ьку вы прекрасно помните о разгроме фашистов  под  Москвой.
Так что мои вопросы об имени теперь, наверно, не нужны. Отдыхайте, Нико-
лай Тимофеевич... И еще прошу вас - не снимайте пока датчики. - Он пока-
зал пальцем себе на грудь.
   Раненый хотел остановить врача, спросить, откуда тот вызнал его  имя,
как дела на фронте - ведь сейчас уже лето, а за полгода многое могло из-
мениться, но тело сделалось каким-то воздушным, невесомым, мысли ленивы-
ми, язык неповоротливым. Он покосился на змею, которая  опять  замаячила
над его плечом, и закрыл глаза.

                                   2

   Последующие дни он много размышлял,  пытаясь  осознать  происходящее.
Память его работала превосходно, он в деталях вспомнил и  свой  плен,  и
свою казнь, и многое другое. Не мог он только понять одного: откуда  ему
стало известно о разгроме фашистов под Москвой. Почемуто  ему  казалось,
что он слышал об этом по радио, но здесь явно концы с концами не  сходи-
лись, поскольку в их деревне не только радио - электричества не  было  с
самого прихода немцев.
   Врач Сергей Иванович появлялся совсем ненадолго, щупал пульс, спраши-
вал об аппетите и исчезал, не отвечая на вопросы. Кормили его превосход-
но - в соседней комнате две смешливые девицы, обе в белом, словно невес-
ты, ставили перед ним тарелки с такими разносолами, что аж слюнки текли.
Что было плохо - так это полное отсутствие курева, да и стопку выздорав-
ливающему никто поднести не догадался. Николай Тимофеевич  хотел  попро-
сить девиц принести ему хотя бы махорочки, да застеснялся, понимая,  что
без денег нынче курева не достанешь, а денег у него, естественно, не бы-
ло.
   Девицы были хохотушки, но какие-то чудные, на вопросы не  отвечали  и
лишь твердили, что ему волноваться вредно, а надо гулять, дышать  возду-
хом да побольше кушать. Николай Тимофеевич никак не мог понять, действи-
тельно они такие бестолковые или только притворяются перед ним  -  вроде
обе красивые, собой ладные, высоченные, все у них на месте, есть на  что
поглядеть, обе чистюли и старательные: он как-то зашел в комнаты,  когда
они там убирались, так поразился - они словно не полы протирали, а  тан-
цевали какой-то диковинный танец. В этот момент они были как кошки  бен-
гальские, правда, всего на миг, пока на него не оглянулись, а  так  были
девки как девки, но даже на самый пустяковый вопрос ответить  не  могли.
Он спросил их как-то, какое сегодня число, так и то захихикали, фыркнули
сквозь смех: "Десятое" - и мигом шастнули за дверь. Вот тебе и  вся  ин-
формация. Десятое! Ему не число, а месяц было интересно  знать,  сколько
он в беспамятстве провалялся, потому что вешать его вели  в  декабре,  а
сейчас в саду березы вовсю зеленели, птицы чирикали, да  шмель  толстый,
мохнатый с гудением по цветам елозил.
   Сад был очень большой, скорее даже не сад, а кусок леса, отгороженный
высоким забором, за которым тоже виднелся лишь лес.  Николай  Тимофеевич
гулял по тропинкам, отдыхал на удобных скамейках, читал - газет  ему  не
давали, ссылаясь на запрещение врачей, но на книги не скупились.  Девицы
приволокли ему две охапки  классиков  -  Пушкина,  Гоголя,  Бальзака.  В
детстве и юности читать Николаю было некогда, потом сельские заботы, же-
нитьба да дети и вовсе времени не оставили, и сейчас он с радостью решил
наверстать упущенное и первым делом взялся за "Войну и мир" - четыре оп-
рятных, чистеньких томика, выпущенных совсем недавно - на титульном лис-
те был обозначен 1941 год. В школе, он помнил, они  Толстого  проходили,
но тогда он этого романа не читал - вся их деревенская библиотека умеща-
лась в сельсоветовском шкафу, и были там, как запомнилось Николаю,  вос-
поминания челюскинцев, роман Вальтера Скотта "Ивангое" и множество  сти-
хов, которыми парень по молодости пренебрег. Сейчас делать было  нечего,
как только копить здоровье, и Николай Тимофеевич целыми днями читал  или
думал. Думал он в основном о войне.
   О том, что происходит на фронтах, ему ничего не говорили, сколько  он
ни расспрашивал. Единственное, что ему сообщили,  это  то,  что  фашисты
повсюду разбиты, а о подробностях умалчивали, ссылаясь на запрещение ме-
дицинской науки. Сергей Иванович в свои короткие визиты от всех вопросов
отмалчивался, говорил, что еще не время. Сильными пальцами мял  живот  и
грудь, не очень внимательно выслушивал через трубочку сердце  и  легкие,
девицы ставили ему градусник - тем все и ограничивалось. Ни  таблетками,
ни уколами Николаю не докучали:  видимо,  все  шло  хорошо  и  без  них.
Чувствовал он себя вполне здоровым, только слабым, но  и  это  с  каждым
днем проходило.
   Обратил внимание Николай Тимофеевич на удивительную способность врача
сразу успокаивать любую боль - потрогает, помнет руками, иногда  слегка,
иногда очень сильно, а иной раз и не прикоснется вовсе, а только поводит
ладонями, словно паутину в темноте собирает, и боль становится тише, ти-
ше и вот уже уходит совсем, а доктор проведет перед лицом, словно погла-
дит, скажет "спите", и глаза сами закрываются. К счастью,  боли  появля-
лись все реже и очень ненадолго, да и доктор словно  в  воду  смотрел  -
стоило начаться боли, он уже тут как тут, хоть днем, хоть ночью. Николай
Тимофеевич поудивлялся вначале такому совпадению, а потом удивляться пе-
рестал и понял, почему нигде нет даже кнопки, чтобы позвать на помощь  в
случае чего, - в хороших больницах, он слышал, обязательно  должны  быть
звонки в каждой палате. Но тут прекрасно обходились и без них.
   Вскоре произошел странный случай. Однажды Николай Тимофеевич попросил
бумагу и карандаш, чтобы отвисать в свою деревню о здоровье и прочем,  -
он надеялся, что семья его уже вернулась из эвакуации или хоть  весточка
пришла от них. Это простое требование вызвало на миг тихую панику у  де-
виц, потом они опять фыркнули, словно он им анекдот рассказал,  и  умча-
лись галопом. Ни бумаги, ни карандаша ему так и не принесли. На  следую-
щий день он спросил об этом доктора - тот сделал круглые  глаза,  обещал
накрутить девкам хвосты, чтобы не забывали, однако дело так и не сдвину-
лось. Ничего не понимая, Николай Тимофеевич решил не уступать  -  он  не
мог поверить, чтобы ученые медики не сыскали в своих научных  институтах
завалявшегося листочка, и пригрозил, что вырвет страницу из какой-нибудь
книги. Тогда ему принесли наилучшей бумаги, а вместо чернил или каранда-
ша дали заостренную палочку все из того же неизвестного материала  -  не
то стекло, не то металл. Однако писала эта палочка не хуже той довоенной
авторучки фабрики "Сакко и Ванцетти", которой он подписывал ведомости  в
своем колхозе, - не кляксила, не пачкалась, не засыхала. Случайно  Нико-
лай Тимофеевич обнаружил у нее замечательное свойство - оказывается, ту-
пым концом можно было одним движением бесследно стирать  написанное,  не
причиняя ни малейшего ущерба бумаге. При очередном визите доктора он вы-
разил ему свое восхищение качеством заграничной новинки.
   - Подумаешь, новинка, - фыркнул тот. -  Древние  греки  называли  это
"стило". Одним концом писали на восковой дощечке, другим стирали - рабо-
тали над стилем. А это лишь новое техническое решение...
   Так или иначе, но письмо в родную деревню было написано, сложено тре-
угольничком и передано для отправки в собственные руки  лечащего  врача.
Правда, на вопрос об обратном адресе тот замялся, а  потом  сказал,  что
напишет его сам.
   - Да вы, наверно, там раньше письма очутитесь, - сказал он, разгляды-
вая адрес. - Здоровье уже в полном порядке, так  что  завтра-послезавтра
мы с вами съездим в Москву, покажем вас ученым,  а  потом  вы  свободная
птица... Сможете поехать домой - это ведь совсем рядом... - Он  задумал-
ся, глядя прозрачными глазами на своего пациента с  какой-то  внутренней
тревогой, а потом спросил словно невзначай: - Вы ведь  небось  на  фронт
сразу запроситесь?
   - А можно будет? - Николай Тимофеевич думал об этом постоянно, но  не
знал, берут ли теперь в Красную Армию после тяжелых ранений. Первый  раз
он был ранен под Вязьмой, провалялся в госпитале до морозов, после  чего
был направлен в родные места для формирования партизанского отряда,  од-
нако едва добрался до места, как нагрянули немцы.
   - Почему же нельзя... - медленно  произнес  врач,  словно  к  чему-то
прислушиваясь. - Вам теперь все можно будет... Даже на фронт...
   Николай Тимофеевич еще раз взглянул на своего собеседника - мужик что
надо, ростом под два метра, хотя и тонкий в бедрах, ручищами  лом  может
согнуть, а прикоснется мягко - любая боль уходит. Как говорится, врач от
бога. Такому в медсанбате цены нет. Видно, не раз просился, да не пуска-
ют - ишь, глаза какие грустные.
   - А вам что - нельзя? - тихо спросил, почти шепотом.
   - А мне нельзя. - Доктор сразу подобрался, сделался колючим, как  еж,
и тут же ушел, унося в своих чудодейственных руках треугольник  солдатс-
кого письма.
   В неторопливой больничной жизни было два странных обстоятельства, над
которыми Николай Тимофеевич подолгу размышлял. Первым фактором был ежед-
невный дождь, который начинался почему-то всегда в три часа, когда глаза
после обеда так и слипались. Кончался он тоже  словно  по  расписанию  -
ровно через час. Большие часы с бегающей секундной стрелкой висели  нап-
ротив кровати, и Николай Тимофеевич довольно скоро  заметил,  что  дождь
начинается и кончается минута в минуту. Вначале он решил,  что  это  ис-
кусственное поливание, вроде того, что до войны пробовали на полях в со-
седнем колхозе, но однажды дождь был даже с громом и молнией,  небо  по-
чернело, березы под окном согнулись от ветра. Задремавший  было  Николай
Тимофеевич спросонок поплелся закрывать окно, забыв, что оно без рам,  и
тут проснулся окончательно, потому что сразу за подоконником  дождь  ру-
шился стеной, а в комнате и на подоконнике не было ни капли. Он осторож-
но высунул руку - ее сразу окатило  холодной  водой.  Девицы,  когда  он
спросил про такие странности, зафыркали, как всегда, и предположили, что
все дело в отсутствии ветра. При этом они безбожно врали, потому что  на
его глазах одна из берез в саду была  этим  самым  отсутствующим  ветром
сломана пополам.
   Вторым обстоятельством была полная ненадобность в  бритье.  В  отряде
партизаны звали своего командира Дедом не за возраст, а за пышную  боро-
ду, которую тот отпустил еще перед войной для солидности, чтобы прикрыть
узкий, по его мнению, подбородок. Неожиданно жена заявила, что с бородой
он стал просто красавец... Фашисты эту бороду  поджигали  никелированной
зажигалкой - это последнее, что он помнил о ней. Теперь  он  был  гладко
выбрит - ни бороды, ни усов - и нигде не появлялось даже щетины, сколько
он ни щупал себя перед зеркалом. Поразмыслив, он решил, что тут виноваты
лекарства, которыми его лечили, пока он был в беспамятстве,  -  здоровье
вернули, а бороды лишили. Впрочем, невелика потеря.
   Огромное зеркало, в которое он себя рассматривал, занимало полстены в
ванной комнате, напоминавшей скорее храм санитарии и гигиены.
   Столбовские жители мылись в бане, но замужняя сестра Николая Тимофее-
вича жила в Марьиной Роще в Москве, в квартире со  всеми  удобствами,  в
том числе с. обширной ванной комнатой,  казавшейся  деревенскому  жителю
пределом мечтаний. Однако то, что он увидел здесь,  превосходило  жалкие
"удобства" Марьиной Рощи в сказочное число раз. Ванна  была  такая,  что
хоть плавай; в углу находился душ, который бил и сверху, и снизу, и сбо-
ку, причем вода по комнате не разбрызгивалась, а падала на мягкий  синий
квадрат пола и куда-то всасывалась; рядом с синим квадратом был  красный
квадрат - стоило на него встать, как тебя со всех сторон обдувало теплым
воздухом, который приятно покалывал и пощипывал тело - ну словно  в  нос
газировкой шибало; в шкафу, едва  протянешь  к  нему  руку,  открывалась
дверца, и оттуда высовывалась чистая, проглаженная и  горячая  простыня;
ношеное белье надо было не жалеючи кидать в какой-то ящик,  из  которого
оно исчезало неведомо куда, а чистое белье - исподнее и верхнее  -  было
наготове в другом шкафу.
   Все это сияло и сверкало идеальной чистотой и вдобавок не требовалось
ни мыла, ни мочалки: вода из душа и крана лилась, видно, с мылом, то ро-
зовая, то зеленая, а обычная лилась уже потом. Девицы предупредили  его,
что цветную воду глотать не следует - вреда не будет, но и пользы  тоже.
Зубная щетка была с батарейкой - она жужжала и елозила в руке,  так  что
зубы вроде сами чистились. Такое новшество Николаю Тимофеевичу не понра-
вилось, но, поскольку другой не было, он смирился и стал привыкать к то-
му, что дали.
   Вдобавок ко всему вся эта санитарно-гигиеническая роскошь была  авто-
матической - не требовалось вертеть краны, вода  начинала  литься  сама,
едва встанешь под душ или протянешь руку к  умывальнику.  Правда,  после
концертов Термена, о которых не раз писали в газетах (Деду даже запомни-
лось название инструмента - "терменвокс"; на нем надо  было  играть,  не
прикасаясь руками), все эти устройства Николая Тимофеевича не очень  по-
разили. Он удивлялся только, что в тяжелое военное время нашлись  деньги
на подобную ерунду, без которой вполне можно обойтись. Вот парную бы, да
веничек, да кваску побольше - и попить, и квасного духу  поддать  -  это
была бы жизнь!

                                   3

   Однажды утром он открыл глаза и увидел вокруг себя незнакомую  обста-
новку - не пустую больничную комнату, а прекрасный гостиничный  номер  с
коврами на полу, мягкими креслами, картинами на стенах и так далее.  Ря-
дом с кроватью на спинке кресла висел костюм - видать, очень дорогой,  и
повесили его здесь, а не в шкафу, для того чтобы Николай Тимофеевич сра-
зу заметил приколотый к нему орден Красной Звезды и  круглую  незнакомую
медаль на полосатой ленточке, на которой он прочитал слова  "За  оборону
Москвы".
   - Доброе вам утро, Николай Тимофеевич! - раздался за его спиной голос
доктора. Как всегда, тот появился, словно почувствовав, что его ждут.  -
Умывайтесь, одевайтесь и на завтрак! Мы находимся в  гостинице  Академии
наук, с вами очень хотят поговорить наши ученые. Я  знаю,  у  вас  масса
вопросов, и сегодня вам на все ответят. Это ваш костюм - как, нравится?
   - А орден, медаль... откуда?  -  глухо  спросил  Николай  Тимофеевич,
рассматривая награды.
   - А это за то, что вы храбро сражались под Москвой. И еще за  спасен-
ных детей - помните?
   - Неужели спасли? Удалось, значит...
   Невероятная эта история помнилась ему  во  всех  подробностях.  Сразу
после прихода фашистских войск разведчики донесли, что немцы хватают де-
тей в окрестных деревнях и куда-то увозят.  Вскоре  удалось  установить,
куда - в одном из подмосковных санаториев фашисты устроили госпиталь для
своих раненых офицеров - а их было превеликое множество, поскольку  каж-
дый шаг к Москве оплачивали враги великой кровью.  Вот  эту-то  кровь  и
вознамерились ученые душегубы в белых халатах брать у русских детей  для
спасения своих раненых. Поверить в подобное было невозможно, но  развед-
чики поверили сразу - так плакала и заламывала руки рассказавшая об этом
старуха, которую фашисты допустили убирать грязь в операционных.
   Жуткое известие потрясло людей. Партизаны проявили чудеса  изворотли-
вости, чтобы все вызнать, - и вызнали. Наблюдатели с рассвета до  заката
недвижно  лежали  в  сугробах,  засекая  смену  караулов;   неосторожный
обер-лейтенант из легкораненых, спьяну отправившийся куда-то в одиночку,
поплатился за это жизнью, но перед смертью рассказал все, что знал; пар-
тизаны осторожно опросили каждого из местных жителей, кто хоть раз побы-
вал на территории госпиталя. Словом, они узнали все, но  сделать  ничего
не могли: уж очень хорошо охраняли фашисты свое раненое воинство, и  со-
ваться с дюжиной винтовок против крупнокалиберных пулеметов было бы  са-
моубийством. Партизаны и на это бы пошли, чтобы спасти детей, но  предп-
риятие представлялось настолько безнадежным, что властью командира Нико-
лай Тимофеевич запретил и думать об этом и очередные доклады разведки  о
том, сколько прозрачных детских трупиков было сброшено сегодня  в  овраг
возле госпиталя, выслушивал в одиночестве. Ему не хотелось, чтобы видели
партизаны, как молча, с неподвижным лицом плачет их бесстрашный Дед.
   Среди партизан был парнишка, знавший территорию  санатория  как  свои
пять пальцев. Его-то и послал командир на восток с приказом добраться до
Красной Армии и все рассказать - где держат детей, где  казарма  охраны,
откуда проще подобраться к пулеметным вышкам... Парень ушел, и никто  не
знал, выполнил он приказ или нет. В отряде не было даже приемника, связь
с соседями установить не удалось, а немцы брехали, что Москва давно взя-
та и бои идут чуть ли не за Уралом...
   Теперь Николай Тимофеевич узнал, что Ванюша все-таки дошел - идти ему
пришлось не до Урала, а гораздо ближе. Подробностей Сергей  Иванович  не
рассказал, потому что не знал их сам, но уже вечером Николаю Тимофеевичу
стало известно все - как в непролазной глуши пересек фронт лыжный  отряд
комсомольцев, как пятьдесят километров бежали они по немецким тылам, как
бесшумно были сняты часовые, как летели в окна казармы тяжелые  противо-
танковые гранаты, как обезумевшие от страха перед возмездием враги  выс-
какивали в нижнем белье на страшный мороз, бежали в темноту по  сугробам
и падали от пуль, с каким ужасом глядели раненые фашисты на русских бой-
цов, когда те вылавливали по палатам ученых палачей (был строжайший при-
каз раненых даже пальцем не трогать, а как хотелось  их  перестрелять  -
ведь это им переливали кровь, высосанную из русских мальчишек  и  девчо-
нок), как торопливо закутывали бойцы истощенных, обескровленных  ребяти-
шек, как несли их, дрожащих, невесомых,  к  саням,  как  мчались  в  них
навстречу прорывающимся танкам Катукова...
   Но все эти рассказы были потом, а сейчас ждали другие заботы. Николай
Тимофеевич наспех умылся (удобства у академиков были в  точности  такие,
как в больнице, ничуть не лучше, и он даже слегка возгордился  этим),  и
после завтрака они пошли. Кабина лифта понесла их кудато вниз. В большом
кабинете ожидали четверо мужчин. Они представились. Странные имена троих
ничего не сказали Николаю Тимофеевичу (он только удивился, увидев  здесь
огромного негра, черного как сажа), а фамилия и лицо последнего  показа-
лись ему знакомыми, и он вопросительно оглянулся на врача.
   - Да, да, это тот самый Владимир Росин, спасая которого, вы попали  в
плен, - подтвердил старший из присутствующих, профессор Свет.
   - Ну, здравствуй, летчик, - сказал Николай Тимофеевич, тряся сильную,
загорелую руку. - Значит, выбрался ты к своим все-таки...
   Ему припомнился необыкновенный аппарат, на котором прилетел к ним Ро-
син, - ни на что не похожее сооружение, в открытый люк которого  фашисты
не могли войти, как ни пытались. Каждого, кто  приближался  к  аппарату,
останавливала и отбрасывала непонятная сила - словно  невидимая  резина,
обладавшая прочностью стали. Партизаны в бинокль видели, как однажды фа-
шисты подкатили к аппарату пушку и выстрелили почти в упор.  Отлетевшими
неожиданно далеко осколками ранило несколько солдат, а аппарату хоть  бы
что... Выручить пилота сверхсекретной машины из  вражеского  плена  было
просто необходимо.
   - Рассаживайтесь, товарищи, - сказал Нгоро - верзила негр, сияя осле-
пительно белыми зубами. - Пора рассказать нашему гостю все,  что  с  ним
случилось.
   После некоторой паузы, переглянувшись с  остальными,  профессор  Свет
вздохнул, словно собрался прыгать в холодную воду, и заговорил:
   - Дорогой Николай Тимофеевич! Ваш лечащий врач, Сергей Иванович,  со-
общил нам, что здоровье ваше восстановлено полностью. В полном порядке и
ваша память. Вы знаете, что попали в плен, были тяжело ранены И что бла-
годаря контрнаступлению советских войск под Москвой вас удалось  спасти.
Остальное вам неизвестно