглядом. Два глаза, подобные лунным отражениям в луже, наполовину затянутой грязью.
     Смерть заговорила снова, и брат закричал. Он выбросил монеты, и они раскатились по небу так, что от них засиял весь небосвод. Он попытался сбросить доспехи, но так и не смог, и их объяло пламя. В единый миг ничего не осталось от его плоти, негасимый огонь охватил его с головы до ног.
     - Так заканчивается эта история, - сказал младший брат среднему.
     Они обернулись и увидели, что старший брат исчез. Они сидели под темным небом, любуясь разбросанными по нему сверкающими точками. Затем черная пустота превратилась в ровную лазурь, и где-то далеко внизу показался свет, льющийся сквозь балконные перила.
     - Но это еще не конец истории, - сказал средний брат. - Она не содержит лекарства от страха.
     После паузы младший сказал:
     - Да, у нее есть продолжение, - и рассказал, как средний брат пошел бродить по небу в поисках гигантского меча, который старший брат обронил в предсмертных муках. Но не нашел его. И снова Смерть зашевелилась и пронзила его своим страшным взглядом.
     И смеясь, Смерть поразила второго брата взмахом когтя, разодрав плоть и рассыпав кости. По небу покатился голый череп.
     - Это конец, - сказал рассказчик и, подняв глаза, обнаружил, что остался один. Он еще долго сидел не подвижно, обняв руками колени, и смотрел, как поднимается дым от жаровни. Он понял, что по-прежнему боится, что история не принесла ему облегчения. И он заговорил, обращаясь к пустой комнате, к дыму и к медной жаровне, и рассказал, как взобрался на перила, посмотрел вниз и заплакал, вспоминая своих братьев.
     Он знал истинный конец истории и рассказал его: он тоже ступил в пустоту, и комната исчезла, словно мыльный пузырь, как только он покинул ее.
     Он погружался в небо все глубже и глубже, направляясь к цели, как копье, брошенное сильной рукой, сквозь яркое пространство в первозданную тьму внизу - туда, куда никогда не проникал свет, туда, где в черной грязи спала Смерть. Там он нашел гигантский меч, потерянный братом.
     Он взял его в руки и пошел в открытую пасть Смерти, между зубов, высоких, как горы, в полную тьму, и остановился только перед холодным, вялым сердцем твари.
     Он поднял меч и закричал, бросая чудовищу вызов. Словно в ответ на него обрушились воспоминания, и он узнал, что Смерть поглотила все, когда исчез сам мир, и что последняя оставшаяся жизнь должна быть не потеряна, а отдана добровольно, чтобы время и мир смогли возродиться вновь.
     И он вспорол себе живот, выпустив кишки и горячую кровь. И из последних сил вонзил меч глубоко в ледяное сердце Смерти.
     И монстр пробудился, рыча, изрыгая громадные сгустки крови, и все страны Земли вновь вылились из него, согретые и оживленные кровью третьего брата. А из грязи перед мордой крокодила взяла начало Великая Река. Из грязи на берегу реки восстало человечество, и боги тоже проснулись и моментально поднялись в небо, как стая испуганных птиц.

***

     А теперь пришло время назвать их всех по именам, так как история уже действительно завершилась. Это древнейшая история о Смерти, имя которой Сюрат-Кемад, крокодил, затаившийся в грязи. Еще его зовут Всепоглощающим, Пожирателем Лет и Отцом Ужаса.
     Первый брат, тот, который сгорел, - это Кадем-Хидель, могучее Солнце, чья боль дает ему силу. Он согревает землю днем, направляет ветер и является отцом храбрости и суетного тщеславия. Рассыпанные им монеты стали звездами.
     Маэна-Ильякун, чей череп покатился по небу, стал бледной Луной, которую мы видим днем. Как печально его лицо, как испугано.
     Третий брат - это Тимша-Пожертвовавший-Собой, Тот-Кто-Не-Испугался, Даритель Жизни, чья кровь пропитала плоть Земли.
     Он - отец всех нас.

Глава 7

ЯЗЫК МЕРТВЫХ

     Я проснулся в сумерках, уже зная, что это не рассвет и не вечер, а некий интервал в безвременье между никогда не прошедшими часами. Я по-прежнему лежал на кушетке в отцовском кабинете. Повсюду вокруг меня на полу валялись книги, бумаги и закупоренные бутылки. Что-то маленькое и темное едва заметно поднялось в углу, запищав, как раненая мышь.
     Дым неподвижно висел в воздухе. Застывшие языки замерзшего пламени с изорванными краями бахромой окаймляли дверной проем подобно струям расплавленного металла.
     Я прислушался. Существо на полу немного пошуршало бумагой, затем все стихло. Почему-то пришла уверенность, что оно умерло. Но эта смерть ничего не значит, так как всю ценную информацию от него уже давно получили под пытками.
     Какая-то скрытая часть моего разума сообщила мне это, один из многих живущих во мне прошептал это мальчишке-Секенру.
     В доме воцарилась полная тишина. Впервые за всю свою жизнь я не слышал даже шума реки. И я, и дом, казалось, плыли в абсолютной пустоте, в какой оказались когда-то Небесные Братья перед тем, как был создан новый мир. Лишь эта часть осталась от старого, прежнего мира - плот, плывущий по течению небытия.
     Я осторожно сел, ожидая боли, но с удивлением обнаружил лишь легкое онемение в тех местах, куда я был ранен. Я поднес руку к лицу, ощупав отметину на правой щеке, куда вошла стрела. Язык подсказал мне, что я лишился двух зубов на верхней челюсти.
     Меня поразила мысль: неужели чародеи регенерируют, как ящерицы и змеи, потерявшие хвост?
     Я пошевелил пальцами правой руки, согнул запястье. И мышцы, и сухожилия работали как положено. Там, где стрела прошила мне руку, образовался лишь еще один белый шрам, абсолютно не чувствительный к прикосновениям, не принадлежащий моему телу, совершенно инородный фрагмент. Правая рука совершенно не болела. Осторожно выпрямив руку, я закатал рукав и обнаружил то, что и ожидал, - неровный шрам там, где стрела вошла в плоть, и небольшой нарост там, где она вышла.
     Осмотрев бок, я нашел еще один шрам между ребрами.
     Пораженный до глубины души, я поднялся на ноги и рылся в ящиках ближайшего шкафа, пока не нашел длинную тонкую иглу. Я воткнул ее в шрам на запястье, но ничего не почувствовал, кроме легкого скрежета, когда острие коснулось кости. Неожиданно игла соскользнула и отклонилась в сторону, показавшись наружу со стороны ладони. Я поднял руку, внимательно изучая странное явление, но тут у меня неожиданно закружилась голова. Я сел на кушетку, скрипя зубами и по-прежнему ожидая боли, однако так ничего и не почувствовал. И с той, и с другой стороны руки выступило по одной-единственной капле крови - там, где вошла игла, и там, где она вышла.
     Я снова лег на кушетку, устроившись на боку, и взял раненое запястье другой рукой, пытаясь понять, что со мной произошло. Все было именно так, как сказал отец. Я понемногу становился чародеем, пропитывался магией. Я слышал истории о черных магах, постепенно превращавшихся в чудовищ, в металлических монстров, в деформировавшиеся сверхъестественным образом существа, которые нельзя описать никакими словами. Сейчас, после всего приключившегося со мной, меня почему-то совсем не пугала подобная перспектива. Я инстинктивно чувствовал, что так и должно случиться. Наверняка я буду внушать ужас, но меня это совершенно не волновало - наверное, мой разум так же онемел, как и мое тело. Возможно, магия поможет мне излечить и его.
     Мне даже стало интересно, зайдет ли моя трансформация так далеко, что меня даже в сумерках нельзя будет принять за человека. Возможно, так будет честнее, подумал я, Секенр, по-прежнему выглядевший, как любой мальчишка из Страны Тростников. Во многих отношениях, надо признаться, это будет очень полезно.
     Я рассуждал как чародей, как черный маг.
     Но тут я вспомнил о своей драгоценной книге: дневнике, автобиографии и ученической работе одновременно. Я вскочил с кушетки и бросился в спальню. С тех пор, как я был там в последний раз, ничего не изменилось: гора сломанных досок и разбросанных книг, гигантская стрела, проткнувшая кровать и пол, перевернутый стол, раскиданные по полу ручки, пузырьки, бумага.
     Трепетно и нежно я собрал свои школьные принадлежности и сложил их обратно в сумку. Пролистав рукопись, я ужаснулся, насколько она испорчена - края нескольких страниц были залиты золотыми чернилами, а лист, над которым я работал, теперь украшал ручей засохшей крови, текущий по диагонали из верхнего правого угла в нижний левый. Я долго ломал голову, удастся ли подтереть страницу или лучше ее выбросить и начать все заново, но потом понял, что все произошедшее со мной было частью общего, всеобъемлющего узора. Даже кровавое пятно на листе было вовсе не ручьем, а стволом дерева, к которому я смогу пририсовать заглавные буквы - и расположение, и форма этих букв поможет глубже раскрыть смысл произведения.
     Вот так любой эпизод нашей жизни, каким бы тривиальным он ни казался, появляется в ткани Сивиллы, становясь частью задуманного ею узора. Нам остается лишь попытаться увидеть целое, понять, что этот узор означает.
     Теперь я рассуждал, как чародей, который, помимо всего прочего, хочет быть еще и каллиграфом.
     Я поставил стол на место и бережно положил на него сумку, а затем подошел к окну и выглянул наружу. Хотя в доме было совсем темно, словно свет просто не мог проникнуть в него, небо было еще голубым, только начиная окрашиваться в золотые и красные тона. Таким закат бывает поздней осенью. Снаружи было холодно. В своей легкой летней одежде я моментально продрог. Оглянувшись вокруг в поисках чего-нибудь потеплее, но так ничего и не обнаружив, я вылез из окна на балкон и встал там, сотрясаясь от дрожи и обняв себя за плеч