ры, позволяющие обходиться без электродов.
   В нашу лабораторию зачастили добровольцы всех  возрастов.  С  рогатым
пластиковым шлемом  на  голове,  они  слушали  "Аппассионату",  смотрели
фильмы ужасов - "Гроб открывается в полночь" и "Вампиры Вселенной",  лю-
бовались Венерой Милосской, дегустировали новые блюда. Мы  приходили  со
своими аппаратами на экзамены к студентам, появлялись на боксерских рин-
гах, космодромах, за кулисами театров, на редакционных летучках, в маши-
нах "скорой помощи". Мы проявляли чудеса сообразительности, мы  станови-
лись дипломатами, мы хитрили, уговаривали, призывали,  и,  как  правило,
нам удавалось водрузить шлем человеку на голову в  самый,  казалось  бы,
неподходящий момент. Все газеты обошел снимок вратаря "Торпедо" в  нашем
шлеме, которому били одиннадцатиметровый за пять минут до конца  полуфи-
нального матча. Счет был пока ноль - ноль, и запись получилась потрясаю-
щая, но Федосеев с тех пор считал нас прямыми виновниками проигрыша  лю-
бимой команды.
   Была у нас запись, полученная при испытании самолета, у которого  при
пикировании отказало управление, и эмограмма счастливца, выигравшего  по
лотерее автомашину. Среди наших подопытных были поэты, пожарники,  роже-
ницы, карапузы из детских садов, утопленники, пациенты Института  психи-
атрии и посетители Дворца бракосочетаний.
   Про утопленников я не оговорился. Наш аспирант Коля Семенов прыгнул в
бассейн со шлемом на голове, чтобы записать эмоции страха. Плавать он не
умел и пошел на дно почти сразу. Конечно, на берегу дежурил  врач,  а  в
воде сидели два аквалангиста, которые извлекли Колю  ровно  через  сорок
секунд, но нам всем потом дали строгий выговор, потому что он успел-таки
потерять сознание, наглотавшись воды.
   Потом началось моделирование. Мы заставляли нашу вычислительную маши-
ну воспроизводить в своем железном нутре все  эмоции,  на  какие  только
способны живые существа. Мы учили ее испытывать азарт,  гнев,  прививали
ей чувство юмора. По лаборатории стали бродить электронные кошки,  кото-
рые дико сверкали глазами и прыгали в стороны при слове "брысь!", и  ки-
бернетические зайцы, любившие нюхать цветы.
   По инициативе группы, изучавшей влияние музыки на животных, построили
корову, которая под звуки джаза давала кефир, а под симфоническую музыку
- сгущенное молоко. На шкафу в лаборатории поселился  задумчивый  осьми-
ног, целыми днями вертевший ручку репродуктора и менявший  свой  цвет  в
зависимости от транслируемой передачи. Пластмассовые лягушки, привлечен-
ные статическим зарядом синтетических блузок нашей  секретарши  Ниночки,
прыгали ей на колени, пугая ее до обморока.
   Круторогая киберкоза Машка стала грозой курильщиков всего  института.
Она не выносила табачного дыма и, почуяв ненавистный запах, так поддава-
ла нарушителю своими резиновыми рогами, что тот немедленно улепетывал  в
курилку - единственное место, куда ей вход был воспрещен. Коза  расправ-
лялась со всеми, невзирая на чины и звания. Был  случай,  когда  однажды
рано утром, еще до начала работы, она гонялась  по  всему  институту  за
приезжим академиком, пока не загнала его на стол в директорском  кабине-
те, где он и продолжал курить, потому что потерял во время погони очки и
не мог прочитать надпись на машкином боку: "No smoking!"
   Все это были модели. В институте создавался  новый  кристалломозг,  и
наш кибернетический зоопарк помогал проверить разные  идеи.  Новый  мозг
предназначался для машины, которая должна была обладать эмоциями.
   Практика космических исследований показала,  что  разведчики-автоматы
часто оказывались бесполезными там, где требовался не  только  бесприст-
растный точный анализ, но и субъективное суждение,  не  только  фиксация
увиденного, но и оценка впечатлений, потому что без этого новый  мир  не
мог быть понят правильно. Как это ни странно, безупречная точность машин
стала их недостатком.
   У машины нет личности. Она всегда объективна.  Любой  разведчик-авто-
мат, взятый наугад из сотни ему подобных, оценит встреченное им  явление
так же, как и остальные девяносто девять. Различие будет лишь  гденибудь
в шестом знаке после запятой.
   У людей совсем не так. Люди всегда субъективны.
   Вот перед картиной стоят трое зрителей. "Свежо, талантливо!" -  воск-
лицает один. "Бездарная мазня", - утверждает  другой.  У  третьего  своя
точка зрения, лежащая где-то посередине. И так во  всем.  Познавая  мир,
человек всегда привносит в это познание  что-то  свое,  глубоко  личное,
придает увиденному и прочувствованному  свою  эмоциональную  окраску.  В
этом его слабость, и в этом его сила,
   Сейчас Париж не мыслится без Эйфелевой башни. А  ведь  в  свое  время
раздавались призывы сломать ее, чтобы она не уродовала  город.  Элегант-
нейшие автомобили двадцатых годов кажутся нам сейчас чудовищными.  Узкие
брюки попеременно служили символом мещанства и хорошего вкуса. Почему?
   Ответ понятен. Эйфелева башня не изменилась за  эти  годы.  Изменился
сам человек, изменилось его восприятие мира. Изменились  критерии  прек-
расного.
   Человек не мыслит мира без красоты. "Мне хочется,  чтобы  этот  новый
элемент был красив", - говорил Пьер Кюри о только  что  открытом  радии.
Ученые ищут изящные решения. "Эта формула не может быть верной - она не-
изящна", - заявляет исследователь  и  оказывается  прав.  Рациональность
своего мира человек оценивает с позиций прекрасного. Промышленная  эсте-
тика, инженерная психология помогают ему объединить прекрасное с  рацио-
нальным.
   Посылая вместо себя в дальний космос автоматических разведчиков,  че-
ловек хочет научить их видеть мир своими  глазами  -  глазами  существа,
способного радоваться и горевать, способного ошибиться и переживать свою
ошибку, способного на сомнения, сопоставления, раздумья. Иными  словами,
он хочет подарить машине эмоции.
   Как раз этим мы и занимаемся. Наши многочисленные лаборатории изучают
то, что в энциклопедиях названо "особой формой отношения к  предметам  и
явлениям действительности, обусловленной их  соответствием  или  несоот-
ветствием потребностям человека".
   Помню, как новичок-лаборант упорно отказывался работать в Лаборатории
страха. Он думал, что на него будут выпускать голодного тигра, чтобы из-
мерить возникающие при этом эмоции. Тогда его  направили  в  Лабораторию
смеха, и он долго там корпел над эмограммами, дешифровка которых - скуч-
нейшее в мире занятие.
   У нас есть Лаборатория горя, Лаборатория азарта, Лаборатория  грусти.
Лаборатория аффекта. Лаборатория скуки. Лаборатория ярости...  А  с  тех
пор как два года назад на нескольких эмограммах мы  заметили  совершенно
непонятные всплески, моя работа вдруг приняла неожиданное направление.
   Нельзя сказать, что это произошло случайно. При  современной  системе
научного поиска любое открытие рано или поздно  обязательно  совершится.
Не сделай Рентген своего открытия, таинственные икс-лучи все равно  были
бы обнаружены через несколько лет. Все более или менее значительные отк-
рытия обязательно будут сделаны. Доказательство тому - история  создания
атомной бомбы, квантовых генераторов, космических кораблей.
   Странные всплески не идентифицировались ни с одним известным нам  яв-
лением. Мы изучили тысячи эмограмм,  замучили  загадками  вычислительную
машину, проделали множество контрольных  опытов.  Таинственные  всплески
оставались неразгаданными. Они появлялись не так-то часто - может  быть,
один раз на сотню опытов, причем без  всякой  системы.  Их  находили  на
эмограммах горя и радости, страха и азарта.
   Как раз в это время я познакомился со Светланой.
   К монументалистам я попал случайно. Десятки раз я проходил возле это-
го здания, не обращая на него внимания. И на этот раз я, наверно, прошел
бы мимо, если бы не брызнувший через стеклянную стену взрыв красок, ког-
да низкое предзакатное солнце внезапно выглянуло из-за туч.
   Это было как тревожный голос скрипки над кипением  моря.  Наверно,  я
никогда не забуду то состояние безотчетной радостной тревоги и ожидания,
которое вошло в меня в тот миг. Помню, еще мальчишкой я надел на пляже в
Гурзуфе подводную маску с желтым светофильтром вместо стекла и  чуть  не
закричал от восторга - такой ликующий мир вспыхнул  вокруг  меня.  Нечто
подобное случилось и сейчас. Я вдруг осознал, что все вокруг странно из-
менилось - стала изумрудней трава газона, в ней драгоценными  фонариками
зажглись разноцветные канны, небо поголубело, весело зажелтела  керамика
стен, умытая недавним дождем. Непередаваемое ощущение близкой встречи  с
прекрасным возникло сразу, заставив меня остановиться. Я еще медлил,  но
предчувствие росло. И я понял, что буду жалеть всю  жизнь,  если  сейчас
пройду мимо.
   Я уже догадался, что передо мной, и обрадовался счастливому случаю.
   В толчее Третьяковской галереи, где мы проводили исследования на  ху-
дожниках, уровень помех был очень высок для нашей аппаратуры, Я  подумал
о безлюдье мастерских,  в  которых  трудятся  монументалисты,  и  шагнул
внутрь стеклянной призмы входа.
   Ясно помню странное ощущение, нахлынувшее на меня, когда  я  оказался
внутри здания. Светлая пустота огромного зала обрывалась стеклянной сте-
ной, расчерченной тонкой сеткой алюминиевых рам. В гулкой тишине  дробно
пел невидимый молоточек. Тюк-тюк-тюк - цокали звонкие  удары,  отражаясь
от стен. Так-так - неторопливо отвечал ему другой. На полу клубился ока-
меневший водопад красок. Сладко пахло  горячим  органическим  стеклом  и
свежеоструганным деревом.
   В первый момент я не увидел никого. Как сквозь сон, постукивали моло-
точки и вздрагивало солнце в стекле. У моих ног раскинулась россыпь  ка-
менных огней - голубой лазурит, сапфир  и  бирюза,  зеленеющий  малахит,
серпантин и хризопраз, кровавый сердолик и сардер, подернутые рябью узо-
ра оникс и агат, фосфоресцирующий опал, прозрачный  аквамарин,  дымчатый
морион, золотистый берилл... Поглощенный их великолепием, я не сразу за-
метил, что на меня внимательно смотрит стройная девушка в больших прямо-
угольных очках.
   Я до сих пор не знаю, чем отличается техника цветных левкасов от тех-
ники инкрустации, а та, в свою очередь, - от флорентийской мозаики, хотя
в тот день долго слушал объяснения Светланы. Мы шли по убегающим коридо-
рам, мы балансировали на стремянках, перешагивали через  каменные  лица,
через россыпи камней, я впитывал  каждый  звук  ее  голоса,  но  понимал
только одно - что теперь снова и снова буду приходить сюда.
   На следующий день я принес с собой шлем. Всех  моих  опытов  было  на
день, от силы на два. Я растянул их на две недели. Я снимал эмограммы  с
художников и уборщиц, с членов художественного совета, со случайных  по-
сетителей и нетерпеливых взыскательных заказчиков. Сомневавшимся  я  де-
монстрировал работу шлема на себе или Светлане. Она охотно позволяла мне
экспериментировать. По-моему, ей было интересно все, чем я занимаюсь.
   Дней через десять я пригласил  ее  в  институт.  Лаборатория  привела
Светлану в восторг. Она брала в руки  резиновых  лягушат  и  гладила  их
эластичные спинки. Кибернетическая Машка -  наш  непогрешимый  индикатор
запахов - бродила за ней как привязанная, нервно шевеля ноздрями и норо-
вя боднуть зайцев, которые с приходом Светланы забывали про свои цветы и
тоже увязывались за ней, едва почуяв запах ее духов. Когда она смеялась,
осьминог Федя становился бледно-малиновым, каким  он  бывал  только  при
звуках "Лунной сонаты", и норовил свалиться со шкафа ей на плечи.  Серые
мышки водили тихие хороводы у ее ног.
   Я демонстрировал Светлане расшифрованные эмограммы, долго и не  очень
понятно объясняя значение кривых. Ее лицо  серьезнело,  и  серые  внима-
тельные глаза за стеклами очков становились  загадочными.  Если  же  она
снимала очки, ее лицо совершенно менялось,  приобретая  такое  беспомощ-
но-доверчивое выражение, что я невольно отводил взгляд, словно боясь об-
мануть эту доверчивость.
   А вскоре случай натолкнул меня на решение загадки всплесков. Мне  по-
надобилась какая-то эмограмма, но лаборант засунул ее неизвестно куда, и
я, потеряв надежду отыскать ее, надел на голову рогатый шлем. Когда  за-
пись была готова, я вставил ее в проектор и с удивлением увидел на экра-
не знакомые всплески.
   Догадка сверкнула неожиданно. Я твердо знал, что прежде их не было на
моих эмограммах, и теперь, боясь поверить, стал  лихорадочно  просматри-
вать ленты, над которыми мы тщетно ломали головы уже  полгода.  Судя  по
всему, я не ошибся...
   К тому времени был построен генератор Бурцева, и мы планировали широ-
кую серию опытов по генерированию эмоций. И я подумал: а что, если?..
   Виктор Бурцев защитил свою диссертацию совсем  недавно.  Небывалый  в
ученом мире случай: ему были присвоены сразу две ученые степени - докто-
ра физико-математических и кандидата медицинских наук. Темой его диссер-
тации была генерация биополя.
   Помню, я зашел к Федосееву с заявкой на аппаратуру. По какой-то  при-
чине он урезал ее наполовину. Я стал настаивать, он  возражал.  Сидевший
тут же Виктор деликатно прикрылся газетой, а сам бросал на  меня  ирони-
ческие взгляды.
   И вдруг на меня что-то нашло. Я словно взбесился. Я заорал на Федосе-
ева, как никогда не кричал за всю свою жизнь. Размахивал кулаками,  вся-
чески понося его за скаредность, администрирование и бог  знает  еще  за
какие грехи, брызгал слюной, стучал по столу,  топал  ногами.  Где-то  в
глубине сознания я понимал, что веду себя недопустимо, недостойно,  отв-
ратительно, но ничего не мог с собой поделать. Еще немного, и я бросился
бы на Федосеева с кулаками.
   И вдруг все прошло. Я замолчал на полуслове и сразу почувствовал, как
заливаюсь  краской  стыда.  Опустив  глаза,  я  стоял,  как  нашкодивший
мальчишка, тщетно пытаясь выдавить из горла слова  извинения,  с  ужасом
ожидая, что сейчас разгневанный Петр Иванович укажет мне на дверь, в ко-
торую уже заглядывала перепуганная секретарша.
   Как ни странно, Федосеев не рассердился. Он только  удивленно  хлопал
глазами, глядя то на меня, то на Бурцева. А тот буквально умирал от сме-
ха, уткнувшись носом в газету. Федосеев засмеялся тоже. Я ничего не  по-
нимал.
   Когда они перестали смеяться, Бурцев вылез из кресла, прихрамывая по-
дошел ко мне (он хромал после неудачного похода в горы) и обнял меня  за
плечи.
   - Извини нас, - сказал он.  -  Петр  Иванович  хотел  убедиться,  как
действует генератор. А тут подвернулся ты.
   Только теперь я увидел в его руках странный прибор, похожий не то  на
карманный гиперболоид, не то на пиратский пистолет с воронкообразным ду-
лом. Это была первая модель его знаменитого ныне генератора эмоций.
   В то время неуклюжий аппарат казался нам чудом. Он весил  около  трех
килограммов, работал только в диапазоне одной эмоции,  а  дальность  его
действия не превышала четырех метров. Довольно скоро  он  превратился  в
миниатюрную плоскую коробочку с небольшим раструбом, на нем появился пе-
реключатель диапазонов.
   Я долго сердился на Виктора за его шутку и почувствовал себя отомщен-
ным лишь на защите диссертации, когда шепнул наиболее ретивому  оппонен-
ту, что генерация эмоций практически уже осуществлена.
   Конечно, тот не мог упустить случая и потребовал демонстрации  прибо-
ра. Дескать, он рад послужить науке и готов подвергнуться действию гене-
ратора. Бурцев выразительно посмотрел на меня -  он  сразу  понял,  кому
обязан этим, благо я сидел рядом с оппонентом. А я со  злорадством  ожи-
дал, как он выпутается из щекотливого положения.
   Мне было понятно, что тут не отделаешься генерацией нежности или дру-
гого возвышенного чувства. Демонстрация должна сработать на публику. Ос-
тавались эмоции, после которых диссертант не мог с  гарантией  рассчиты-
вать на благожелательное отношение к себе оппонента.
   Все это было известно Бурцеву ничуть не хуже, чем мне. Но он решил не
отступать и попросил у оппонента разрешения  продемонстрировать  на  нем
генерацию эмоций ужаса.
   - Попробуйте, - снисходительно ответил тот. - Но я не из пугливых.
   Защита происходила у нас в институте. По просьбе Виктора  привели  из
вивария подопытную собачку - вздорное драчливое существо ростом с котен-
ка. Пока за ней ходили, Бурцев попросил оппонента подойти поближе и  ос-
ведомился, не боится ли тот собак. Оппонент скромно дал понять,  что  не
испугается и тигра.
   Тогда Бурцев направил на оппонента прибор и крикнул собачонке:  "Куси
его!" Та не преминула воспользоваться разрешением и затявкала.
   Дальше произошло то, чего никто не ожидал. Оппонент драпанул  от  со-
бачки к дверям со скоростью хорошего спринтера. А вдоль прохода, по  ко-
торому он мчался, люди вскакивали со стульев и бросались  в  стороны  по
ногам соседей - видно, веерообразный луч аппарата доставал и сюда. В за-
ле возникла страшная сумятица - впрочем, лишь на несколько секунд, пото-
му что Бурцев сразу выключил аппарат. Смущенный оппонент вернулся обрат-
но, красный как рак. К счастью, он оказался человеком с юмором и не оби-
делся на диссертанта. Он долго с чувством тряс Виктору руку и даже  пог-
ладил виновницу переполоха, перепуганно жавшуюся к  ногам  Виктора.  Та,
конечно, не упустила случая и тяпнула его за палец.
   Генератор Бурцева лег в основу моего прибора. В этом не  было  ничего
мистического. В конце концов, любовь - это тоже эмоция,  только  высшего
порядка. Если генератор способен вызывать страх или нежность, почему  он
не может возбудить любовь? После анализа нескольких сотен эмограмм,  ко-
торые чуть не свели меня с ума, я понял, что решение задачи возможно...

                                 * * *

   Почему всегда ходят вместе радость и боль?
   К тому времени, когда эскизы прибора были вчерне готовы, ленты  эмог-
рамм сказали мне то, о чем я боялся догадываться. Но это было так  -  ни
на одной Светланиной эмограмме я не смог найти знакомых мне и уже не за-
гадочных всплесков. Светлана не любила меня.
   Это открытие как будто ничего не изменило. Только какая-то тень легла
на мою жизнь, словно призрак несбывшегося, и чтобы стереть ее, я  проси-
живал в лаборатории до поздней ночи. Я погубил сотни лягушек и кроликов,
я замучил расчетами электронный мозг. Я верил, что идея, мелькнувшая од-
нажды в моей голове, может оказаться верной. Только эта мысль и  поддер-
живала меня, потому что я все сильнее любил Светлану.
   И как отрава, жило в моей памяти воспоминание о дне, когда мне  пока-
залось, что все будет иначе.
   Однажды в воскресенье, перекусив в ресторане "Седьмое небо", мы  заб-
рели в парк. Кончался сентябрь, и женщины в синих халатах сметали с  до-
рожек жухлые, мятые листья. Людей в парке  почти  не  было,  и  наверно,
только для нас в раковине эстрады духовой оркестр играл полонез  "Проща-
ние с родиной". Мы шли напрямик по блеклой траве, разгребая ногами  шур-
шащие листья. Яркое, но уже не горячее солнце, белая дымка на  горизонте
и приглушенный расстоянием звон медных труб окрашивали  все  в  какую-то
тревожную краску, подчеркивающую зыбкую нереальность дня. Было грустно и
одновременно радостно. В такие моменты веришь в самое несбыточное.  Поэ-
тому я сказал Светлане, что люблю ее.
   Она остановилась и повернулась ко мне. За ее плечом виднелась  подтя-
нутая фигура капельмейстера, который беззвучно махал палочкой, и,  пови-
нуясь ей, послушные трубы ритмично поблескивали желтыми упитанными бока-
ми. Музыки в этот момент не стало - она растаяла, растворилась в  непод-
вижном воздухе, и я слышал только, что сердце у меня стучит  часточасто,
как перед прыжком с высоты. Прохладные пальцы легли мне на глаза, и  тут
я почувствовал, что вокруг все поплыло, потому что  Светлана  поцеловала
меня. А когда я снова смог слышать музыку, Светланы уже не было рядом.
   Зачем она это сделала?
   Снова и снова я задаю себе вопрос, на который нет ответа. Она  упорно
ускользала от разговора. Я обижался, иронизиров