марш, это ведь был акт открытого неповиновения...
   - А что, скрытое неповиновение было бы лучше?
   - Нет. Но конфронтация -  путь  ошибочный.  Сотрудничество,  совместные
переговоры... разъяснения, аргументация... разумные аргументы... Я говорил
Льву... Все время я пытался ему доказать...
   Люс заметила слезы в голубых глазах Илии. Она тихонько сунула  кастрюли
и миски в кухонный шкаф и присела у очага.
   - Советник Маркес - человек, в общем, разумный. Если бы тогда он был во
главе Совета... - Илия не договорил. Вера молчала.
   - Андре говорил, что ты  главным  образом  общаешься  теперь  именно  с
Маркесом, - сказала Люс. - Так теперь он возглавляет Совет?
   - Да.
   - А мой отец в тюрьме?
   - Под домашним арестом, как они выражаются,  -  ответил  Илия,  страшно
смущенный. Люс молча кивнула, но Вера смотрела на них во все глаза.
   - Дон Луис? Так он жив? А я думала... Он арестован? За что же?
   Илия еще больше смутился, просто больно было  на  него  смотреть.  Вере
ответила Люс:
   - За то, что он убил Германа Макмиллана.
   Вера изумленно вскинула брови, чувствуя, как в висках, особенно в  том,
опухшем, израненном, болезненно пульсирует кровь.
   - Я сама этого не видела, - продолжала Люс сухо  и  спокойно.  -  Мы  с
Южным Ветром стояли далеко, в задних рядах. Зато Андре был впереди, вместе
со Львом и Илией, и все видел. Он и рассказал  мне.  Это  случилось  сразу
после того, как Макмиллан застрелил Льва; когда наши еще  не  поняли,  что
происходит, а люди Макмиллана как раз начали стрелять по толпе  шантийцев.
Мой отец выхватил у одного из них ружье и ударил Макмиллана прикладом.  Во
всяком случае, по словам Андре, из ружья отец не стрелял. Я  думаю,  потом
трудно было определить, отчего именно умер Макмиллан, ведь  люди  метались
туда-сюда прямо по телам, но Андре считает,  что  тот  удар  Макмиллана  и
прикончил. Так или иначе, он был мертв, когда они туда вернулись.
   - Я тоже это видел, - с трудом выговорил Илия своим густым басом. - Это
было... Я думаю, именно его удар... удержал тех людей из  Столицы,  и  они
перестали стрелять, они были сбиты с толку...
   - Никакого приказа отдать так и не успели, - сказала Люс, - и участники
марша первыми бросились в атаку. Андре думает, что если  бы  мой  отец  не
ударил Макмиллана, то никакого сражения бы не получилось: столичные просто
стреляли бы, а шантийцы бежали бы от них.
   - И мы не предали бы свои идеалы, - сказала Южный Ветер ясно и  твердо.
- Если бы наши не набросились на столичных первыми, те,  возможно,  вообще
больше не стали бы стрелять. Ведь они стреляли в целях самообороны.
   - И тогда был бы убит только один Лев? - так же громко и ясно  спросила
Люс. - Нет, Южный Ветер,  Герман  Макмиллан  непременно  отдал  бы  приказ
стрелять! Он, собственно, уже его отдал. Если бы участники марша бросились
бежать раньше, да, тогда, возможно, убито было бы меньше людей. И не погиб
бы ни один из столичных. Но Лев-то все равно был бы мертв. А Макмиллан был
бы жив.
   Илия смотрел на нее, и в его глазах она увидела  то,  чего  никогда  не
замечала прежде; она не могла бы точно определить это чувство -  возможно,
ненависть или даже страх.
   - Почему он  сделал  это?  -  прошелестел  сухой,  исполненный  боли  и
сожаления шепот Веры.
   - Не знаю! - воскликнула Люс. Она  испытывала  несказанное  облегчение:
наконец-то она высказала все вслух, перестала таить свои чувства в себе  и
твердить, что все в порядке. Она чуть не рассмеялась. - Разве  я  способна
понять, что и почему делает мой отец, что он думает, что он вообще  такое?
Может быть, он сошел с ума? Именно это  старый  Маркес  сообщил  Андре  на
прошлой неделе. Я знаю твердо: окажись я тогда на его  месте,  я  бы  тоже
непременно убила  Макмиллана.  Но  это  вовсе  не  объясняет,  почему  так
поступил он. У меня этому нет объяснения. Самое простое - сказать, что  он
сошел с ума. Видишь, Южный Ветер, вот тут-то и кроется ваша общая  ошибка.
Вы себя считаете кругом  правыми,  вы  уверены,  что  насилием  ничего  не
добьешься, что, убивая, ничего не завоюешь - только порой это  "ничего"  и
есть то, что людям нужно. Смерти им нужно. И они ее получают.
   Воцарилась полная тишина.
   - Советник Фалько просто понимал, сколь безумен поступок Макмиллана,  -
начал было Илия, - и хотел предупредить, предотвратить...
   -  Нет,  -  оборвала  его  Люс,  -  не  хотел.  Он  вовсе  не   пытался
предотвратить стрельбу или ненужные жертвы,  и  он  отнюдь  не  был  вашим
сторонником. Неужели вам в голову ничего больше не приходит, сеньор  Илия,
кроме ваших "разумных  аргументов"?  Вам  непременно  нужна  "обоснованная
причина"? Ну так вот, мой отец убил Макмиллана по той же самой  "причине",
по которой Лев стоял перед этими вооруженными людьми  и  открыто  презирал
их, и был за это убит... Потому что он был настоящим мужчиной, и настоящие
мужчины ведут себя именно так.  А  "причины"  и  "аргументы"  отыскиваются
потом.
   Илия стиснул руки; лицо его настолько побледнело, что  светлые  голубые
глаза казались неестественно  яркими.  Он  смотрел  прямо  на  Люс.  Потом
сказал, впрочем, довольно миролюбиво:
   - Почему ты живешь здесь, Люс Марина?
   - Куда же еще мне идти? - спросила она почти насмешливо.
   - К своему отцу.
   - Да, именно так обычно и поступают женщины...
   - Пойми, он в отчаянии, он унижен; ты нужна ему.
   - А вам нет.
   - Неправда, нам ты нужна! -  с  отчаянием  проговорила  Вера.  -  Илия,
неужели ты тоже с ума сошел? Ты что, пытаешься выгнать ее отсюда?
   - Это все из-за нее... Если бы она  сюда  не  явилась,  Лев...  Это  ее
вина!.. - Илия больше не в силах  был  справляться  со  своими  чувствами,
голос его звенел, широко раскрытые глаза сверкали. - Это ее вина!
   - Что ты такое говоришь? - прошептала Вера,  и  Южный  Ветер  закричала
яростно:
   - Нет! Ничего подобного!
   Люс молчала.
   Илия, весь дрожа, закрыл руками лицо. Долгое время никто не проронил ни
слова.
   - Простите, - сказал он наконец, поднимая голову. Глаза его были сухими
и блестящими, рот странно кривился,  он  с  трудом  выговаривал  слова.  -
Прости меня, Люс Марина. Я сам себя не помнил,  нес  какой-то  бред...  Ты
пришла к нам, и мы, конечно же, тебе рады. Просто я...  я,  видимо,  очень
устал. Я все  пытался  понять,  как  следует  поступить,  как  действовать
правильно... А это так трудно - понять, что правильно...
   Все три женщины хранили молчание.
   - Говорят, я иду на компромиссы... Да, я иду на компромиссы, а что  еще
мне остается делать?  И  снова  возникают  разговоры:  Илия  предает  наши
идеалы, продает нас Маркесу, навечно привязывает нас к Столице, мы  теряем
все, за что боролись. Но  чего  же  вы  хотите?  Еще  смертей?  Или  новой
конфронтации? Хотите видеть, как Народ Мира снова  пойдет  под  пули?  Как
наших людей будут бить, убивать... и снова люди  будут  гибнуть...  а  мы,
которые... которые верили в мир, в ненасилие...
   -  Никто  ничего  подобного  о  тебе  не  говорит,  Илия,  -   медленно
проговорила Вера.
   - Нам нельзя торопиться. Нужно  быть  благоразумными.  Ведь  невозможно
сделать все сразу. Мы не должны действовать второпях,  используя  насилие.
Конечно, это нелегко... это очень трудно!
   - Да, - подтвердила Вера, - это трудно.


   - Мы собрались со всего света,  -  рассказывал  старик.  -  Из  больших
городов и совсем крохотных деревень. Люди  приходили  отовсюду.  В  начале
Марша, в Москве, в нем участвовало четыре  тысячи,  а  у  западных  границ
страны под названием Россия - уже семь тысяч. Они прошли через всю Европу,
и каждый день сотни и сотни людей  присоединялись  к  участникам  Марша  -
семьями  и  поодиночке,  молодые  и  старые.  Они  приходили   пешком   из
близлежащих селений, они приезжали издалека, из-за  морей  и  океанов,  из
Индии, из Африки. Все старались принести с собой хоть что-нибудь -  прежде
всего нужна была еда и деньги, чтобы покупать  еду,  ибо  такому  большому
количеству людей еды все время не хватало.  Жители  городов  выстраивались
вдоль дорог, чтобы посмотреть, как идут  участники  Марша,  и  порой  дети
подбегали к ним и дарили им еду и драгоценные монетки. Множество солдат из
армий великих  держав  тоже  стояли  вдоль  дорог  и  как  могли  защищали
участников Марша, а также следили за тем, чтобы те не нанесли вреда полям,
деревьям и постройкам, ведь людей  собралось  такое  множество.  Участники
Марша пели, и иногда солдаты пели с ними  вместе,  а  порой  бросали  свое
оружие и ночью, в темноте убегали и присоединялись к Маршу. Люди все шли и
шли. Когда по  ночам  они  разбивали  лагерь,  то  казалось,  будто  целый
огромный город вдруг вырастал в чистом поле. Люди все шли, и шли, и шли  -
по полям Франции, по полям Германии, по высоким горам  Испании,  неделями,
месяцами, и пели песни Мира. И вот наконец они добрались до берега моря  -
десять  тысяч  самых  сильных.  Здесь  суша  кончалась,  здесь  был  город
Лиссабон, где им были обещаны корабли. И корабли действительно оказались в
гавани.
   Таков был Долгий Марш. Но путешествие этих людей  еще  не  закончилось,
нет! Они сели на корабли, чтобы плыть к  Свободной  Земле,  где,  как  они
надеялись, их будут радостно встречать,  однако  участников  Марша  теперь
оказалось чересчур много. На кораблях могло уплыть не более двух тысяч,  а
их, как я уже говорил, было целых десять тысяч,  и  толпа  на  берегу  все
росла. Что же  они  стали  делать?  Они  делали  раскладные  кровати,  они
набивались по десять человек в каюту, рассчитанную на  двоих,  и  капитаны
этих больших кораблей сказали: остановитесь, нельзя  перегружать  суда,  к
тому же у нас не хватит запасов воды, ведь плавание предстоит  долгое.  И,
поскольку все сесть на корабли  не  могли,  люди  начали  покупать  лодки,
рыбачьи баркасы, яхты; и знатные богатые владельцы собственных  яхт  часто
сами приходили к ним и говорили:  "Возьмите  мое  судно,  я  могу  отвезти
пятьдесят человек на Свободную Землю". И часто приплывали рыбаки из одного
города, который назывался Англия, и предлагали: "Вот мой  баркас,  я  могу
отвезти пятьдесят человек". Кое-кто боялся плыть на  маленьких  суденышках
через такое громадное море; кое-кто решил вернуться домой.  Но  все  время
приходили новые и новые люди, желавшие присоединиться к участникам  Марша,
и число их росло. И вот наконец все суда вышли из гавани Лиссабона, играла
музыка, на ветру развевались ленты и флаги, и люди - на больших кораблях и
на маленьких, на лодках и на рыбачьих баркасах - пели.
   Но в открытом море суда не могли держаться вместе. Большие корабли  шли
быстро, маленькие медленно. Через восемь дней большие корабли уже приплыли
в город Монтраль, в страну Кан-Америку. Потом стали  приплывать  и  другие
суд а, их караван  растянулся  по  всему  океану,  некоторые  приплыли  на
несколько дней позже, некоторые - на несколько недель. Мои  родители  были
на одном из маленьких судов, на красивой белой яхте под названием "Анита",
которую одна благородная дама одолжила участникам Марша, чтобы люди смогли
переправиться через океан на Свободную Землю. На  этой  яхте  плыли  сорок
человек. Моя мать рассказывала, какие  это  были  хорошие  деньки.  Погода
стояла прекрасная, люди сидели на палубе" грелись на  солнышке  и  строили
планы, как создадут Столицу Мира на той земле, которую  им  обещали,  -  в
одной горной долине на севере Кан-Америки.
   Но когда  они  приплыли  в  Монтраль,  их  встретили  люди  с  ружьями,
арестовали и посадили в  тюрьму;  в  тюрьмах  оказались  и  все  остальные
участники Марша, в том числе и с больших кораблей.
   Правительство Кан-Америки  заявило,  что  их,  к  сожалению,  оказалось
слишком много, не две тысячи, как здесь рассчитывали, а целых десять, и  в
стране  не  найдется  места  для  стольких  людей.  Кроме  того,  в  таком
количестве участники Марша казались правительству опасными. Тем более  что
люди продолжали прибывать отовсюду  и  присоединяться  к  ним,  устраивали
лагеря вокруг города Монтраля и вокруг тюрем и лагерей для  заключенных  и
пели песни Мира. Даже из Бразилии стали  приходить  люди,  которые  начали
свой собственный Долгий Марш, продвигаясь на север вдоль всего континента.
Правители  Кан-Америки  испугались  и  заявили,   что   не   в   состоянии
поддерживать порядок в такой орде и обеспечивать ее пищей. Они назвали это
Нашествием. Они говорили, что идеи Мира - сплошная  ложь;  просто  потому,
что не понимали  их  и  не  хотели  понять.  Они  видели,  что  жители  их
собственной страны  присоединяются  к  Народу  Мира  и  переходят  на  его
сторону, и понимали, что этого допустить нельзя,  ведь  все  их  население
должно было  участвовать  в  Войне  с  Республикой,  которая  длилась  уже
двадцать лет и не думала кончаться, она продолжается до сих пор.  И  тогда
они сказали, что  все  Люди  Мира  -  предатели  и  шпионы  Республики,  и
поместили их в специальные лагеря вместо обещанной горной долины на севере
страны. Там я и родился, в лагере для заключенных, в Монтрале.
   Наконец правители  Кан-Америки  додумались;  хорошо,  сказали  они,  мы
выполним свое обещание и дадим вам хорошую землю,  но  на  Земле  для  вас
места  нет,  и  мы  предоставим  вам   космический   корабль,   специально
построенный в Бразилии, чтобы  вывозить  с  Земли  воров  и  убийц.  Таких
кораблей у них было  построено  три,  два  они  уже  отослали  на  планету
Виктория, а третьим так и не воспользовались,  потому  что  законы  у  них
переменились. И никому этот корабль не был нужен - ведь он  мог  совершить
только один перелет, с Земли на Викторию, а вернуться назад  уже  не  мог.
Так вот, они сказали, что Бразилия отдает этот космический корабль  Народу
Мира. На нем могли улететь  две  тысячи  человек,  больше  он  не  вмещал.
Остальные участники Марша должны были либо самостоятельно  возвращаться  к
себе на родину, за океан, в Россию и другие страны, либо  жить  в  лагерях
для заключенных и делать оружие для Войны с Республикой.  Они  потребовали
также, чтобы все вожди Народа Мира улетели на корабле -  Мехта,  Адельсон,
Каминская, Вичевска, Шульц... Нам здесь, на Земле, такие  люди  не  нужны,
заявили правители Кан-Америки, потому что они не любят Войну. Вот и  пусть
везут свой Мир на другую планету.
   Итак, две тысячи были выбраны с помощью жребия. И тяжким был тот выбор;
то был самый горький из самых горьких  дней  нашей  жизни.  Для  тех,  кто
улетал, еще оставалась надежда, но  какой  ценой!  Ведь  они  должны  были
лететь в бескрайнем космическом пространстве  даже  без  пилота,  их  ждал
неведомый мир, откуда нет ни  малейшей  возможности  когда-либо  вернуться
назад! Но для тех, кто должен был остаться, надежда погасла совсем. Ибо на
Земле больше не было места для Мира.
   И вот выбор был сделан, и все слезы выплаканы, и корабль улетел. И  для
тех двух тысяч, и  для  их  детей,  и  для  детей  их  детей  Долгий  Марш
завершился. Здесь, в долине, на планете  Виктория  мы  построили  город  и
назвали  его  Шанти.  Но  мы  не  забываем  тот  Долгий  Марш,  и  великое
путешествие через океан, и тех, кто остался на Земле, их протянутые к  нам
руки... Мы никогда не забываем Землю.
   Дети слушали:  светлокожие  и  темнокожие  лица;  черные  и  каштановые
волосы;  у  многих  взгляды  напряжены,  полны  боли;  а  кому-то   просто
интересно, кто-то тронут до глубины души, кому-то уже наскучило без  конца
слушать одно и то же... Все они  уже  слышали  раньше  эту  историю,  хотя
многие из них были совсем малышами. Эта история была одной из  непременных
составляющих их мира. И только Люс слушала все это впервые.
   В мозгу у нее роились сотни вопросов, их было, пожалуй, чересчур много,
так что она предоставила возможность спрашивать детям.
   - А почему Дружба такая черная? Потому что ее бабушка родом  из  Черной
России?
   - Расскажи о космическом корабле! О том, как они там все спали!
   - Расскажи, какие на Земле животные!
   Некоторые из вопросов задавались специально для Люс; дети хотели, чтобы
она, чужая здесь и уже такая взрослая, хотя  ничего  толком  не  понимает,
услышала их любимые места из саги о Народе Мира.
   - Расскажи Люс о самолетах! - крикнула страшно возбужденная девочка  и,
обернувшись к Люс, сама начала рассказывать: когда  отец  и  мать  старого
Хари плыли на лодке через океан, над  ними  пролетел  самолет,  это  такая
летающая машина, потом раздался грохот, самолет упал в море  и  взорвался.
Это был самолет  Республики,  и  они  увидели  в  воде  людей,  попытались
подобрать их, но никого  не  нашли,  а  вода  оказалась  ядовитой,  и  они
вынуждены были плыть дальше.
   - Расскажи о тех людях,  которые  приходили  из  Аферки!  -  потребовал
какой-то малыш. Но Хари уже устал.
   - Хватит на сегодня, - сказал он. - Давайте лучше споем одну  из  песен
Долгого Марша. А ну-ка Мария!
   Девочка лет двенадцати встала, улыбнулась  и  повернулась  к  остальным
лицом.
   - О, когда придем, - начала она нежным звенящим голоском,  и  остальные
подхватили:

   Когда дойдем до Лиссабона,
   Нас будут ждать
   На рейде белые суда...
   О, когда придем...

   Облака уплывали прочь. Тяжелые, с растрепанными краями, они  плыли  над
рекой и северными холмами. Далеко на  юге  виднелась  серебристая  полоска
залива. Капли последнего ливня все еще падали время от времени  с  листьев
огромных хлопковых деревьев на  холме,  высившемся  к  востоку  от  домика
Южного Ветра. Больше не было слышно ни звука. Молчаливый мир,  серый  мир.
Люс в одиночестве стояла под деревьями и смотрела на  раскинувшуюся  перед
ней пустынную землю. Она уже очень давно не  была  одна.  Она  понятия  не
имела, отправившись на этот холм, куда идет, что  ищет.  Наверное,  место,
где можно побыть в тишине и одиночестве. Ноги сами повели ее сюда,  и  она
оказалась наедине с самой собой.
   Земля промокла насквозь и  была  скользкой;  травы  тяжело  склонились,
пропитанные влагой, зато теплое пончо, которое дала ей  Италиа,  оказалось
достаточно толстым и уютным. Люс, завернувшись в него, села на  пружинящую
кучу листьев под деревом и сидела неподвижно,  обхватив  руками  колени  и
глядя на запад, за излучину реки. Она долго сидела так, видя  перед  собой
лишь безлюдные неподвижные просторы, медленно плывущие облака и реку.
   Одна, одна. Она осталась одна. Раньше у нее как-то не хватало  времени,
чтобы понять это. Она работала вместе с Южным Ветром в поле, ухаживала  за
Верой, беседовала  с  Андре,  потихоньку-помаленьку  участвовала  в  жизни
Шанти, помогая устраивать новую школу, ибо теперь двери в столичную  школу
для жителей Шанти были закрыты. Она ходила в гости то в  один  дом,  то  в
другой; ее приглашала то одна семья, то другая, ей  были  рады,  старались
угодить - это были добрые  люди,  не  привыкшие  отталкивать  кого-то  или
кому-то не доверять. И только по  ночам,  на  своем  соломенном  тюфяке  в
темноте чердака, оно приходило к ней, ее одиночество, и у него было  белое
и горькое лицо. И она пугалась его, и кричала в душе: что  же  мне  теперь
делать? И пряталась в подушку, чтобы не  видеть  этого  горького  лица,  и
спасалась от него в своей усталости, во сне.
   И сейчас оно снова возникло перед ней, тихонько  подкравшись  по  серым
склонам холма. Теперь лицо одиночества  было  лицом  Льва.  И  ей  уже  не
хотелось отворачиваться.
   Настала пора увидеть, что же она потеряла.  Увидеть  все  целиком.  Тот
закат над крышами Столицы много  лет  назад,  его  лицо,  освещенное  этим
великолепным заревом... "Ты ведь можешь увидеть - можешь понять,  как  это
должно быть и что есть на самом деле..." Вечерние  сумерки,  домик  Южного
Ветра и его глаза... "...жить и умирать  ради  чего-то,  во  имя  каких-то
духовных ценностей..." Тот ветер и свет на  холме  Роктоп  и  его  звонкий
голос... И все остальное - все те дни, и весь солнечный  свет,  и  все  те
ветра, и годы, которые они должны