равдывал ее цвет. Мне никогда, не приходилось
пробовать серную кислоту, но, похоже, это был как раз ее раствор.
   - Что случилось? - искренне встревожился мой нежеланный собеседник.
   - Гадость какая, - страдальчески произнесла я.
   - Ой, простите, я и забыл, что это пить нельзя.  Засмотрелся  на  здешнюю
публику, знаете, а они все одну бутылку за другой пьют и глазом не моргнут.
   Выйдя из оцепенения, я посмотрела на него в изумлении. Светлые  глаза  из
ледяных стали вполне приветливыми, только вместо злости - или мне это только
показалось? - в  них  появилась  печаль.  Похоже,  он  не  собирался  больше
отчитывать меня. Но зачем тогда я ему  понадобилась  -  непонятно.  В  любом
случае расслабляться было рано.
   Некоторое время мы молчали - я выжидала, с отвращением косясь на отраву в
стакане, а он рассеянно озирался по сторонам - похоже, думал о чем-то своем.
Наконец он повернулся ко мне и неожиданно сказал:
   - Выкладывайте. Я оторопела:
   - То есть как?
   - Ну, рассказывайте, кого это вы собирались отлупить, если меня вы  бить,
по вашим собственным словам, не собирались? Любимого или соперницу?
   - С чего вы взяли? - растерялась я.
   - Другие категории людей обычно не вызывают такого острого желания избить
их Тем более на трезвую голову.
   - Почему вы так решили? - Я мрачно усмехнулась. - И вы не  учли,  что  я,
как и многие другие в этом замечательном заведении, нахожусь  под  действием
наркотиков.
   - Не говорите глупостей. Вам это не идет.
   - Глупости или наркотики?
   Он посмотрел на меня снисходительно.
   - Могли бы говорить со мной помягче. Я все-таки потерпевшая сторона.
   - Простите, пожалуйста.
   - Еще одно "простите, пожалуйста", и  я  сам  начну  бить  вас  вашей  же
сумочкой, и это при том, что мое воспитание накладывает жесточайшее табу  на
любое насилие, особенно по отношению к женщине.
   Он помахал рукой официантке в жуткой униформе и продолжил:
   -  Предлагаю  заключить  мировое  соглашение  на  следующих  условиях   -
подчеркиваю, крайне выгодных для вас: вы изливаете мне душу  и  терпите  мою
унылую физиономию ближайшие... - он поднес к  глазам  запястье  с  массивным
хронометром на широком браслете, -...два  часа.  Если  это  не  противоречит
вашим жизненным принципам и не вызывает  у  вас  непреодолимого  отвращения,
конечно.
   - Вы юрист? - спросила я.
   - Вы не ответили на мое предложение.
   - По-моему, у меня нет выбора.
   - Свободный человек имеет выбор всегда, даже сидя в тюрьме. Кстати, я  не
юрист, а всего-навсего скромный издательский работник.
   "Вот те раз!" - едва не брякнула я, но вовремя прикусила язык. На ловца и
зверь бежит! Дуракам везет, я всегда это знала, но дурам везет особенно.
   Дома мне делать все равно  нечего.  Издательский  работник  -  это  очень
удачное знакомство. К тому же он и симпатичен, и  совсем  не  стар,  хоть  и
седой. Вот бы было здорово, если бы Себастьян  со  своей  шатенкой  был  еще
здесь и если бы он прошел мимо и увидел,  что  я  не  чахну  в  одиночестве,
отправленная домой, словно декабрист в Сибирь, а совсем наоборот -  всячески
радуюсь жизни  в  злачных  местах.  Сладкое  предвкушение  мести  счастливой
улыбкой разлилось по моему лицу.
   - Хорошо. Ваше предложение принято, сказала я седому.
   А Варвару я расспрошу обо всем завтра.  Главное  -  успеть  захватить  ее
утром, пока она никуда не умчалась, сопровождая бег привычными  жалобами  на
то, что она засиделась дома, никуда не выходит и пропадает одна.
   - Ну, так кто это был? - откидываясь  на  спинку  стула,  спросил  седой,
когда официантка взамен ядовитой жидкости принесла нам обычные  человеческие
напитки: мне - мартини с  соком,  ему  -  виски  со  льдом.  -  Любимый  или
соперница?
   - Он, - коротко ответила я. Назвать Себастьяна любимым  мне  было  теперь
так же просто и приятно, как проглотить живого ужа.
   - Хорошо, - кивнул седой и глотнул виски.
   - Почему? - удивилась я.
   - По моему мнению,  если  у  двоих  проблемы,  третий  тут  ни  при  чем.
Очевидно, вы считаете так же.
   Вообще-то ничего похожего на такие глубокие философские мысли не посещало
мою многострадальную голову, когда я принялась  крушить  врага  сумкой.  Но,
сочтя  за  благо  утаить  это  прискорбное   обстоятельство,   я   состроила
глубокомысленную мину и кивнула, обдумывая, как  бы  перевести  разговор  на
какую-нибудь другую тему.
   И немедленно придумала. И бухнула:
   - Наверное, у вас схожие проблемы, раз вы тут один.
   И, чувствуя себя весьма находчивой, остроумно добавила:
   - Только, наверное, вы решаете их не таким радикальным способом, как я. К
сожа...
   Договаривать я не стала - седой вдруг побледнел так, что лицо и губы  его
стали одного цвета с волосами, а светлые глаза - пустыми, словно незрячими.
   - Простите, - перепугавшись, залепетала я. - Я что-то не то сказала. Я не
хотела...
   - Не извиняйтесь. - Тусклый голос седого едва  пробивался  сквозь  грохот
музыки. - У меня действительно личные проблемы.  Но,  к  сожалению,  они  не
имеют ничего общего с вашими.
   Ни слова не поняв, переспрашивать я не решилась. Чужая душа потемки, а  я
не люблю темноты, особенно  в  незнакомом  месте.  Честно  говоря,  общество
седого  перестало  мне  нравиться,  и  я   принялась   оглядывать   публику,
лихорадочно подыскивая подходящий предлог, чтобы  побыстрей  распрощаться  с
моей невольной жертвой.
   Но тут кое-что привлекло мое внимание - кое-что настолько странное, что я
немедленно забыла о своем собеседнике.
   В нескольких метрах от меня  танцевала  девица.  Ничего  в  ней  не  было
необычного или  выдающегося  -  фигура  без  всяких  особенных  выпуклостей,
курносый  нос,  прямые  светлые  волосы   до   плеч,   разбавленные   легким
мелированием, свободное длинное платье.
   Но это была та самая беременная, стоявшая рядом со  мной  в  тот  момент,
когда я обнаружила пропажу Варвары. Только ее огромный живот - пропал!
   Дикость какая-то. Это точно она, я очень хорошо ее запомнила. Конечно,  я
склонна преуменьшать свои умственные способности, но если говорить серьезно,
то слабоумием или склерозом пока что не  страдаю.  Ведь  беременность  -  не
головная боль, за час она  не  проходит!  Не  могла  же  в  самом  деле  эта
беременная разродиться в туалете и, как ни  в  чем  не  бывало,  отправиться
танцевать!
   "Или мне пора показаться психиатру, или тут дело нечисто", - подумала я.
   И увидела, что девица смотрит на меня -  пристально  и  задумчиво.  И  по
выражению ее глаз я в ту же секунду поняла, что она меня узнала и что это не
сулит мне ничего хорошего.
   Девица отвернулась от меня, продолжая пританцовывать, но танец ее заметно
изменился. С каждым движением она оказывалась все ближе к нашему столику.
   - Послушайте, - не слишком  убедительно  изображая  оживление,  торопливо
сказала я седому, - что это мы все сидим да сидим? Может быть, потанцуем?
   - Нет, танцевать я не буду. Вы тут ни при чем, но сегодня я не танцую.  -
Седой пришел в себя, если не считать тоски в лице и голосе.
   - Хорошо. Простите, но мне срочно  нужно  в  туалет,  -  выпалила  я,  не
слишком вдумываясь в смысл произносимого, и поспешно  вскочила,  потому  что
приближающаяся девица, мягко говоря, начинала действовать мне на нервы.
   Красный луч вспыхнул, отражаясь от  металлической  поверхности  предмета,
который девица извлекла из складок платья и выставила перед собой.
   Это  был  маленький  пистолет  с  уродливо  длинным  стволом.  Глушитель.
Интересно, а как она пронесла оружие мимо охраны?
   И тут я поняла, что девица целится в меня.  И  что  я  не  успею  уже  ни
убежать, ни уклониться от пули. И что никто и ничто уже  не  спасет  меня  -
даже волшебное кольцо.
   Я не увидела вспышки и не услышала хлопка выстрела. Что-то сшибло меня  с
ног и придавило к полу. Раздался оглушительный  визг,  перекрывающий  грохот
музыки, - визжала официантка, у которой на подносе внезапно  разорвало  одну
из бутылок с отравой. Толпа  танцующих  застыла,  а  потом  волнами,  словно
цунами от эпицентра землетрясения в океане,  покатилась  в  разные  стороны.
Увидели пистолет, догадалась я. Музыка внезапно захлебнулась  и  смолкла,  а
вместе  с  ней  погас  и  свет.  Стал  слышен   топот   ног   и   панические
нечленораздельные вопли. Вспыхнули мощные ручные фонари и замелькали  черные
костюмы охраны.
   - Скорей, - раздался у меня над ухом шепот седого. В следующий момент  он
рывком поставил меня на ноги, и мы с ним помчались неизвестно куда.
   Не  помню,  как  мы  выбежали  из  клуба  и  прыгнули  в  машину.  Смутно
сохранились в памяти длинные узкие коридоры, синие пластиковые ящики  из-под
каких-то бутылок, об один из которых я, конечно же, пребольно споткнулась, и
ржавую металлическую дверь без ручек, милосердно выпустившую нас на свободу.
В себя я пришла, только когда мы  уже  мчались  по  ярко  освещенным  улицам
вечерней Москвы.
   При  свете  уличных  фонарей  обнаружилось,  что  клубное   электричество
разыграло меня - мой спутник был  не  седым,  а  ярким  блондином,  едва  за
тридцать. Пока я переваривала эту информацию, он сбросил газ,  посмотрел  на
меня в зеркало заднего вида и сказал с явным оттенком восхищения в голосе:
   - Ты умеешь внести в жизнь разнообразие! Кстати, как тебя зовут?
   - Марина, - слабым голосом сказала я.
   - Очень приятно. А меня Марк. Будем знакомы.

Глава 11

МУЖСКАЯ ДРУЖБА

   По теплому ночному июльскому небу плыла  золотая  луна,  а  вторая  луна,
серебряная, тем временем плескалась в волнах Москвы-реки. Опершись о парапет
набережной, Надя и Даниель  любовались  темной  водой,  низкими  звездами  и
зубчатой стеной  из  красного  кирпича  на  противоположном  берегу  Огоньки
зажженных сигарет кружились возле их губ и, разгораясь при затяжках, бросали
на пальцы рук и подбородки красные отблески.  Мимо,  пыхтя  и  отфыркиваясь,
проплыл прогулочный  теплоход,  и  с  его  ярко  освещенной  палубы  до  них
донеслись бойкая музыка и многоголосый хохот.
   Благодушное молчание нарушила Надя - вопросом,  которым  женщины  обожают
допекать мужчин в самое неподходящее время:
   - О чем ты сейчас думаешь? Даниель неторопливо выдохнул  табачный  дым  и
улыбнулся:
   - О тебе, конечно
   - А если честно? - не унималась Надя.
   - Ты считаешь, что я тебе вру?
   - Считаю. Во-первых, зачем тебе обо мне думать, если я  и  так  рядом.  А
во-вторых, с таким выражением лица о женщине не думают.
   - Даже если собираются  убить  ее?  -  с  самым  невинным  видом  уточнил
Даниель. - А что ты смеешься? Я стою и  думаю  себе:  брошу-ка  я  Надюху  в
набежавшую волну - и концы в воду.
   - Скорее, это я тебя брошу в набежавшую волну, - со смехом кладя руку  на
плечо Даниеля и упираясь в нее подбородком, сказала Надя.
   - Да уж, уморишь меня, бедного, как пить дать. Не сегодня, так завтра.
   - И все-таки о чем ты думал? Ну ладно, не смотри на меня  так.  Обижаться
не буду. Злиться тоже.
   - Честно говоря, я думал о нашем деле. Прикидывал, к кому завтра пойду  и
что буду спрашивать.
   Надя беззлобно усмехнулась:
   - Удивительно.  Мужчины  почему-то  всегда  думают  о  работе.  Но  самое
странное - другое. Ты же не просто мужчина. Вернее, ты не мужчина.
   - Эй-эй-эй, - угрожающе сказал Даниель. - Выбирай выражения!
   - Но ведь ты же не человек, а ангел. Почему же ты ведешь себя  совершенно
так же, как и все другие мужики?
   - А ты пораскинь мозгами. Раз я не бестелесная сущность, раз я принял вид
человека, как я могу себя вести? Как обезьяна? Или как страшилища из фильмов
ужасов?
   - Вот интересно. И мысли о работе, и отношение к женщинам,  и  знаменитая
мужская дружба - абсолютно все, как у людей!
   - Кстати, о мужской дружбе. - Даниель затушил сигарету  о  парапет.  -  С
Себастьяном творится  что-то  странное,  я  не  могу  понять,  в  чем  дело.
Придирается к мелочам, реагирует на все как-то странно. Недавно смотрит, как
я сигарету закуриваю, и вдруг как выдаст: "Ты что,  без  этой  дряни  совсем
обходиться не можешь? Привык?"  Я  отвечаю:  "Нет,  не  привык.  Просто  мне
нравится". А он: "Нравятся вкус, привычка или то, что так делают люди?" Я  в
ответ: "Не знаю, не задумывался. Просто нравится, и все". А он возьми, да  и
скажи: "Только не забывай, что многие курильщики  умирают  от  рака  легких.
Впрочем,  все   остальные   умирают   тоже.   Это   тебе   тоже   нравится?"
Представляешь?.. А с Мариной как он обращается, ты видела?
   - Да, имела такую возможность.
   - Я пытался с ним  поговорить  по  душам  -  отмалчивается  или  отвечает
какими-то непонятными намеками. Может, между ними какие-то личные  проблемы?
Может, у нее кто-то появился, а он переживает?
   Надя громко презрительно фыркнула:
   -
   "Появился"! "Переживает"! Как можно быть таким недогадливым! Это даже для
человека перебор.
   - Ну, просвети меня, тупицу!
   Надя помолчала и тихо, серьезно сказала:
   - Твой лучший друг не находит себе места по очень простой причине. Он  не
хочет становиться человеком и боится, что ты им уже стал.

Глава 12

ЛЮБОПЫТНЫЕ ОТКРЫТИЯ

   Шум закипающего чайника, приглушенное пение радио и непонятное жужжание.
   Проснувшись,  я  некоторое  время  в  недоумении  слушала  эти  звуки   -
совершенно  очевидные  признаки  чьей-то  жизнедеятельности  -  и   пыталась
сообразить, кто их издает, а заодно и объяснить тот странный факт, что окно,
при пробуждении обычно  находящееся  за  мной,  таинственным  и  невероятным
образом переползло на стену слева.
   Занавески рывком  разъехались  в  разные  стороны,  пропуская  в  комнату
ослепительно яркий летний день. Мне пришлось зажмуриться, а  когда  я  вновь
открыла глаза, передо мной стоял благоухающий лосьоном Марк в зеленом халате
до пола, приглаживающий щеткой  мокрые  волосы.  Загадки  разъяснились  сами
собой - жужжание издавала электробритва, а окно никуда не уползло, просто  я
находилась не у себя дома.
   - Завтрак готов, - сказал Марк, и в ту же секунду до меня  донесся  запах
кофе и тостов, вызвав слюноотделение не хуже, чем у собаки Павлова. -  Халат
тебе дать?
   Если вы что-то не то подумали, то должна вас предупредить - каждый думает
в меру своей испорченности, и не я это первая заметила.
   Я чищу зубы щеткой, предоставленной, как и халат,  радушным  хозяином,  и
прокручиваю в голове события вчерашнего вечера, начиная с момента, когда  мы
наконец узнали имена друг друга. Поскольку иначе вы все равно не отвяжетесь,
поделюсь с вами.
   Ничто так не способствует сближению, как совместно пережитые приключения.
Между мной и  Марком  завязался  оживленный  разговор.  Обсудив  ситуацию  с
беременной девицей, оказавшейся не беременной, но зато  весьма  опасной,  мы
решили, что обо всем этом надо поставить в известность милицию. Но мысль  об
общении со стражами порядка нагнала на нас обоих такую беспросветную хандру,
что мы решили подождать с выполнением  гражданского  долга  до  завтра  и  с
облегчением немедленно забыли об этом, кажется, навсегда.  Беседа  незаметно
опять перескочила на  животрепещущую  тему  личной  жизни,  и  не  успела  я
опомниться, как выложила Марку все про себя и Себастьяна.  Конечно,  история
была изложена с купюрами - признание о том, что я фея  и  работаю  вместе  с
ангелами, явно не входит в число тех, которые стоит делать человеку в первый
же день, то есть вечер знакомства.
   Марк слушал, не перебивая, а когда я закончила, сказал:
   - Не в моих правилах делать скоропалительные выводы, но,  судя  по  тому,
что ты мне сейчас о нем наговорила, он не любит тебя,  никогда  не  любил  и
вряд ли полюбит. Остается только решить - нужен ли тебе рядом такой человек.
Если нужен - смотри на все открытыми глазами и не  жалуйся,  потому  что  за
необходимое нужно  расплачиваться.  Если  все-таки  ты  разумный  человек  и
понимаешь, что без взаимности любое чувство ведет только  к  саморазрушению,
тебе надо бросить его, немедленно найти замену и  мучить  эту  замену  всеми
способами, чтобы не мучиться самой.
   - Какой ты, оказывается, циник! - поразилась я.
   - Не циник, а практик и реалист. Можно, конечно, назвать это цинизмом, но
лучше уж мой цинизм, чем идеализм, от  которого  ломаются  судьбы  и  гибнут
люди, причем гибнут, так и не поняв, что с ними случилось.
   - А что случилось с тобой? - прищурясь, спросила я. -  Почему  практик  и
реалист одинок, печален и не может найти себе компанию на вечер? Знает ли он
этому причину?
   Марк снова побледнел, хотя и не так сильно, как в клубе. Поворот руля - и
машина замерла у  тротуара.  Замолчал  мотор,  в  салоне  наступила  тишина.
Побарабанив пальцами по рулю, Марк глухо сказал:
   - Женщина, которую я люблю, умерла прошлой ночью. Вот моя  причина,  -  и
опустил подбородок на грудь.
   Я подавленно молчала, уставившись на приборный щиток.
   - А если ты спросишь,  почему  человек,  у  которого  только  что  умерла
любимая, идет в ночной клуб, я тебе отвечу, - он закрыл глаза и откинулся на
спину, - что не могу оставаться один. Что  мне  страшно.  Что  весь  день  я
прячусь  от  себя  и  от  своего  горя,  а  со  стороны  это  выглядит   как
бесчувственность.
   Внезапно он тихонько засмеялся. Я вздрогнула и  испуганно  повернулась  в
его сторону. Он сделал успокаивающий жест:
   - Со мной все в порядке. Просто я должен тебе  признаться  в  невероятной
глупости. Я обрадовался, когда ты принялась лупить меня сумкой!
   - А ты ко всему прочему еще и мазохист! - подытожила я.
   - А я и не скрываю! - преувеличенно бодро  ответил  он  и  повернул  ключ
зажигания.  -  Думаю,  что  ночные  заведения  не  вызывают  у  тебя  больше
энтузиазма.
   Я подтвердила.
   - Тогда предлагаю отправиться на прогулку в парк,  если,  конечно,  я  не
кажусь тебе подозрительной личностью, с которой  опасно  уединяться  в  тени
деревьев.
   Я заверила его в том, что он внушает мне  глубочайшее  доверие,  если  не
считать витиеватости произносимых им фраз. Он объяснил, что в этом  виновата
книга, которую он в настоящий момент редактирует: все герои там  изъясняются
именно таким языком. Мне вспомнилось золотое время, когда  я  тоже  работала
редактором и проводила  время  по  большей  части  на  диване  в  обнимку  с
рукописями, отдельные листы которых лежали вокруг меня, как  пасьянс.  И  на
сочинение романов время оставалось, не то что сейчас. Впрочем, даже если  бы
у меня вдруг появилось время, вряд ли я стала бы  тратить  его  на  кропание
новых опусов. Мысль о том, что меня никогда не будут печатать,  проросла  во
мне, как сорная трава, вызвав стойкое, непреодолимое отвращение к письменным
упражнениям.  Вслед  за  творческими  неудачами  напомнили  о  себе  неудачи
любовные, и когда я посмотрела на себя в зеркало  заднего  вида,  оказалось,
что выгляжу я так, будто это не у Марка, а у  меня  умер  кто-то  дорогой  и
единственный.
   С унылыми рожами мы  прошли  сквозь  чугунные  ворота  парка  Горького  и
поплелись в сторону чертова колеса, медленно возносящего всех  желающих  над
ночным городом.
   Стыдно сознаться, но наше гуляние завершилось  тем,  что  мы  под  шашлык
весьма прилично наклюкались, отчего не развеселились ни капельки, и  с  горя
полезли кататься на американских горках, после чего  желудок  Марка  выразил
желание вернуть свое содержимое природе. А  когда  Марк  вылез  из-за  живой
изгороди,  слегка  взбодрившийся,  но   сравнявшийся   цветом   с   зелеными
насаждениями, нам пришла в голову  мысль  отправиться  в  Серебряный  Бор  и
освежиться там купанием под луной.
   Само собой,  до  Серебряного  Бора  мы  так  и  не  добрались.  Машина  и
содержимое Маркова бумажника остались в распоряжении первого же  попавшегося
нам инспектора ГИБДД, а нам не оставалось ничего  лучшего,  как  прогулочным
шагом отправиться к Марку - благо в отличие от меня он жил в центре  столицы
нашей  Родины.  В  дороге  мы  исполняли  песни  советских  композиторов