х кивков. Не уверена, что он вообще слушал,
что я болтала.
   В присутствии Крымова  наш  с  Марком  разговор  разладился.  Вернее,  он
превратился в  монолог  Марка,  которого  появление  Крымова  вдохновило  на
длинный  пассаж  о  состоянии  дел  в   мировой   культуре,   о   тенденциях
взаимодействия массового искусства и искусства для избранных.
   Я тем временем наблюдала за Крымовым и  с  тоской  думала,  что  все  мои
комбинации  и  теоретические  схемы,  разработанные  за  время  пятикратного
просмотра  "Никитского  бульвара",  разлетелись  в  пыль,  натолкнувшись  на
реального человека. Сбылась моя мечта  -  я  познакомилась  с  Крымовым,  но
пользы от этого знакомства никакой не было. Он заперт на все замки, и у меня
не просто нет ключа или на худой конец отмычки - я даже  не  вижу  ни  одной
замочной скважины, ни одной секретной пружинки! К тому же мне мешал Марк.  Я
даже не могла начать следить за Крымовым. От всех этих мыслей меня  охватило
такое уныние, что захотелось  снять  со  стены  тарелку  с  портретом  очень
негритянского Пушкина и стукнуть ею сначала не в меру  многословного  Марка,
потом не в меру молчаливого Крымова.
   Мои невеселые размышления прервали  раздавшиеся  откуда-то  из-под  стола
звуки "Турецкого марша" Моцарта. Крымов полез под футболку - пение  смолкло,
а у его уха оказалась крошечная трубка с антенной.
   - Сейчас? - спросил он невидимого собеседника. Немного послушал и кивнул:
   - Конечно. Хорошо.
   Отключил телефон и с усилием произнес, повернувшись к Марку:
   - Извините, мне пора. И быстро ушел - не попрощавшись, не обернувшись.
   - Ну, как тебе знакомство? - Марк смотрел на меня с печальной усмешкой. -
Довольна?
   - Он всегда такой? - тихо спросила я.
   - Такой? Нет, такой он в хорошие дни. Обычно он совсем не разговаривает и
не выходит один из дома. Видишь, что можно сделать с человеком,  если  очень
захотеть и немного постараться?
   Марк положил вилку и нож и с неожиданной яростью, сжав кулаки, закончил:
   - Если бы я мог, придушил бы собственными руками тех мерзавцев, которые с
ним такое сделали!

Глава 21

ЛУЧШЕ НЕ ПРОСЫПАТЬСЯ

   Чей-то сдавленный крик, полный тоски и страдания, раздался совсем близко,
над самым ухом.
   Тяжело дыша, Крымов вскочил с  постели,  дико  оглядываясь  по  сторонам.
Грудь разрывалась от отчаянных ударов сердца, не  пуская  в  легкие  воздух,
тяжело дергалась вена на шее, а по лбу и  вискам,  противно  щекоча,  ползли
холодные капли пота.
   Вокруг стояла  напряженная,  звенящая  тишина.  Он  тяжело  опустился  на
скомканную постель и вдруг понял, что проснулся от собственного крика.
   Он попытался вспомнить, что ему снилось. Но  не  смог  вспомнить  ничего,
кроме липкого черного ужаса, растекающегося  по  беспомощному  сознанию.  Но
должна же быть какая-то причина. Почему? Ведь все самое страшное уже позади.
   Может быть, дело в чем-то,  что  случилось  вчера  вечером?  Марк,  рыжая
девушка рядом с ним. Это как-то связано с Женей? Кажется, нет.  А  потом  он
ушел из "Часов с кукушкой". Он хотел с кем-то встретиться. Но  с  кем?  Где?
Зачем? Господи, откуда эти  провалы  в  памяти?  Неужели  так  теперь  будет
всегда? Неужели ему ничто не поможет?
   Его пальцы нащупали что-то в складках мятой простыни. Когда  он  осознал,
что это такое, он снова вскочил
   Шерсть! Опять эта ужасная, неизвестно откуда  берущаяся  шерсть.  По  его
телу прошла брезгливая дрожь.
   Медленно, с трудом переступая подгибающимися в коленях ногами, он пошел в
ванную.
   Включил свет, подойдя к  раковине,  крутанул  ручки  крана,  посмотрел  в
зеркало И замер, глядя на свое отражение.
   И затрясся. И  судорожно  закрыл  руками  лицо,  чтобы  не  видеть  пятен
засохшей крови на губах и подбородке?

Глава 22

ПОКОЙ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ

   Не выразимая никакими словами  сладость  сна  была  непоправимо  изгажена
телефонным звонком. Я застонала и тихо, но выразительно высказала все, что я
думаю о телефоне, о том, кому нечем больше заняться, кроме как трезвонить  в
субботу утром и будить человека, приходящего в себя после нелегкой  трудовой
недели. Я тоже хороша - вместо того чтобы отключить аппарат с вечера и спать
себе сном младенца,  предоставив  всему  вокруг  гореть  ясным  пламенем,  я
поставила эту сволочь на пол рядом с диваном, под самое  ухо.  Поскольку  за
время, затраченное на произнесение пламенной речи, телефон не угомонился,  я
сняла трубку, хрипло прорычала: "Да!"  -  и  чуть  не  скатилась  с  дивана,
услышав голос Себастьяна.
   Обворожительнейший и ненавистнейший из  начальников  в  самых  изысканных
выражениях извинился за то, что нарушил мой сон, осмелился побеспокоить меня
в выходной  день,  и  так  далее,  и  тому  подобное.  Это  красноречие  так
подействовало на мой  еще  не  оправившийся  от  глубокого  и  крепкого  сна
организм, что я даже не нахамила  ему  в  ответ.  Если  бы  я  могла  сейчас
приехать к нему, продолжал петь Себастьян (я открыла рот),  он  был  бы  мне
признателен до глубины души. Обойтись без меня никак невозможно, разумеется,
мне будут выплачены сверхурочные, об этом я могу не беспокоиться (я  закрыла
рот). Себастьян  продолжал  плести  словесное  кружево,  а  я  тем  временем
размышляла,  послать  мне  его  к  черту  немедленно  или  отложить  это  до
следующего раза. В конце концов я выбрала последний вариант.  Слишком  много
усилий и нервов было потрачено, чтобы теперь уйти из агентства, бросив  дело
Прошиной на полдороге. Кстати, о деле Прошиной. Торопливо заверив Себастьяна
в том, что, конечно же, приеду, выезжаю немедля, вот только тапочки  надену,
и вообще уже мчусь, я нажала на рычажок аппарата и набрала  номер  Вари.  На
другом конце провода не отвечали. Отсчитав двадцать пять гудков, я на всякий
случай набрала номер еще раз - с тем же результатом. Все ясно.  Похоже,  что
Варю я упустила. Я посмотрела на часы. Сама виновата, нечего  было  дрыхнуть
до полудня. Ладно, ничего страшного, постараюсь поймать ее вечером.
   В комнате под стеклянным куполом собралась та же компания, что  и  неделю
назад. И сидели все  на  тех  же  местах,  и  изумительно  пахнущие  горячие
кренделя  лежали  в  плетеной  корзиночке  на  столе.  Только  настроение  у
присутствующих, за исключением разве что хладнокровнейшей Нади, было  совсем
иным: я была холодна и надменна, словно какая-нибудь вдовствующая королева в
изгнании, а Себастьян с Даниелем - озабочены и, кажется, не слишком довольны
собой.
   - Итак, - сказал  Себастьян,  усевшись  за  компьютер  после  того,  как,
проявив необычайную заботу и  внимание,  собственноручно  налил  мне  чаю  и
предложил кренделей, от которых я, сглотнув слюну и подавив спазм в желудке,
героически отказалась, - что мы имеем?
   - Мы имеем неделю, потраченную почти впустую, несмотря на то что  мы  все
крутились как белка в колесе, да не одни, а за компанию с  Захаровым  и  его
командой, - подхватил Даниель. - Ни улик, ни свидетелей, ни зацепок, ничего!
И ни единого подходящего подозреваемого. У всех бывших  хахалей  Прошиной  -
алиби, даже противно!
   - Не у всех, - поправил Себастьян, снимая с запястья четки. - У Крымова и
у Вайсбаха алиби нет.
   - У кого? - переспросила я.
   - Крымов - бывший муж Прошиной. А Вайсбах, если ты забыла, - фамилия того
симпатичного господина, с которым ты неделю назад заходила в  "Ступени".  Он
разве не сказал тебе, что Прошина была его любовницей - до той  ночи,  когда
ее убили, разумеется?.. Не смотри на меня так. Даже если и не сказал, ты это
знаешь, по лицу вижу. Знаешь,  чего  мне  сейчас  больше  всего  хочется?  -
Себастьян вскочил с места и стремительно подошел ко мне.
   Я заерзала на диване так, что едва не расплескала чай, но  нашла  в  себе
мужество, чтобы ехидно осведомиться:
   - И чего же?
   - Запереть тебя в кладовке и никуда не пускать, чтобы ты не  лезла,  куда
не следует!
   - И почему же ты этого не сделаешь? -  Я  хотела  добавить:  "Боишься  не
справиться?", - но слова почему-то застряли у меня в горле.
   - Наверное, из человеколюбия! - отрезал Себастьян и, выхватив из корзинки
крендель, сунул его мне в руки:
   - Ешь немедленно! Я не могу больше смотреть, как ты мучаешься.
   И так полыхнул  потемневшими  почти  до  черноты  глазами,  что  я  молча
откусила сразу чуть не полкренделя и изо всех сил заработала челюстями.
   - Значит, если это не маньяк, то  скорее  всего  Крымов  или  Вайсбах.  -
Даниель отложил в сторону изгрызенный карандаш и запустил пальцы в волосы. -
С Крымовым понятно - надломленная психика, жажда мести и, возможно, желание,
чтобы автобиография Прошиной никогда не увидела свет.  Но  Вайсбах?  Никаких
видимых причин убивать Прошину у него нет.
   - Ревность, - просто ответил Себастьян. - Судя по  отзывам  близких,  она
имела  весьма  туманные  представления  о   моральных   ценностях,   понятия
"верность" и "преданность" ей были известны лишь понаслышке.  Меня  тревожит
другое.
   Даниель кивнул:
   - Кажется, я знаю, что ты хочешь сказать.
   - Я хочу сказать, что мотив найти несложное.
   Меня удивляет способ, которым было совершено убийство.  Слишком  сложный,
слишком  изощренный.  Даже  собака  -  не  самое  удобное  орудие  убийства,
почитайте все того же Конан Доила. Но волк? Зачем? Какой в  этом  смысл?  И,
главное, где он, этот волк? Его же нужно где-то держать, чем-то кормить.
   - Крымова и Вайсбаха пасут уже неделю. - Даниель снова  принялся  терзать
карандаш. - Никаких следов волка. Может быть, его убили  сразу  после  того,
как он загрыз Прошину?
   - Может быть, - согласился Себастьян. - Все равно от этого не  становится
понятней,  зачем  он  вообще  был  нужен.  Застрелить,  зарезать,  отравить,
подстроить несчастный случай было бы значительно проще.
   - Наверное, убийца не из тех, кто ищет легких  путей,  -  мрачно  пошутил
Даниель.
   - Тогда Крымов с его помраченным рассудком подходит нам больше других.  -
Себастьян сложил на груди руки. - Ты что?!
   Последний возглас относился ко мне, потому что я, вытаращив глаза,  вдруг
вскочила с дивана.
   - Проглотила слишком большой кусок? - посочувствовал  Даниель..,  Но  это
был не кусок кренделя, а внезапное
   Озарение.
   - Мы должны узнать, что с Глебовским! выпалила я.
   - Это с журналистом, который первым  начал  травить  Крымова?  -  уточнил
Даниель. Я кивнула.
   - Нет проблем. - Даниель снял трубку с телефонного аппарата.
   А когда положил ее обратно, в комнате стояла гробовая тишина.
   - Так отчего он умер? - спросил Себастьян.
   - Сердечный приступ. Нашли возле подъезда. Ровно две недели назад.
   - Вам это ничего не напоминает? - спросила я.
   - Еще как  напоминает,  -  прорезалась  Надя.  -  Умер,  как  сэр  Чарльз
Баскервиль - бежал от собаки, не выдержало сердце.
   -  Послушайте,  а  может,  этот  Крымов  просто  свихнулся   на   "Собаке
Баскервилей" и "Графе Монте-Кристо" одновременно? - предположил  Даниель.  -
Он  же  все-таки  писатель,  у  него  на  почве  психического   расстройства
литературные произведения могли спроецироваться на реальность и - бабах! Все
умерли.
   - Но почему волк? - упрямо повторил Себастьян. - Какая в этом логика?
   - Он сумасшедший! - сказал Даниель. - Вот и вся тебе логика.  Повернулось
что-нибудь в голове, вот тебе и волк! Может, в его воспаленные мозги  пришла
пословица "С волками жить, по-волчьи выть". А роман он спер  еще  и  потому,
что Прошина могла заметить, что у него не все дома, и написать об этом.  Они
же виделись как раз накануне его смерти. И вели себя отнюдь не дружелюбно  -
есть куча свидетелей.
   У меня на душе заскребли кошки.  А  вот  моего  важного  свидетеля  носят
где-то черти. Нет, чтобы позвонить, прежде чем из дома сматываться. А я сиди
и мучайся. Может, она узнала что-то такое, о чем никто из нас и предположить
не может. Сейчас бы я выложила это на стол как самый крупный козырь!
   Впрочем, триумф мой и так был очевиден. По взгляду Даниеля было  заметно,
что я здорово выросла в его мнении. Себастьян  старался  не  встречаться  со
мной глазами, но даже по проступившему на его щеках румянцу видно было,  что
он раздосадован. И это  меня  вполне  устраивало.  Не  устраивало  другое  -
проклятый румянец был ему так к лицу, что мне смертельно захотелось стиснуть
его в объятиях и долго-долго целовать.
   - Ты на него смотришь, как кошка  на  сметану,  -  углом  рта  прошептала
пересевшая ко мне на диван Надя и перевернула страницу "Плейбоя". Интересно,
где она его выкопала? Ни за  что  не  поверю,  что  Себастьян  читает  такие
журналы. Впрочем, почему бы и нет?
   - Значит, Крымов, - перебирая четки, задумчиво произнес Себастьян.
   - Счет ничейный. - Даниель достал из кармана рубашки сигареты. -  У  него
нет алиби, а у нас улик.
   - Будут, - решительно сказал Себастьян. - Звони Захарову. Расскажи ему  о
смерти Глебовского, и пусть крутится как хочет, но добудет ордер  на  обыск.
Если не добудет - я буду искать сам, без ордера!
   - И любой мало-мальски грамотный адвокат  отправит  твои  улики  псу  под
хвост. Или волку, если тебе так больше нравится, - насмешливо сказала я.
   - А тебя вообще никто не спрашивает! - вдруг взорвался Себастьян.
   - Отлично! - я вскочила с дивана. - Всего хорошего!
   - Стой, - уже спокойно сказал он, но я, не  слушая,  вскинула  рюкзак  на
плечо и в два прыжка очутилась у двери. Во мне клокотала  праведная  злость.
Убийца Прошиной, как и все прочие злодеи на свете, больше не волновал  меня.
Терпению настал предел. Мне нужно было поскорей уносить ноги, пока  руки  не
нанесли Себастьяну тяжких телесных повреждений, а его  пижонскому  жилищу  -
материального ущерба в особо крупных размерах. Вцепившись в ручку  двери,  я
яростно дернула ее на себя - раз, другой, третий. Безрезультатно.
   - Выпусти меня! - взревела я.
   - И не подумаю. - Очевидно,  чтобы  успокоиться,  Себастьяну  нужно  было
довести меня до белого каления. Ничего не скажешь,  хорош  ангел,  настоящий
садист!
   - Даниель! - взмолилась я.
   - Це могу, - ответил Даниель сочувственно. -
   Он сильнее. Себастьян, перестал бы ты дурить, ей-богу!
   - Ну, ладно! - прорычала я и бегом бросилась к  окну,  намереваясь  через
балкон пройти в квартиру Даниеля и таким образом выбраться на улицу.
   Не тут-то было. Балконная дверь захлопнулась перед самым  моим  носом.  Я
попыталась открыть ее - с тем же успехом, что и предыдущую.
   Я обернулась. Себастьян сидел ко мне  спиной,  положив  ногу  на  ногу  и
скрестив руки на груди.
   - Сейчас буду бить стекла! - пригрозила я.
   - Сделай одолжение, - не оборачиваясь, ответил он.
   Бросив на пол рюкзак, я закружилась  по  комнате  в  поисках  подходящего
тяжелого предмета. Надя отложила "Плейбой" и с одобрением наблюдала за моими
действиями. Даниель укоризненно покачивал головой.  Предмет  же  возвышенных
чувств моих улыбался нежнейшей и очаровательнейшей из возможных улыбок, и  в
красоте его ангельского лица было  что-то  поистине  дьявольское.  Слушайте,
может, они меня надули с самого начала, и никакие они  не  светлые  силы,  а
совсем наоборот?
   В  конце  концов  мой  выбор  пал  на   бронзовую   статуэтку   какого-то
древнеегипетского правителя (или божества, что, впрочем, одно и то же). Взяв
статуэтку за голову, я  удовлетворенно  взвесила  ее  в  руке,  полюбовалась
удобными углами подставки и решительно направилась к балконной двери,  краем
глаза поглядывая на Себастьяна. Тот  и  не  подумал  пошевелиться,  если  не
считать иронично взлетевшей вверх левой брови.
   Размахнувшись, я изо всей силы ударила подставкой по стеклу, готовая  как
пружина отскочить, когда полетят осколки.
   Но стекло и не подумало разбиться. Подставка вошла в него легко, словно в
воду, и в довершение сходства по его поверхности  от  места  удара  к  краям
пошли волны. Потрясенная, я  прижала  статуэтку  к  себе.  Волнение  тут  же
улеглось. Я вытянула правую руку, переложив статуэтку в левую,  и  осторожно
прикоснулась кончиками пальцев к стеклу. Гладкое, холодное, твердое -  самое
обычное стекло.
   На месте прикосновения остались влажные отпечатки - руки у меня вспотели.
   - Поставь  вещь  на  место  и  успокойся,  -  ласково  сказал  Себастьян,
по-прежнему не утруждая себя лишними движениями.
   - Знаешь что? - так же ласково ответила я.
   - Знаю. Не надо бить ею меня. Все равно ведь без  толку.  Тем  более  что
я...
   Телефонная трель не дала ему договорить.
   После первых же слов звонившего румянец сбежал с безукоризненно  выбритых
щек Себастьяна, и все собравшиеся, поняв, что дело серьезно,  уставились  на
него в тревожном ожидании.
   - Мы выезжаем, - сказал наконец Себастьян.
   И никто не удивился, когда, положив трубку, он негромко произнес:
   - Поехали. У нас новое убийство.

Глава 23

УЛЫБКА КРЫМОВА

   Крымов медленно шел по пыльному асфальту, мягко пружинящему от  жары  под
его кроссовками. Злое июльское солнце  нещадно  пекло  ему  голову,  слепило
глаза. Он почти бессознательно пошарил по карманам, нашел  очки,  надел.  Но
пижонские очки с зелеными стеклами были слишком прозрачными для таких  ярких
лучей, и он продолжал идти почти вслепую,  равнодушно  мечтая,  чтобы  из-за
поворота выскочил шальной джип или лязгающий разболтанными деталями грузовик
с орущими в кабине блатные песни.  Но  мимо  него  лишь  изредка  проплывали
посольские автомобили да, хрипло облаяв, профырчала  мимо  пожилая  японская
малолитражка. Значит, придется выполнить то, что  он  задумал.  Ну,  ничего,
недолго ему осталось мучиться. Потом он сможет отдохнуть - наконец отдохнуть
от этой крови, от этой грязи, от себя самого. Больше не будет  ни  боли,  ни
страха, ни страданий.
   У него закружилась голова, и он сел на горячий край тротуара.
   Как же он будет счастлив, когда все это закончится и он  наконец  обретет
покой.
   Он поднялся на ноги и пошел дальше, постепенно ускоряя шаг. На его  губах
играла бледная холодная улыбка?

Глава 24

НОВАЯ ЖЕРТВА

   До последней минуты я не верила. Первый раз холодок пробежал  у  меня  по
коже, когда за окнами мелькнул выход станции метро, потом  знакомый  магазин
электротоваров, потом кинотеатр. Но я отогнала от себя  нелепые,  чудовищные
предчувствия. Я надеялась, что мы поедем  прямо  по  широкой  улице,  но  мы
свернули направо. Тогда я стала молиться, чтобы мы свернули еще раз,  но  мы
ехали, не сворачивая. И я уже знала, куда мы едем, где остановимся,  но  все
еще не верила, запрещала себе верить, а надежда на чудо все таяла  и  таяла,
сжимаясь до размеров проволоки, до шелковой нитки, до волоска.
   Волосок лопнул, когда черная "Победа" остановилась  у  крайнего  подъезда
нового кирпичного дома.
   - Седьмой этаж, сорок вторая квартира, - безжизненным голосом сказала я.
   - Откуда ты знаешь?  -  вскинулся  Себастьян,  разворачиваясь  ко  мне  с
переднего сиденья.
   - Это моя подруга, - прошептала я. - Это была моя подруга.
   - Так... - Себастьян окинул меня оценивающим взглядом - неодобрительным и
жалостливым одновременно. - С тобой мы потом поговорим. Оставайся в машине с
Надей.
   Я упрямо затрясла головой:
   - Нет, я пойду с вами.
   - Это ни к чему, - мягко сказал Себастьян. - Тебе и так тяжело. А  там...
Ты не выдержишь.
   - Выдержу, - стиснув зубы, ответила я. - Я должна. Не волнуйся, в обморок
не упаду и в истерике биться не буду.
   - Я не хочу, чтобы ты страдала. - Себастьян провел рукой по моей щеке.
   - Я должна, - повторила я и открыла дверь "Победы".
   - Держись, - шепнула Надя. Я механически кивнула в ответ.
   Варя лежала на полу в коридоре. Вокруг  ходили  люди  -  фотографировали,
измеряли, брали какие-то образцы, писали протоколы, переговаривались друг  с
другом громкими равнодушными голосами. Я  встала  у  стены,  потом  села  на
корточки,  неотрывно  глядя  на  нее.  Сарафанчик  от  "Дольче  и  Габбана",
босоножки от "Донны Кэрэн". Белая сумочка, с которой она была вместе со