быстро.  Нет,
нельзя  появляться  среди  незнакомых  людей  в  таком  виде  -   красной,
запыхавшейся. Она заставила себя умерить шаг, идти спокойно, выпрямившись.
Во рту и в горле пересохло. Ей хотелось напиться дождевой  воды,  слизывая
ее прямо с листьев - свернуть язык трубочкой и  втягивать  холодные  капли
влаги, что висели на каждой травинке. Но это было  бы  слишком  по-детски.
Да, дорога оказалась куда длиннее, чем она воображала. А действительно  ли
этот путь ведет в Шанти-таун? Вдруг она что-то перепутала и попала на одну
из тех  дорог,  по  которым  лесорубы  привозят  в  Столицу  лес?  Или  на
какую-нибудь тропу, не имеющую конца и ведущую прямо в дикие края?
   Эти слова - дикие края -  окатили  ее  холодной  волной  ужаса,  и  она
застыла, словно споткнувшись.
   Она  оглянулась  назад,  надеясь  увидеть  Столицу,  дорогую  низенькую
теплую, забитую народом, прекрасную Столицу, всю состоящую из стен, крыш и
улиц, из лиц и голосов, свой дом, свой родной дом, свою жизнь,  но  позади
ничего не было, теперь даже Памятник скрылся за пологим холмом,  исчез  из
виду. Поля и холмы вокруг были  безлюдны.  Сильный  теплый  ветер  дул  со
стороны пустынного моря.
   Здесь же нечего бояться, уверяла себя Люс. Ну почему ты такая  трусиха?
Ты никак не можешь заблудиться, ведь ты идешь по дороге, а если эта дорога
ведет не в Шанти, тебе нужно будет всего лишь повернуть назад,  и  ты  так
или иначе попадешь домой. Тебе не придется карабкаться по скалам, так  что
на горного скорпиона ты не наткнешься; тебе не придется  идти  через  лес,
так что ты не уколешься о ядовитую розу - чего же ты боишься? Здесь  ничто
тебе не угрожает. Здесь, на дороге, ты в полной безопасности.
   Однако она шла, по-прежнему цепенея  от  ужаса,  вглядываясь  в  каждый
камень и кустик, в каждую  купу  деревьев,  пока  наконец,  поднявшись  на
каменистый холм, не разглядела впереди крытые красными пальмовыми листьями
крыши домов и не почувствовала  в  воздухе  запах  очага.  Перед  ней  был
Шанти-таун. Лицо ее тут же исполнилось решимости, спина гордо выпрямилась,
но в шаль она куталась по-прежнему плотно.
   Домишки были разбросаны среди деревьев и огородов. Домов было  довольно
много, однако они стояли как-то чересчур  свободно,  не  имели  вокруг  ни
стен, ни заборов и казались незащищенными, в  отличие  от  столичных.  Под
проливным дождем вид у них был какой-то жалкий. Никого из людей поблизости
не было видно. Люс медленно прошла по извилистой улочке,  пытаясь  решить,
что лучше - окликнуть вон того мужчину или постучать в эту дверь?
   Как бы ниоткуда вдруг появился какой-то малыш и уставился на нее.  Кожа
у него была светлой, но ноги вымазаны в коричневой грязи до колен, а  руки
- до локтей, да и весь он был заляпан той же коричневой  грязью,  так  что
казался пестрым или пегим. Его жалкая одежонка тоже  была  покрыта  самыми
различными грязными пятнами весьма занятной расцветки.
   - Привет, - сказал он, немного помолчав. - Ты кто?
   - Люс Марина. А ты кто?
   - Мариус, - сказал он и начал бочком отодвигаться от нее.
   - А ты не знаешь,  где...  где  живет  Лев  Шульц?  -  Ей  не  хотелось
спрашивать про Льва, она бы  предпочла  скорее  встретиться  с  незнакомым
человеком; однако не  сумела  припомнить  больше  ни  одного  имени.  Вера
рассказывала ей о многих, да и отец не раз упоминал имена их  вожаков,  но
сейчас она ничего не могла вспомнить.
   - Какой это Лев? - спросил Мариус  и  почесал  за  ухом,  добавив  туда
изрядное количество грязи. Она знала, что жители Шанти-тауна почти никогда
не называют друг друга по фамилиям - только в Столице.
   - Ну, он такой молодой и... он... - Она не знала, кем  считается  здесь
Лев. Вожаком? Капитаном? Боссом?
   - Сашин дом вон там, - сказал ей пятнистый мальчик, указывая пальцем  в
конец грязной, заросшей травой улочки, и на этот раз так  ловко  скользнул
куда-то в сторону, что, казалось, растворился в тумане и дожде.
   Люс, сжав зубы, пошла к указанному ей дому. Бояться здесь  нечего.  Это
всего-навсего маленькая грязная улочка, уверяла она  себя.  Дети  все  как
один  перепачканы  грязью,  а  взрослые   кажутся   самыми   обыкновенными
крестьянами. Она только сообщит новости первому, кто откроет дверь, и  все
будет кончено. И тогда  она  сможет  вернуться  домой,  в  высокие  чистые
комнаты Каса Фалько.
   Она постучала. Дверь открыл Лев.
   Она сразу узнала его, хотя не видела года два. Он был полуодет,  волосы
всклокочены - видимо, спал и она разбудила его. Он смотрел  на  нее,  сияя
глупейшей детской улыбкой и еще не совсем проснувшись.
   - Ага, сейчас, - сказал он. - А где Андре?
   - Я Люс Марина Фалько. Из Столицы.
   Его  сияющий  взгляд  стал  более  сосредоточенным:  он  наконец  начал
просыпаться.
   - Люс  Марина  Фалько?  -  переспросил  он.  Его  смуглое  тонкое  лицо
вспыхнуло и ожило; он посмотрел на нее, потом куда-то  мимо  нее,  ища  ее
спутников, снова на нее. В его глазах мелькали самые различные  чувства  -
тревога, настороженность, восторг, недоверие. - Так ты здесь... с...
   - Я пришла одна. Я должна... Я должна кое-что рассказать тебе...
   - О Вере? - Улыбка с его взволнованного лица тут же исчезла. Теперь  он
был точно натянутая стрела.
   - С Верой все в порядке. И со всеми остальными  тоже.  Но  мои  новости
касаются тебя и вашего города. Что-то случилось вчера ночью... я  не  знаю
что... а ты знаешь?..
   Он кивнул, внимательно на нее глядя.
   - Они очень  разозлились  и  намерены  явиться  сюда  -  завтра  ночью,
по-моему. Это люди, которых специально натаскивал молодой  Макмиллан.  Это
бандиты, и они хотят арестовать тебя и других ваших  лидеров,  а  потом...
разозлить всех шантийцев настолько, чтобы они ответили ударом на  удар,  и
тогда шайка Макмиллана легко  одержит  победу,  а  потом  заставит  мужчин
работать на своих латифундиях в качестве наказания за  неповиновение.  Они
придут, когда стемнеет; я  думаю,  скорее  всего  завтра.  Впрочем,  я  не
уверена. У Макмиллана человек сорок этих бандитов,  и  все  они  вооружены
мушкетами.
   Лев по-прежнему внимательно смотрел на нее. Но  ничего  не  говорил.  И
лишь некоторое время спустя в этом его молчании Люс услышала  тот  вопрос,
на который сама так и не ответила.
   И этот его незаданный вопрос застал ее  настолько  врасплох,  она  была
настолько не готова хоть что-то сказать на сей  счет,  что  тоже  застыла,
уставившись на него и мучительно краснея от  растерянности  и  страха,  но
больше не могла выдавить ни слова.
   - Кто послал тебя, Люс? - мягко спросил в конце концов Лев.
   Совершенно естественно, что он сказал именно так: он и  должен  думать,
что она скорее всего лжет или это Фалько использует ее  для  какого-нибудь
своего мошенничества. Совершенно естественно предположить, что она  служит
своему отцу; вряд ли Льву могло бы прийти в голову, что  она  своего  отца
предает. Люс смогла лишь покачать головой. Руки  и  ноги  у  нее  дрожали,
перед глазами мелькали вспышки света; она чувствовала, что сейчас упадет в
обморок.
   - Мне пора возвращаться, - сказала она, но с места не  двинулась:  ноги
ее не слушались.
   - Тебе плохо? Да входи же, присядь. Ну хоть на минутку.
   - У меня голова  очень  кружится,  -  сказала  она  тоненьким  жалобным
голосом. Ей даже стало стыдно за себя. Лев провел ее в дом, и она  уселась
на плетеный стул возле стола в темной, с низким  потолком  комнате.  Потом
раскрутила шаль на голове - стало полегче и не так жарко;  щеки  перестали
гореть, и пятна света уже не  вспыхивали  перед  глазами.  Она  постепенно
приходила в себя. Лев стоял  рядом,  у  стола,  и  не  шевелился.  Он  был
босиком, в одних штанах; она не могла поднять на  него  глаза,  однако  не
ощущала ни малейшей угрозы ни в его напряженной позе, ни в его молчании. И
никакого гнева или презрения она тоже с его стороны не ощущала.
   - Я очень спешила, - пояснила  она.  -  Я  хотела  побыстрее  вернуться
назад, а идти пришлось долго, вот у меня голова и  закружилась.  -  Вскоре
она взяла себя в руки и обнаружила, что под волнением и страхом  где-то  в
глубине ее души есть местечко, тихий уголок, и там ее внутреннее "я" может
свернуться клубочком и подумать. Она помолчала, подумала и  наконец  снова
заговорила:
   - Вера все это время жила у нас, в Каса Фалько. Ты об этом знал?  Мы  с
ней виделись каждый день. И много разговаривали. Я рассказала  ей  о  том,
что слышала и что происходит вокруг. Она  рассказывала...  обо  всем...  Я
пыталась уговорить ее вернуться сюда. Предупредить вас. Она не согласилась
- сказала, что  дала  слово  не  совершать  побега  и  должна  свое  слово
сдержать. Так что пришла я. Я подслушала их разговор - Германа  Макмиллана
и моего отца. Да, я подслушивала! Я стояла  прямо  под  окном  специально,
чтобы подслушивать! Их речи привели  меня  в  ярость.  Просто  тошно  было
слушать. И когда Вера наотрез отказалась пойти, я пошла сама. Ты знаешь об
этих новых охранниках, о гвардии Макмиллана?
   Лев покачал головой, внимательно и напряженно глядя на нее.
   - Я ничего не выдумываю,  -  холодно  сказала  она.  -  Никто  меня  не
использует. Никто, кроме Веры, даже не знает, что я ушла из дому. Я пришла
как раз потому... мне осточертело, что мной все время  пользуются!  И  мне
отвратительна эта постоянная  ложь!  И  меня  тошнит  от  ничегонеделания.
Можешь мне не верить. Мне это безразлично.
   Лев снова покачал головой и захлопал глазами, словно в лицо  ему  вдруг
ударило солнце.
   - Нет, я не... Но рассказывай немножко помедленнее, ладно?
   - Времени нет. Я должна вернуться, прежде чем  кто-нибудь  заметит.  Ну
ладно. Мой отец велел молодому Макмиллану подготовить  специальный  отряд,
состоящий из сыновей Боссов. Этот  отряд  они  хотят  использовать  против
вашего народа. Уже недели две они только об этом и говорят.  Они  намерены
явиться сюда, потому что что-то у них там случилось  -  не  знаю  уж,  что
именно, - в Южной Долине, и схватить тебя и других  ваших  лидеров,  чтобы
заставить жителей Шанти  ответить  насилием  на  насилие,  предать  идеалы
мирного сосуществования или - как вы это называете? - ненасилия.  И  когда
вы вступите с гвардией Макмиллана в бой, то непременно проиграете,  потому
что у них бойцы куда лучше обучены  и  вооружены  к  тому  же.  Ты  знаешь
Германа Макмиллана?
   - Чисто внешне,  по-моему,  -  сказал  Лев.  Сам  он  настолько  сильно
отличался от того человека, чье имя Люс только что произнесла и  чье  лицо
все время мерещилось ей - прекрасное лицо, и мускулистое тело,  и  широкая
грудь, и длинные ноги, и сильные руки, и тяжелый мундир, и заправленные  в
высокие ботинки штаны, и широкий ремень, и плащ,  и  ружье,  и  плетка,  и
нож... А этот стоял перед ней босой, и она видела,  как  под  его  смуглой
гладкой кожей проступают ребра и кости грудины.
   - Я ненавижу Германа Макмиллана, - проговорила Люс  гораздо  медленнее,
чем прежде, словно сейчас она разговаривала со Львом  из  того  маленького
прохладного спокойного местечка внутри нее, где можно было подумать.  -  У
него душа не больше ногтя. А тебе, по-моему, следует его опасаться. Я  вот
его просто боюсь. Ему нравится причинять людям боль. И не  пытайся  с  ним
разговаривать, как это у вас тут принято: он слушать не станет. Для него в
мире существует только он сам. Таких людей можно только бить.  Или  бежать
от них прочь. Я, например, убежала... Ты мне  веришь?  -  Теперь  она  уже
могла наконец это спросить.
   Лев кивнул.
   Она посмотрела на его руки, крепко сжимавшие деревянную  спинку  стула;
руки у него под смуглой кожей словно состояли из  одних  только  нервов  и
костей; они были сильные и одновременно хрупкие.
   - Хорошо. Тогда я должна идти, - сказала она и встала.
   - Погоди. Ты должна рассказать это остальным.
   - Я не могу. Ты сам им расскажешь.
   - Но ты же сказала, что убежала от Макмиллана. Неужели теперь ты к нему
возвращаешься?
   - Нет! Я возвращаюсь к своему отцу... к себе домой!
   Однако Лев сказал правду: это было одно и то же.
   - Я пришла предупредить  тебя,  -  холодно  сказала  она.  -  Макмиллан
собирается подло вас обмануть  и  вполне  заслуживает,  чтобы  его  самого
провели. Вот и все.
   Но это было далеко не все.
   Она выглянула в раскрытую дверь и  увидела  переулок,  по  которому  ей
придется идти,  за  ним  улицу,  потом  представила  себе  обратный  путь,
Столицу, ее улицы, свой дом, своего отца...
   - Я ничего не понимаю, - сказала она. И снова вдруг села: ее опять  всю
затрясло, хотя теперь уже не от страха - скорее от гнева. - Я не думала об
этом... Вера говорила...
   - Что же она сказала?
   - Она сказала, чтобы я прежде всего остановилась и подумала.
   - А она...
   - Погоди. Я должна подумать.  Тогда  я  не  подумала,  так  что  должна
сделать это хотя бы теперь.
   Несколько минут Люс сидела неподвижно, стиснув руки на коленях.
   - Ну хорошо, - сказала она наконец. -  Это  война,  говорила  Вера.  И,
видимо... я предала отца и его союзников. Вера - заложница в Столице.  Раз
так, я должна стать заложницей в Шанти-тауне.  Если  она  не  имеет  права
уходить и приходить, когда захочет, то и я не имею.  Я  ДОЛЖНА  через  это
пройти... - Воздух вдруг застрял у нее в горле,  и  голос  в  конце  фразы
сорвался.
   - Мы не берем заложников и никого не сажаем в тюрьму, Люс...
   - Я и не говорила, что вы это сделаете. Я сказала, что должна  остаться
здесь. Я РЕШИЛА остаться здесь. Ты мне позволишь?
   Лев умчался куда-то в глубь комнаты,  машинально  нагибаясь,  когда  на
пути его попадалась очередная низкая балка. На ходу он надел свою рубашку,
которая сохла на стуле перед очагом;  потом  исчез  в  дальней  комнате  и
появился оттуда с ботинками в руках. Потом сел на стул возле стола и  стал
обуваться.
   - Смотри сама, - сказал он, топая ногой, чтобы ботинок наделся  скорее.
- Ты,  разумеется,  можешь  остаться  здесь.  Любой  человек  может  здесь
остаться. Мы никого не прогоняем и никого насильно здесь не удерживаем.  -
Он выпрямился и смотрел прямо на нее. - Но что подумает  твой  отец?  Даже
если он поверит, что ты осталась здесь по собственному выбору...
   - Он ни за что этого не позволит. И непременно  явится,  чтобы  забрать
меня.
   - Силой?
   - Да,  силой.  И  притом,  конечно  же,  вместе  с  Макмилланом  и  его
"маленькой армией".
   - В таком  случае  ты  сама  окажешься  тем  предлогом  для  применения
насилия, который им так нужен. Ты должна вернуться домой, Люс.
   - Ради вас? - спросила она, вернее, подумала вслух, представляя  в  том
числе и неизбежные последствия совершенного  ею  поступка,  но  Лев  вдруг
застыл с ботинком в руке - грязным, разбитым, самым обыкновенным, как  она
уже заметила раньше.
   - Да, - подтвердил он. - Ради нас. Ты же пришла сюда ради нас? А теперь
ради нас ступай обратно. Но если они обнаружат, что ты была здесь... -  он
не  договорил.  -  Нет.  Ты  не  можешь  вернуться  туда.  Ты  обязательно
запутаешься во лжи - или своей собственной, или их. Ты ведь пришла  именно
сюда. Из-за Веры, из-за нас. Ты - с нами!
   - Нет, я не с вами! - сердито сказала Люс; но свет и тепло,  исходившие
от лица Льва, смутили ее душу. Он говорил так просто, так уверенно! Теперь
вот он улыбался.
   - Люс, - сказал он, - помнишь, когда мы  учились  в  школе,  ты  всегда
была... мне всегда хотелось поговорить с  тобой,  но  у  меня  не  хватало
смелости... И  все-таки  мы  однажды  поговорили  по-настоящему  -  солнце
садилось, помнишь, и ты еще спросила, почему я не хочу драться с Ангелом и
его дружками. Ты всегда была непохожа на  других  столичных  девчонок,  ты
как-то не подходила к их компании, словно вообще была не из их  числа.  Ты
наша. Тебе тоже больше всего важна  истина.  А  помнишь,  как  ты  однажды
разозлилась на учителя, когда он сказал, что кролики якобы  не  впадают  в
зимнюю спячку, а Тиммо попытался его переубедить и рассказал, как  отыскал
зимой целую пещеру с кроликами, погруженными в  спячку,  и  тогда  учитель
хотел выпороть Тиммо плеткой за то, что он "возражает учителю", помнишь?
   - Я тогда пообещала, что все расскажу отцу, - тихо проговорила Люс. Она
очень побледнела.
   - Да, ты встала и на весь класс заявила, что учитель сам ничего об этом
не знает, а Тиммо собирается выпороть только потому, что тот доказал  свою
правоту - тебе было всего четырнадцать, не больше. Люс,  послушай,  пойдем
сейчас со мной, а? Пойдем к Илие, и ты сможешь  рассказать  всем  то,  что
рассказала мне, и тогда мы сможем решить, как нам быть дальше. Домой  тебе
сейчас нельзя - там тебя накажут, опозорят!  Послушай,  ты  можешь  пожить
пока у Южного Ветра - она живет  за  городом,  там  спокойнее.  А  сейчас,
пожалуйста, пойдем со мной! Нам нельзя терять времени. - Он протянул к ней
руку через стол - тонкую, теплую, полную жизни; она взяла  ее,  посмотрела
ему в лицо и вдруг расплакалась.
   - Я не знаю, что мне делать, - сказала она с отчаянием; слезы  текли  у
нее по щекам. - Ты надет только один ботинок, Лев.



8

   Времени оставалось мало.  Нужно  было  побыстрее  собрать  всех  членов
общины, чтобы в полной готовности  плечом  к  плечу  встретить  опасность.
Спешка  оказалась  даже  на  пользу  -  без  всякого  нажима  трусливые  и
нерешительные могли отсеяться сами; однако под угрозой  возможного  налета
всем хотелось держаться центральной, самой сильной группы.
   И такой сильный центр у них действительно был, он сам, Лев, был  в  нем
вместе с  Андре,  Южным  Ветром,  Мартином,  Италией,  Сантой  и  другими,
молодыми и решительными шантийцами. Вот Веры с ними, к сожалению, не было,
и все-таки она  тоже  участвовала  во  всех  принятых  ими  решениях,  они
постоянно ощущали ее тихий голос и неколебимую твердость. Илия  остался  в
стороне, как и Сокровище, и еще несколько человек - главным образом  людей
старшего поколения, - потому что таковы были их взгляды. Илия  никогда  не
был особенно горячим сторонником переселения на новое место; он  и  теперь
продолжал спорить и  уверял,  что  они  зашли  слишком  далеко  и  девушку
немедленно следует отослать назад, к отцу, причем  в  сопровождении  целой
делегации, которая "села бы за стол  переговоров  с  членами  Совета".  Он
считал, что стоит как следует  поговорить  с  представителями  Столицы,  и
сразу исчезнет проблема недоверия и неповиновения...
   - Вооруженные люди не садятся  за  стол  переговоров,  Илия,  -  устало
заметил старый Лион.
   И большинство шантийцев примкнули не к Илии, а к "Вериным  ребятам",  к
молодежи. Лев чувствовал силу своих друзей и всего города, выразившуюся  в
полной поддержке их решения. У него было ощущение,  словно  он,  оставаясь
самим собой,  невероятно,  беспредельно  расширился,  его  "я"  слилось  с
тысячью других "я" и  обрело  такую  свободу,  какой  ни  один  человек  в
одиночку обрести никогда не смог бы.
   Вряд ли стоило специально совещаться, объяснять людям, что и как  нужно
делать,  чтобы  противопоставить  мощное  пассивное  сопротивление   Шанти
вооруженному насилию Столицы. Все и так все понимали, словно их мысли были
его мыслями и наоборот; словно, когда говорил он, его устами говорили они.
   А присутствие в Шанти этой девушки, Люс,  жительницы  Столицы,  которая
сама себя отправила в  изгнание,  как  бы  обострило  ощущение  абсолютной
общности шантийцев - прежде всего, благодаря состраданию к Люс. Они знали,
почему она пришла сюда, и старались  быть  к  ней  добры.  Среди  них  она
казалась одинокой, напуганной, недоверчивой, куталась в  плащ  собственной
гордости и высокомерия, как истинная дочь Босса, особенно если чего-то  не
понимала. Но на самом-то деле она все понимает, думал Лев, несмотря на  то
что понимание это для нее мучительно; она все понимает сердцем, ибо пришла
к ним с доверием.
   Когда он сказал ей об этом - что она всегда в душе была одной  из  них,
всегда принадлежала Народу Мира, - о