ула и скрылась под спасительные края скатерти. Увидеть я ничего не успела,
но лицо вчерашней беременной с пистолетом представилось мне настолько  живо,
что я предпочла положиться не на зрение, а на инстинкт.
   - Доннерветтер! - услышала я сквозь отчетливый стук собственных  зубов  и
оглушительный грохот  сердца  раздосадованный  голос  Марка.  -  Оба  бокала
лопнули! Одновременно! Ты только  полюбуйся!..  Марина?  Ты  где?  Сейчас  я
выберусь из-под стола, вылезу на сцену и оторву голову этому фокуснику!
   - Позвольте вам помочь.
   Меня взяли за руки, края скатерти раскрылись, как занавес, и я  вернулась
обратно к людям, поддерживаемая обворожительно улыбающимся Себастьяном.
   - Приношу вам свои извинения за все эти неприятности,  -  произнес  он  с
трогательным сочувствием в голосе и еле слышно добавил:
   - Моя голова в твоем распоряжении.
   - О, ничего страшного, - срывающимся голосом ответила я и прошипела:
   - Оставь меня в покое! Видеть тебя не хочу.
   - Придется. Ничем не могу помочь. Да, хочу тебя предупредить - не  ложись
слишком поздно, завтра на работу, если ты еще не забыла.
   - Чихать я хотела на тебя и твою работу!
   - Не получится. Тебе от меня так просто не отделаться.
   Лицо Себастьяна вдруг оказалось так близко, а глаза его смотрели  на  мои
губы так яростно, что пол  под  моими  ногами  начал  тревожно  подрагивать,
словно предвещая землетрясение.
   Себастьян резко отпустил меня и ушел, даже не взглянув на обескураженного
Марка, который, не говоря ни слова, кивнул в ответ на мое объявление о  том,
что я отправляюсь домой, так же  молча  отвез  меня  и,  сухо  попрощавшись,
умчался в предгрозовую темноту.
   Проклятый Себастьян снова испортил мне все что  мог:  настроение,  личную
жизнь и расследование.

Глава 19

ДРУЖЕСКИЙ РАЗГОВОР

   Гроза гремела над ночной Москвой, разрывая угольно-черное небо  молниями,
ломая ветки деревьев, катясь кипящими потоками воды по безлюдным мостовым.
   Но тихо было в "Ступенях" - до подвала не долетал ни рокот грома, ни  шум
дождя. Тихо и пустынно - ушли официанты и бармен, охранники  и  повар,  ушла
уборщица. Тихо и темно - только в углу сцены неярко светился одинокий  софит
и  негромко  пели  струны  рояля.  Себастьян,  наигрывая  какую-то  приятную
мелодию, напевал себе под нос, но что - слов было не разобрать. Грустен  был
Себастьян, и песенка звучала невесело.
   Щелкнув, зажглась лампочка за столиком с  краю  возле  сцены.  Себастьян,
вздрогнув, вскинул голову. Музыка оборвалась.
   - А, это ты. Я и не заметил, как ты вошел.
   - Не мешаю? - спросил Даниель. Себастьян покачал головой, и пальцы  вновь
легли на клавиши.
   - Поговорить не желаешь?
   То же движение головой. Поют клавиши, поскрипывает под  ногой  Себастьяна
педаль.
   Даниель встал из-за стола и подошел к краю сцены.
   - Ладно. Тогда говорить буду я. Последнее время ты на себя не  похож.  Ко
всем придираешься. На всех злишься. Всеми недоволен. И не желаешь объяснить,
что происходит. А очень хотелось бы знать!
   - Со мной - ничего. - Себастьян смотрит куда-то в пространство.
   - Отлично! А с кем?
   - Ты сам прекрасно знаешь.
   - Если и знаю, то не понимаю. Поэтому хочу  услышать  все  от  тебя,  без
недомолвок и уверток. Объясни мне наконец все по-человечески!
   Клавиши издали короткий пронзительный вскрик и смолкли.
   - По-человечески! И рад бы, Даниель, да не могу! Я не человек! В  отличие
от тебя.
   - Ах, вот оно в чем дело! - Даниель вспрыгнул на сцену и подошел к роялю.
- Значит, Надя была права. Ты боишься, что я становлюсь  человеком!..  Но  с
чего ты это взял?
   - А ты не видишь? Не замечаешь? Ты усваиваешь человеческие  привычки!  Ты
сдал зависеть от своего тела! Ты.., ты...
   - Ну-ну, договаривай, - подбодрил Даниель.
   - Твое отношение к Наде...
   - Ого! Ему не нравится мое отношение к Наде! Тогда мне не  нравится  твое
отношение ко мне, дорогуша! Не по-товарищески это как-то, не по-дружески!
   - Прекрати ерничать! - Себастьян вскочил и захлопнул крышку клавиатуры.
   - Нет, это ты прекрати! Хватит нести ахинею! Тебе давно  пора  прочистить
мозги! И я этим сейчас займусь!
   Даниель сгреб Себастьяна за шиворот и хорошенько встряхнул. Тот вырвался,
отпрыгнул в сторону и выставил вперед кулаки, зло сверкая глазами.
   - Смотрите на него! Он драться со мной собрался! Со своим лучшим  другом!
И я молодец! Дружить с таким идиотом!.. Ну конечно, я веду себя как человек,
разумеется! Думаешь, ты сейчас ведешь себя как ангел? Ошибаешься! Ты  ведешь
себя как самый настоящий глупый упертый мужик, который если что  втемяшит  в
свою тупую голову, так это уж  ничем  не  выбьешь!  Мы  живем  среди  людей,
вспомни, что Михаил говорил нам по этому поводу. А если бы мы приняли  облик
деревьев, дубов каких-нибудь, ты бы что, возмущался, что  с  меня  по  осени
облетает листва? Из-за чего ты устраиваешь такую трагедию, достал не  только
меня, но и Марину бедную, которая вообще уж не  знает,  с  какой  стороны  к
тебе, уроду, подойти? Из-за чего, скажи?
   - Да из-за того! - заорал Себастьян. - Конечно, я упертый дурак,  но  ты,
умник, забыл, что люди умирают! Понимаешь, умирают! Рано или поздно  -  все,
каждый, понимаешь, каждый!
   Повисла тяжелая пауза, а потом Даниель с сожалением сказал:
   - Бедненький ты мой. Боишься, что я стану человеком. Но,  судя  по  твоим
словам, если кто и станет человеком, то это ты, причем гораздо быстрее,  чем
я. Страх смерти - самое человеческое качество, и я что-то не замечал раньше,
чтобы оно было присуще ангелам.

Глава 20

НЕ БЫЛО НИ ГРОША, ДА ВДРУГ АЛТЫН

   Рабочая неделя пролетела так быстро, словно состояла не  из  дней,  а  из
часов. Конечно, с тех пор как я поступила на службу в детективное агентство,
время для меня стало лететь гораздо быстрее, но  на  сей  раз  его  скорость
стала, на мой взгляд, просто неприличной, и, будь моя воля,  я  без  всякого
снисхождения оштрафовала бы его за превышение.
   Жизнь в агентстве била ключом, но все  как-то  мимо  меня.  Я  заявлялась
туда, когда хотела, и уходила, когда мне вздумается, всячески  нарываясь  на
замечания и порицания. Но, как ни старалась, добиться ни того, ни другого не
могла. Себастьян в те редкие минуты, когда мне удавалось пересечься  с  ним,
смотрел сквозь меня и даже на дерзости мои, становившиеся день ото  дня  все
рискованней, упорно не реагировал. Даниель улыбался себе под нос  и  был  со
мной так мил и ласков, что я непременно бы расцеловала его в обе щеки,  если
бы не боязнь нарушить хрупкое равновесие, установившееся наконец между ним и
Надей, которая стала кроткой, мягкой и спокойной, будто ее кем-то подменили.
Я пыталась осторожно выяснить  причину  такой  благостности,  но  с  нулевым
результатом. Радовало и другое - хотя до откровенного саботажа, как я,  Надя
не опускалась, поручения выполняла безукоризненно и начальству не хамила, но
на Себастьяна, в знак солидарности со мной, смотрела василиском. Успехов мне
неделя, признаться откровенно, не принесла никаких. Марк после  веселенького
вечера в "Ступенях" как сквозь землю провалился, и это меня удивляло мало  -
за  два  дня  нашего  знакомства  я  успела  проявить  себя   как   опасная,
несдержанная, неумная и  лживая  до  крайности  личность.  Вместе  с  Марком
провалились почти все надежды узнать побольше о Прошиной, о  ее  ненайденном
сочинении и о людях из ее окружения, не желавших  превращаться  в  персонажи
скандальной книги, и в первую очередь - о Крымове. Оставшаяся  часть  надежд
гоняла по городу в  компании  неуловимой  Вари,  с  которой  за  все  время,
прошедшее с абсентовых посиделок, связаться мне не удалось.
   Словом, это был полный провал. Единственное, что я сделала за пять  дней,
- пять раз просмотрела  "Никитский  бульвар"  и  возненавидела  неплохой,  в
общем,  фильм  лютой  ненавистью.  Невесть  почему,  особенно  невзлюбила  я
французскую  Джульетту  -  настолько,  что,  когда  главные  герои  начинали
целоваться (а как всякие влюбленные, целовались они часто, по поводу  и  без
оного), я стискивала зубы и нажимала на кнопку перемотки с такой силой,  что
несчастный пульт дистанционного управления жалобно потрескивал.
   Вечер пятницы доконал меня окончательно. Даниель отпустил нас с  Надей  с
работы пораньше - они  вдвоем  отправились  гулять,  несмотря  на  угрожающе
почерневший на западе горизонт, порывы ветра,  поднимающие  в  воздух  клубы
пыли  и  бумажный  мусор,  и  утробный  угрожающий  рокот,  разносящийся   в
преждевременно опустившихся на город желтоватых сумерках, а я  спустилась  в
метро - одинокая, неудачливая и очень несчастная.
   Дома  меня   ждали   остатки   купленной   вчера   в   палатке-фургончике
курицы-гриль, банка кукурузы и кассета с "Никитским  бульваром",  которую  я
достала из чехла, с омерзением повертела в руках и, скривившись,  словно  от
зубной боли, убрала обратно.
   За окнами совсем стемнело. Когда я вцепилась зубами  в  холодную  курицу,
дом вздрогнул от оглушительного раската грома. По стеклам, жестяным  откосам
окон и балконным перилам застучали крупные капли, сперва редко и  отчетливо,
потом все чаще, пока наконец не слились в ровный гул - на  город  обрушилась
гроза.
   Бушующая  за  окнами  гроза,  неизвестно  почему,   настроила   меня   на
романтический лад. Порывшись в ящиках стенки, я извлекла оттуда три  плоские
свечки, пустив их плавать  в  наполненную  водой  хрустальную  вазу,  зажгла
фитильки. Налила в узкий бокал на высокой ножке немного  вермута,  запустила
диск с мелодиями в исполнении оркестра Поля Мориа и, присев  в  приглашающем
реверансе, закружилась по комнате с воображаемым кавалером.
   Сказочный бал моей фантазии прервало  грубое  вторжение  современности  -
очнулся телефон.
   - Что делаешь? - спросила трубка голосом Марка.
   От неожиданности я не придумала ничего лучше, чем сказать правду:
   - Танцую с привидениями. А ты?
   - Беседую с привидением. И мечтаю пообщаться с живым человеком. Не хочешь
составить мне компанию?
   - С удовольствием, вот только... - я с сомнением посмотрела в окно. Гроза
и не думала утихать.
   - Я заеду за тобой, и мы отправимся в одно чудное место.
   - Вообще-то мы с тобой  уже  были  в  двух  чудных  местах,  -  осторожно
заметила я. - Если ты помнишь, оба раза закончились не лучшим образом.
   - На этот раз все будет не так, обещаю. Собирайся, я уже еду.
   Пожав  плечами,  я  положила  трубку  и  стала  задувать  свечи,  попутно
обдумывая, как же мне все-таки завести с  Марком  разговор  о  Прошиной.  Не
успела я выключить музыку,  как  телефон  зазвонил  снова.  Услышав  "алло",
произнесенное на том конце провода, я  поняла,  что  заработал  принцип  "то
пусто, то густо" - это была Варя.
   - Слушай! - возбужденно  воскликнула  она.  -  Ко  мне  сейчас  приходила
милиция!
   - По какому поводу?
   - Как по какому? По поводу убийства Женьки, конечно!  Слушай,  эти  менты
все-таки ужасно  противные  -  уж,  кажется,  и  рожа  симпатичная,  и  одет
нормально, а говорит - как железкой по стеклу! Слава богу, я хоть  не  одна,
все-таки полегче.
   - Вадик вернулся?
   - Дождешься от него, от этого Вадика! Нет, это Лина, ты, наверное, ее  не
знаешь. В общем, я им сказала все, что я про Крымова думаю. А, кстати, зачем
он тебе понадобился?
   Удивительно, она запомнила! А ведь, казалось бы, в  такой  пьяной  голове
ничего не могло удержаться.
   - Ты для себя с ним познакомиться хочешь или для  детективного  агентства
своего?
   Я похолодела. Болтливая идиотка! Интересно, она хоть  догадалась  уйти  в
другую комнату, чтобы  эта  ее  подруга  ничего  не  услышала.  И  как  меня
угораздило протрепаться этой дуре, где я работаю.
   - Варь, ты извини, - скрипя зубами, процедила я, - у меня свидание горит.
Давай потом поговорим.
   - Отлично! Тогда позвони мне попозже, я все равно до двух ночи  не  засну
точно. Или завтра с утра, часов в одиннадцать. - Варвара вдруг  зашептала  в
трубку:
   - Обязательно позвони. Я тут такое  узнала,  -  и  снова  бодрым  громким
голосом:
   - Ну, пока! Лина тебя хоть и не знает, но много о тебе  от  меня  слышала
хорошего, поэтому передает тебе большой привет.
   - Ей тоже, - ответила я, недоумевая, чему обязана таким вниманием к  моей
скромной персоне. - Завтра позвоню. Счастливо.
   Природа была снисходительной к Марковым прихотям - к тому моменту,  когда
он зазвонил в мою дверь, ливень стих, и вялые отголоски  грозы  стремительно
таяли в посвежевшем, промытом воздухе,  остро  пахнувшем  мокрой  зеленью  и
землей. Так что, если у меня и был повод возражать против визита в очередное
"чудное место", повод этот растаял вместе с чернильно-черной тучей.
   Что удивляло больше всего - так это стремление Марка произвести  на  меня
впечатление своим знанием клубно-ресторанной жизни  Москвы.  Задача,  кстати
говоря, не отличалась сложностью - я эту самую жизнь практически  не  знала,
по той простой причине, что никогда ею не интересовалась. С другой  стороны,
то,  что  Марк  чувствовал  себя  в  московских  питейно-гастрономических  и
танцевальных заведениях как рыба в воде, меня ни чуточки не удивляло -  куда
еще  пойти  иностранцу  в  чужом  городе,  особенно  если   нужно   охмурить
какого-нибудь автора или, напротив, быть охмуренным (и совсем не обязательно
автором,  подойдут  и  девицы,  размахивающие  сумками  направо  и   налево,
периодически попадающие то под обстрел, то под действие полтергейста).
   Очередное "чудное место" оказалось крохотным домашним  ресторанчиком,  на
котором снаружи даже не было вывески, из чего следовало логически заключить:
чужих здесь не ждали и не приглашали. Марк был своим.
   Ресторан "Часы с кукушкой" состоял из двух крохотных смежных  залов.  Наш
столик находился в том, что побольше, возле нерастопленного камина, на полке
которого стояли симпатичные фарфоровые безделушки, очевидно,  очень  старые,
сплошь  испещренные  тоненькими  сплошными  трещинками  -  следами   склеек.
Особенно мне понравился лысый старичок в лаптях и косоворотке, солящий кусок
черного хлеба. В ресторанчике царила пестрота - ничего  похожего  на  единый
стиль или глубокий дизайнерский замысел, - и, кажется, именно это  придавало
заведению особый уют. Разная мебель  -  тут  стулья  с  резными  спинками  и
ножками, тут диванчик с  деревянными  подлокотниками,  там  старое-престарое
кресло, покрытое расшитым узорами и бахромой чехлом, а  здесь  вообще  пуфик
возле журнального столика с инкрустацией в виде шахматной доски, а на пуфике
- молодой человек с ужасно знакомым лицом, кажется, начинающий пародист.  На
стенах - не только коврики, тарелки с разнообразными  сюжетами  и  те  самые
часы с кукушкой, давшие название всему заведению,  но  и  полки  со  старыми
книгами (мне сразу захотелось спросить у  Марка,  не  крадут  ли  их,  но  я
сдержалась). И - огромная голова волка с угрожающе оскаленными зубами.
   Владелицей ресторанчика была знаменитая актриса пятидесятых,  игравшая  в
свое время бойких комсомолок, отправляемых измученным их бешеной активностью
советским правительством на стройки в  Сибирь  и  на  подъем  индустриальных
гигантов, и превратившаяся ныне в аристократического вида даму,  уместную  и
на балу, и в  дворянской  усадьбе.  Она  поздоровалась  с  нами,  приветливо
потрепала меня по щеке, спросила у Марка, что мы будем заказывать к  чаю,  и
удалилась, а я все, не отрываясь, как зачарованная, смотрела на волка.
   - Что,  нравится?  -  заметив  мой  напряженный  интерес,  снисходительно
спросил Марк.
   - Угу, - промычала я, стараясь загнать назад  отчетливо  проступающее  на
лице выражение ужаса. - Неужели они действительно бывают такие здоровые?
   - Бывают и больше, можешь мне поверить, -  ответил  Марк  и,  засмеявшись
тому, как я зябко поежилась, добавил:
   - Мне ли это не знать, я как-никак один из них.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   Марк наслаждался достигнутым эффектом.
   - Видишь ли, в тех краях, где я  вырос,  бытует  поверье:  если  в  семье
рождаются подряд пять мальчиков и  ни  одной  девочки  между  ними,  значит,
пятый, когда вырастает, становится оборотнем. Так вот я - пятый сын в семье,
где нет дочерей.
   - Спасибо, что предупредил! - Театральным  жестом  я  придвинула  к  себе
столовый нож. Марк засмеялся. -  Значит,  меня  угораздило  познакомиться  с
оборотнем?
   - Именно так.
   - А ты опасен?
   - Смотря каким легендам верить. Одни говорят, что на людей я не  нападаю,
но встреча со мной приносит несчастье.
   - Ну все, я пропала!
   - Подожди расстраиваться. Ты же не видела меня в моем подлинном  обличье,
так что можешь успокоиться. До  поры  до  времени.  Но  уж  если  увидишь  -
берегись, потому что говорят, что я могу убить своим горящим взглядом.
   - Жуть какая.
   - Ага. В отличие от обычных волков,  которые,  как  известно,  падаль  не
едят, я частенько отправляюсь на кладбище,  где  разрываю  могилы  и  поедаю
трупы.
   - Вкусно?
   - Нет, конечно, но положение обязывает. А по другим легендам, я и  совсем
отталкивающая личность - пью кровь, как вампир.
   - Ну, это что-то уж совсем не похоже на волка.
   - А от волка я и внешне отличаюсь. У меня красные глаза и черные зубы.
   - Симпатяга какой.
   - Да. И с обыкновенными волками я не смешиваюсь, в стае с ними вместе  не
живу - они меня боятся.
   - Ну, все,  хватит,  -  сказала  я,  потирая  руками  плечи  -  то  ли  в
ресторанчике было прохладно, то ли меня и впрямь начал бить озноб.  -  Давай
поговорим о чем-нибудь более жизнеутверждающем.  Например,  расскажи  мне  о
своих братьях.
   - Они не оборотни.
   - Спасибо, об этом я уже догадалась. Внезапно  лицо  Марка  вытянулось  и
побледнело, а забытая на нем улыбка превратилась в гримасу - словно на  язык
ему попала какая-то горечь.
   - Тему животного мира можно продолжить, - саркастически  произнес  он.  -
Как говорите вы, русские, на ловца и зверь бежит.
   Я вздрогнула и хотела спросить,  что  это  значит,  но  тут  на  кремовую
скатерть упала тень, и, подняв  голову,  чтобы  определить  ее  источник,  я
увидела Крымова.
   Я узнала его сразу, хотя разница между героем фильма, которого он играл с
такой правдивостью и обаянием, и человеком,  подошедшим  к  нашему  столику,
была огромной.
   Он ужасно подурнел - располнел и  обрюзг,  и,  хотя  по-прежнему  казался
очень молодым, теперь эта молодость совсем не  шла  ему,  как  и  его  новая
короткая стрижка, в согласии с модой торчащая в разные  стороны  (в  далеком
детстве такая укладка носила название "взрыв на макаронной  фабрике").  Одет
он был дорого и модно, но вся одежда висела на нем мешком и  выглядела  так,
будто он спал прямо в ней, не  раздеваясь,  причем  не  одну  ночь.  Голубые
глаза, раньше такие живые и выразительные, тускло смотрели из-под  припухших
век, и казалось, что на них лежит густой слой пыли.
   - Здравствуйте, Лева. Рад вас видеть. Садитесь к нам, -  сердечно  сказал
Марк,  изумив  меня  перепадами  настроений.  Минуту  назад   он,   кажется,
совершенно искренне хотел, чтобы Крымова здесь не было,  а  теперь  говорит,
что рад ему, - и это выглядит также достоверно.  То  ли  Марк  тоже  великий
актер, то ли тут есть что-то, чего я пока не понимаю.
   Крымов кивнул и, дернув губами, ответил:
   - Взаимно.
   У меня создалось впечатление, что это недлинное, в общем-то, слово далось
ему с трудом.
   - Принести вам стул? - заботливо спросил Марк.
   Крымов мотнул головой и через пару секунд сам  придвинул  стул  к  нашему
столику.  Пока  он  отсутствовал,  я  не  смогла  удержаться  и,  язвительно
улыбаясь, вполголоса уколола
   Марка:
   - Ты же говорил, что незнаком с ним.
   - А я тебе соврал. Не все же тебе врать, верно? - в тон мне ответил он.
   Когда Крымов сел за стол, Марк представил нас друг другу.  Я  пролепетала
что-то идиотское по форме и  восхищенное  по  содержанию,  получив  в  ответ
несколько равнодушных бессловесны