другой  женщине.  Это   Саша...
Александр Шульц, отец Льва. Но, конечно, все  это  было  давным-давно,  до
того как вы родились. Итак, он женился, а  я  продолжала  работать  в  той
области, которая меня интересовала, причем интересовала всегда. Вот только
мужчины, который бы меня заинтересовал так же, как Саша, что-то больше  не
встретилось. Но даже если бы я и вышла замуж, то неужели  должна  была  бы
просидеть в задней комнатке - с детьми или без детей  -  всю  свою  жизнь?
Понимаешь, если мы так и будем сидеть в дальней комнатке и все остальное в
мире оставлять на усмотрение мужчин, тогда они, разумеется, станут  делать
все что угодно и полностью заберут власть в свои руки. А  с  какой  стати?
Они ведь составляют только половину человеческой расы. Это несправедливо -
оставлять  им  все  интересные  дела,  которые   нужно   еще   переделать.
Несправедливо как по отношению к ним, так и к нам. А потом, - улыбка  Веры
стала  шире,  -  хотя  я  очень  люблю  мужчин,  но  порой...  они  бывают
удивительно глупыми! Они ведь до ушей напичканы разными теориями... Пойдут
по одной прямой и  не  желают  остановиться.  Нет,  это  просто  опасно  -
предоставлять мужчинам вершить все на свете. Кстати, вот  одна  из  причин
того, что мне очень хочется вернуться  домой.  Хотя  бы  на  время.  Нужно
узнать, какие там планы строят Илия со своими бесконечными теориями и  мой
дорогой Лев со своими высокими идеалами. Я давно опасаюсь, что  они  могут
начать торопиться, изберут слишком прямой путь и в итоге заведут нас  всех
в ловушку. По-моему, ты должна понимать: самое опасное в  мужчинах,  самая
их большая слабость  -  это  мужское  тщеславие.  Женщине  всегда  присущи
центростремительные силы, она сама является  центром  в  семье.  А  вот  у
мужчины нет ощущения центра, он  подвержен  центробежным  влияниям.  Ну  и
достигает того, к чему стремится - там, вовне, жадно все хватая, складывая
вокруг себя в кучи и утверждая: ах, какой я молодец,  какой  умный,  какой
храбрый! Это все я сделал, и я  еще  докажу,  что  я  это  я!  И,  пытаясь
доказать это, мужчина может испортить множество  вещей.  Вот  это-то  я  и
хотела сказать, когда  ты  спросила  меня  об  отце.  Если  бы  твой  отец
оставался только Луисом Фалько, этого было бы вполне достаточно.  Но  нет,
он должен быть Хозяином, Боссом, Советником, Отцом  народа  и  так  далее.
Какая жалость! И Лев тоже... Он ведь тоже страшно тщеславен; может быть, в
этом они  с  твоим  отцом  даже  похожи.  Великое  сердце,  но  совсем  не
представляющее, где золотая  середина.  О,  как  бы  мне  хотелось  сейчас
поговорить с ним - хотя бы минут десять - и убедиться... - Вера давно  уже
забыла о шелковой нити; она печально качала головой и смотрела на лежавший
у нее на коленях клубок невидящими глазами.
   - Ну так идите, - тихонько проговорила Люс.
   Вера озадаченно посмотрела на нее.
   - Возвращайтесь в Шанти. Прямо сегодня вечером. Я вас выпущу. А  завтра
скажу отцу, что отпустила вас. Я тоже могу кое-что  сделать  -  не  только
сидеть здесь, как последняя дура, вышивать, ругаться про  себя  и  слушать
этого осла Макмиллана!
   Гибкая, крепкая, решительная, Люс вскочила на ноги и теперь возвышалась
над Верой,  которая  продолжала  сидеть  спокойно  и  казалась  словно  бы
уменьшившейся в размерах.
   - Я дала слово, Люс Марина.
   - Какое это имеет значение?
   - Если я сама не буду говорить правду, то нечего мне  ее  и  искать,  -
тяжело уронила Вера.
   Обе с застывшими лицами уставились друг на друга.
   - У меня нет детей, - сказала Вера. - А у тебя, Люс, нет матери. Если я
могу помочь тебе, девочка, то сделаю все, что в моих силах. Но  только  не
таким способом. Я свое слово привыкла держать.
   - А я никаких слов никому не даю, - заявила Люс.
   Однако покорно наклонилась, отцепила запутавшуюся нить, и Вера  смотала
ее в клубок.



6

   В дверь стучали кнутовищем. Слышались громкие  мужские  голоса;  где-то
возле Речной Фермы  кто-то  жалобно  кричал  или  плакал.  Жители  деревни
сбились в кучку,  окутанные  холодным,  пахнущим  гарью  туманом;  еще  не
рассвело, дома и лица были едва различимы в  еще  не  растаявшей  тьме.  В
хижинах плакали дети, испуганные тем, что их родителями овладело  смущение
и страх. Люди судорожно пытались зажечь лампу, отыскать одежду,  успокоить
детей. Охранники из Столицы, возбужденные своей властью вооруженных  среди
безоружных,  одетых  среди  раздетых,  настежь  распахивали  двери  домов,
врывались в их темное теплое  нутро,  выкрикивали  приказания  крестьянам,
перекликались друг с другом, грубо отталкивали мужчин от женщин,  разгоняя
их в разные стороны. Возможно, командовавший охранниками офицер совершенно
утратил над  ними  контроль,  поскольку  они,  рассыпавшись  меж  домов  в
темноте, действовали как придется. Толпа на единственной улице деревни все
росла, и лишь покорность и послушание  жителей  не  давали  возбуждению  и
дикости превратиться в настоящий праздник насилия. Шантийцы, конечно, тоже
не  молчали  -  они  громко  протестовали,  возмущенно  спорили,  задавали
вопросы, но это был исключительно словесный протест. Поскольку большинство
считали, что их арестовали - а в Доме Собраний все  единодушно  решили  не
сопротивляться арестам, - то люди подчинялись приказам охранников быстро и
с готовностью, если, конечно, могли  понять  эти  бестолковые  приказания:
взрослые мужчины выходили на улицу, женщины и дети оставались в домах; так
что ошалевший офицер с изумлением обнаружил, что пленники сами  собираются
возле него в кружок. Когда набралось около двадцати, офицер велел  четырем
охранникам, один из которых был вооружен мушкетом, увести  первую  группу.
До этого они уже отправили две такие группы из другой деревни; и  как  раз
сколачивали четвертую в Южной Деревне, когда появился Лев. Жена Лиона Роза
прибежала в Шанти и,  задыхаясь,  совершенно  измученная,  забарабанила  в
дверь Шульцев с криком: "Охранники уводят мужчин! Они  уводят  всех  наших
мужчин!" Лев  тут  же  бросился  в  деревню,  предоставив  Саше  поднимать
остальных  жителей  города.  Когда  он  влетел   на   деревенскую   улицу,
запыхавшись после трехкилометровой  пробежки,  туман  уже  слегка  начинал
рассеиваться; фигуры крестьян  и  охранников  на  Южной  Дороге  выглядели
странно большими и неуклюжими в утренних  сумерках.  Лев  напрямик,  через
поле бросился к голове колонны  и  остановился  перед  тем,  кто  ее  вел.
Колонна была чрезвычайно неровной, кто-то шел бодро, кто-то отставал, и  в
целом это напоминало довольно беспорядочную толпу.
   - Что здесь происходит?
   - Собираем трудовой отряд. Вставай в строй вместе со всеми.
   Лев знал этого охранника, высокого парня по имени Ангел;  они  примерно
год проучились вместе в школе. Южный Ветер и другие девочки из Шанти тогда
очень боялись Ангела, потому что он вечно старался загнать девочку в  угол
и потискать.
   - Вставай в строй, - повторил Ангел  и,  взмахнув  мушкетом,  приставил
конец ствола к груди Льва. Он дышал почти так же тяжело, как и Лев; взгляд
был совершенно безумный. Он как-то  странно,  с  придыханием,  рассмеялся,
глядя, как мушкет, прижатый к груди Льва, ходит вверх-вниз. - Ты,  парень,
когда-нибудь слышал, как такая штука  стреляет?  Громко-громко,  как  плод
дерева-кольца... - Он сильнее ткнул дулом ему в грудь, потом вдруг  дернул
ствол вверх и выстрелил в небеса.
   Ошарашенный, оглушенный. Лев отшатнулся и изумленно уставился на  него.
Лицо Ангела покрылось мертвенной бледностью;  он  с  тупым  видом  постоял
немного, потрясенный грохотом и сильной отдачей грубо сработанного ружья.
   Деревенские жители в  задних  рядах,  решив,  что  Лев  убит,  ринулись
вперед; охранники, вопя и ругаясь, попытались их остановить; в  воздух  со
скрипом и свистом взметнулись плетки, блестя в тумане отделанными металлом
ручками.
   - Со мной все в порядке! - крикнул Лев. Собственный голос  отдавался  у
него в голове, казался слабым и каким-то далеким. - Со мной все в порядке!
- повторил он как можно громче.  Потом  услышал,  что  Ангел  тоже  что-то
кричит, увидел, как одного  из  крестьян  с  размаху  ударили  плеткой  по
лицу...
   - Немедленно всем снова встать в строй!
   Лев присоединился к крестьянам, которые сперва сбились в кучу, а потом,
подчиняясь охранникам, выстроились по-двое - по-трое и двинулись дальше на
юг.
   - Почему мы идем на юг? Эта дорога ведет не в Столицу, так почему же мы
идем по ней, а? - прерывающимся шепотом  спросил  один  из  соседей  Льва,
юноша лет восемнадцати.
   - Они создают трудовую армию, - пояснил Лев. - Для выполнения  каких-то
особых работ. Скольких они взяли? - Он все время  тряс  головой,  стараясь
избавиться от надоевшего шума в ушах и головокружения.
   - Всех мужчин в нашей долине. Почему мы должны туда идти?
   - Чтобы привести назад тех, кого взяли первыми. Если мы воссоединимся с
ними, то действовать сможем все вместе. Все  будет  хорошо,  вот  увидишь.
Никто не ранен?
   - Не знаю.
   - Все будет хорошо. Крепись, -  прошептал  Лев,  сам  не  отдавая  себе
отчета, и начал потихоньку пробираться в задние  ряды,  пока  не  очутился
рядом с тем человеком, которого ударили плетью.  Тот  шел,  прикрыв  рукой
глаза; другой крестьянин поддерживал его за плечи, помогая идти; они  были
последними в колонне, едва видимой в стлавшемся по земле тумане; следом за
ними шел охранник.
   - Ты видеть можешь?
   - Не знаю, - сказал раненый, прижимая руку к  лицу.  Его  седые  волосы
стояли дыбом, взлохмаченные и перепачканные кровью; он был в ночной рубахе
и штанах, босой; его широкие обнаженные ступни выглядели странно  детскими
и беззащитными, когда шаркал и спотыкался о каждый камень и комок грязи.
   - Убери-ка ты руку, Памплона, - встревоженно сказал  ему  сосед.  -  Мы
хоть посмотрим, что у тебя там.
   Охранник, шедший сзади, прикрикнул на  них  -  то  ли  угрожал,  то  ли
приказывал идти быстрее.
   Памплона опустил руку. Оба его глаза были закрыты; один  был  невредим,
второй залит кровью, струившейся из раны, пересекавшей глаз от края  брови
до переносицы.
   - Больно очень, - пожаловался он. - Что это  такое  было?  Я  почему-то
ничего не вижу. Наверное, что-то мне в глаз попало. Лион? Это ты?  Я  хочу
домой.


   Из деревень и с ферм, находившихся к югу и  западу  от  Шанти,  забрали
больше сотни мужчин, чтобы начать работы в новых поместьях  Южной  Долины.
Отряд Льва достиг цели ближе к полудню, когда туман уже  поднялся  и  плыл
извивающимися полосами над Мельничной рекой. На Южной Дороге кое-где  были
выставлены посты из охранников, которые должны были помешать  возмутителям
спокойствия  присоединиться  к  отрядам,  отправленным  на  принудительные
работы.
   Прибывшим роздали орудия труда - мотыги, кирки, мачете - и, распределив
их на группы по четыре-пять человек, тут же заставили приступить к работе.
Каждая из таких групп  находилась  под  надзором  охранника,  вооруженного
плеткой или мушкетом. Ни для работников, ни для тридцати человек охраны не
было построено даже шалашей. Когда наступила ночь, они с  трудом  разожгли
костры из мокрых сучьев и улеглись спать прямо на пропитанную водой землю.
Еду им, правда, дали, но хлеб настолько размок, что превратился  не  то  в
глинистую массу, не то в кашу. Охранники, собравшись кучкой, что-то злобно
ворчали.  Жители  деревень  тоже  не  умолкали.  Сперва  ответственный  за
проведение  всей  операции  офицер,  капитан   Иден,   пытался   запретить
разговоры, опасаясь  нарушить  конспирацию;  затем,  обнаружив,  что  одна
группа спорит со второй, члены которой стояли за ночной побег, он  оставил
их в покое. У него не было  ни  малейшей  возможности  помешать  шантийцам
исчезнуть в ночи по-одному  -  по-двое;  разумеется,  он  всюду  расставил
посты, охранники были вооружены мушкетами, однако видеть во  тьме  они  не
могли, и в такой дождь не было никакой возможности развести костры поярче.
И они не успели создать "огороженную территорию" для рабочих, как им  было
приказано. Крестьяне хорошо справились  с  тяжелой  работой  по  расчистке
участка, однако проявили поразительную тупость, когда от  них  потребовали
построить хоть какую-нибудь ограду из срубленных ветвей, а охранники ни за
что не согласились бы отложить оружие, чтобы выполнить подобную задачу.
   Капитан Иден велел своим людям сторожить в оба глаза; сам он в ту  ночь
вообще не ложился.
   Утром все, и охранники, и крестьяне, как  будто  были  на  месте,  хотя
двигались еле-еле в промозглой туманной сырости, и потребовалось несколько
часов, чтобы костры наконец разгорелись и был приготовлен жалкий  завтрак.
Затем снова были розданы орудия труда - мотыги с длинными ручками,  мачете
из дрянной стали, кирки и тому подобное. Их получили сто двадцать человек,
а остальные тридцать взяли в руки свои плетки и мушкеты.  Неужели  они  не
понимают, что могут сделать и притом без особого труда? Капитан  Иден  был
потрясен. Под его изумленным взглядом крестьяне цепочкой проследовали мимо
кучи инструментов, в точности как и вчера, взяв что  кому  требовалось,  и
снова принялись за расчистку склона холма у реки от кустарника и подлеска.
Они работали хорошо, не жалея сил; они хорошо умели делать эту работу и не
обращали особого  внимания  на  окрики  и  команды  охранников.  Они  сами
разделились  на  удобные  им  группы,  выполняя  это  тяжелейшее  задание.
Большинство охранников выглядели злыми, продрогшими и совершенно ненужными
здесь; настроены они были мрачно  с  тех  пор,  как  испытали  и  какое-то
неполное удовлетворение, поднимая жителей среди ночи, отсеивая мужчин,  но
не получая никакого отпора.
   Лишь ближе к полудню появилось наконец солнце, однако  уже  к  середине
дня облака вновь сгустились и стал накрапывать дождь. Капитан  Иден  велел
устроить перерыв на обед - еще одна пайка совершенно размокшего хлеба - и,
когда к нему подошел Лев,  как  раз  наставлял  двух  охранников,  которых
намеревался  отослать  в  Столицу  за  свежим  запасом  продовольствия   и
парусиной для палаток и матрасов.
   - Одному из наших людей срочно нужен врач, а  двое  слишком  стары  для
подобной работы. - Он указал на Памплону, который сидел, беседуя с Лионом,
и на двух совершенно седых старцев; голова Памплоны была перевязана куском
материи, оторванной от рубашки. - Этих троих необходимо отправить назад, в
деревню.
   Лев вел себя  не  только  не  подобострастно,  хоть  и  разговаривал  с
офицером, но совершенно светски, очень вежливо и спокойно. Капитан смотрел
на него оценивающе, однако без предубеждения. Ангел уже указал  ему  вчера
на этого маленького курчавого парнишку,  одного  из  вожаков  Шанти-тауна;
было совершенно очевидно, что крестьяне тоже в первую очередь  смотрят  на
Льва - какие бы приказы им ни отдавали, как бы им ни угрожали,  -  ожидая,
что именно скажет он. Получили ли они от него какие-то указания и как  это
могло произойти, капитан Иден не знал, потому что не  заметил,  чтобы  Лев
сам отдавал какие бы то ни было приказы; но если  этот  мальчишка  все  же
является их лидером, то и капитану Идену лучше иметь дело  именно  с  ним.
Более всего  во  всей  этой  ситуации  капитана  Идена  раздражало  полное
отсутствие какой бы то ни было структуры. Он отвечал здесь за все и тем не
менее как бы не имел права распоряжаться свыше тех пределов,  которые  как
работники-шантийцы, так и его собственные подчиненные установили для него.
Охранники в лучшем случае выполняли его приказы, а теперь к тому  же  были
глубоко разочарованы и считали, что их неправильно используют.  Количество
жителей   Шанти-тауна   вообще   никому    не    известно.    Окончательно
проанализировав ситуацию, капитан пришел к выводу, что полагаться он может
только на свой мушкет; с другой стороны, еще девять человек из его  отряда
были вооружены такими же мушкетами.
   Так что лучше было не выбирать - тридцать против ста двадцати или  один
против ста сорока девяти; самое разумное в данной  ситуации,  очевидно,  -
проявить должную твердость, но без особого нажима; и ни в коем  случае  не
лезть напролом.
   - Это всего лишь рубец от плетки, - тихо ответил он молодому  человеку.
- Разрешаю ему пару дней не работать и полежать. А  старики  вполне  могут
присматривать за готовящейся пищей; пусть высушат этот хлеб и поддерживают
в кострах огонь. Уйти нельзя никому, пока вся работа не будет выполнена.
   - Рана достаточно глубокая. Он  потеряет  глаз,  если  не  позаботиться
вовремя. И у него сильные боли. Его совершенно необходимо отправить домой.
   Капитан размышлял.
   - Ну хорошо, - сказал он наконец. - Если он не  может  работать,  пусть
идет домой. Но один.
   - Это слишком далеко, чтобы он смог добраться в одиночку, без помощи.
   - В таком случае он останется здесь.
   - Нет, нужно его отнести на носилках. Для этого потребуются четверо.
   Капитан Иден только пожал плечами и отвернулся.
   -  Сеньор,  мы  решили  не  работать  до  тех  пор,  пока  о   Памплоне
соответствующим образом не позаботятся.
   Капитан снова повернулся к юноше лицом, однако нетерпения  не  проявил,
лишь внимательно посмотрел на него:
   - Вы решили?..
   - Как только Памплону и этих стариков отправят домой, мы тут  же  снова
приступим к работе.
   - У меня приказ Совета, - сказал капитан, - а  вы  обязаны  подчиняться
моим приказам. Ты должен как следует объяснить это своим людям.
   -  Послушайте,  -  сказал  Лев  вполне  дружелюбно  и   без   малейшего
раздражения, - мы пока  решили  продолжать  эту  работу,  потому  что  она
действительно   необходима:   наше   сообщество    нуждается    в    новых
земледельческих территориях, а здесь очень хорошее место для  деревни.  Но
ничьим приказам мы не подчиняемся. Мы подчинились  вашему  насилию,  желая
избежать телесных повреждений и смертей у обеих сторон. Но в данный момент
жизнь этого человека, Памплоны, под угрозой, и если вы ничего не сделаете,
чтобы спасти его, тогда это придется сделать нам. То же самое и по  поводу
двоих стариков; они не  могут  оставаться  в  дождь  под  открытым  небом.
Здешнее старое солнце больно артритом. Так что пока всех троих не  отошлют
домой, мы к работе приступить не сможем.
   Круглое смуглое  лицо  капитана  Идена  сильно  побледнело.  Его  Босс,
молодой Макмиллан велел ему: "Возьми пару  сотен  крестьян  и  заставь  их
расчищать участок на западном берегу Мельничной реки, ниже брода".  И  это
был настоящий приказ, а дело предстояло нелегкое, однако вполне  достойное
настоящего  мужчины  и  заслуживающее  определенного  вознаграждения.  Но,
похоже, ответственность за порученное дело лежала на нем одном.  Охранники
еле подчинялись ему, а жителей Шанти-тауна вообще понять было  невозможно.
Сперва  они  были  напуганы  и  невероятно  покорны,  теперь  же  пытались
приказывать ему самому. Если они действительно не боятся  его  вооруженных
людей, то какого черта теряют время на пустые разговоры? Если  бы  он  сам
был одним из них, он бы дослал все это  подальше  и  постарался  раздобыть
мачете! Их же в четыре раза больше, и охранники успеют убить самое большее
человек десять, прежде чем их оденут на вилы и отберут все  мушкеты.  Иден
воспринимал  поведение  шантийцев  как  совершенно  бессмысленное  и  даже
постыдное, не достойное мужчин. Да откуда тут, в этом диком  краю  взяться
самоуважению? Серая, дымящаяся от дождя и тумана река, заросшая спутанными
травами болотистая долина, жидкая каша, которую полагается считать хлебом,
ледяная спина, к которой прилип промокший насквозь мундир, надутые злобные
физиономии охранников, спокойный голос этого странного мальчишки,  который
указывает ему, капитану Идену, что нужно делать - нет, это уж чересчур. Он
передернул плечом, и мушкет оказался у него в руках.
   - Послушай-ка, - сказал он. - Ты и все остальные немедленно  приступите
к работе. Немедленно. Иначе я прикажу тебя связать и отправить в  Столицу