ли воскрес?..
     Он всегда быстро соображал, мой старший брат. Хотя - я не  мог  этого
не видеть - мое возвращение к жизни не было столь  мучительным.  Возможно,
это из-за того, что я раскопал  его  раньше  времени?  Я  ничего  не  стал
объяснять брату, а просто протянул ему руку и помог выбраться  наверх.  На
его худой мальчишеской шее все еще синели нерассосавшиеся трупные пятна...
     Между нами повисло неловкое молчание. Так бывало и раньше,  когда  он
или я  куда-нибудь  уезжали  надолго.  Мы  отвыкали  друг  от  друга  -  и
встречались вновь отчужденными людьми, хотя и быстро  все  возвращалось  в
прежнюю колею: слишком много было в нас общего. Но теперь  моя  неловкость
усиливалась еще тревожным ожиданием: Голос...  слышал  ли  он  Голос?  Все
упиралось в это. Неожиданно я снова почувствовал себя тем  самым  "младшим
братишкой", который с замиранием сердца ожидает: что скажет старший  брат?
Старший брат  поглядел  на  стремительные  багровые  тучи,  уносящиеся  на
восток, и чужим, бесцветны голосом проговорил:
     - Мы... должны... идти...
     Сердце во мне оборвалось.
     - Куда? - спросил я мертвыми губами, хотя уже и так знал ответ.
     Он показал рукой в сторону шоссе - туда,  куда  ушел  старик...  куда
ушли все они... и куда повелевал идти ему Голос...
     - Но зачем? Зачем?  -  выкрикнул  я  запальчиво,  словно  бы  пытаясь
переспорить Голос, которого не слышал.
     Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, явно не понимая моих слов,
как будто я заговорил с ним на тарабарском языке. Для него все было  ясно:
он слышал Голос, и Голос звал его туда -  на  восток...  Я  разозлился  на
самого себя: а ты что думал? Они ведь не отмечены числом, как ты, - ЧИСЛОМ
ЗВЕРЯ! И одновременно с  депрессией  (этой  единственно  верной  спутницей
жизни) на меня обрушились воспоминания. Они всегда  шли  рука  об  руку  -
воспоминания и депрессия. Они захлестнули  меня,  подобно  большой  волне,
погрузив в пучину того бездонного и беспросветного отчаяния, в  котором  я
пребывал последние годы своей жизни. И это была не просто депрессия  и  не
просто воспоминания, а тугой кровоточащий сгусток боли, который  зародился
во мне (как зарождается плод в чреве женщины) давным-давно и с  годами  не
только не рассасывался,  но,  наоборот,  уплотнялся  и  увеличивался,  как
кровяной тромб в сердечном сосуде...  Или  как  спрут,  питающийся  кровью
своей жертвы... И прежде чем я осознал, что в это мгновение весь  мир  для
меня  изменяется  губительно  и   безвозвратно,   мои   губы   прошептали:
"Сандра!.."
     САНДРА! РИГА! ЛАТВИЯ!
     Для меня эти три слова  были  однозначны.  Сандра...  Она  умерла  от
сахарного диабета, когда мне не было и  шестнадцати...  И  теперь  с  этим
именем ко мне пришла полная ясность - и облегчение. Облегчение томившегося
в ожидании камерника, наконец-то приговоренного к смерти...
     ЧИСЛО, сказал я себе, НА ТЕБЕ ЧИСЛО ЗВЕРЯ. ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО ТЫ НИКОГДА
БОЛЬШЕ НЕ УВИДИШЬ ЕЕ, ПОТОМУ ЧТО ВЫ ОКАЖЕТЕСЬ В РАЗНЫХ МИРАХ. НО ТЫ ДОЛЖЕН
УВИДЕТЬ  ЕЕ,  ПРЕЖДЕ  ЧЕМ  ВЫ  РАССТАНЕТЕСЬ   НАВСЕГДА,   -   ТЕПЕРЬ   УЖЕ
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НАВСЕГДА. ТЫ НЕ МОЖЕШЬ НЕ УВИДЕТЬ ЕЕ. ВСЕ ЭТИ ГОДЫ ТЫ  ДУМАЛ
ТОЛЬКО О НЕЙ, ДАЖЕ В МОГИЛЕ. И ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ИДТИ СЕЙЧАС  НА  ВОСТОК  -  ТЫ
ДОЛЖЕН ИДТИ НА ЗАПАД, В РИГУ, БРОСИВ ВСЕ. ГОСПОДИ!  ДА  РАЗВЕ  ЖЕ  МЫСЛИМО
ТЕПЕРЬ, КОГДА ПОСЛЕ ДЕСЯТИ ЛЕТ  ЗАТЯЖНОЙ  ДЕПРЕССИИ  И  ОТЧАЯНИЯ  -  ПОСЛЕ
БЕСКОНЕЧНОСТИ СМЕРТИ И ПЕРЕД БЕСКОНЕЧНОСТЬЮ ЛЕЖАЩЕГО НА ТЕБЕ ПРОКЛЯТИЯ,  -
ТЕБЕ ВНОВЬ НЕНАДОЛГО БЛЕСНУЛА НЕЧАЯННАЯ НАДЕЖДА, -  РАЗВЕ  МЫСЛИМО  ТЕПЕРЬ
ДУМАТЬ О ЧЕМ-ЛИБО ДРУГОМ?!
     Я засмеялся, я захохотал - до того нелепой показалась мне сама  мысль
об этом: вообразить только, я могу вновь  увидеть  мою  Сандру  -  и  буду
думать о чем-то другом? Смеясь, спотыкаясь от смеха, я двинулся вперед,  и
щеки у меня были почему-то мокрые. Кажется, от  надрывного  смеха  я  даже
слегка обмочился, но от этого только захохотал пуще прежнего. Ноги уже  не
держали меня, я споткнулся, сел на землю - и  меня  сотрясли  рыдания,  не
менее сильные, чем смех. Это был нервный припадок,  вызванный  напряжением
последних часов - напряжением, которое я ошибочно принимал  за  абсолютное
спокойствие. Он прошел так же быстро, как и начался. Я  поднялся  и  вытер
лицо мокрым, грязным рукавом.
     Брат смотрел на меня с недоумением.
     - Послушай, - сказал он, - ведь ты скоро увидишь ее.
     Он сказал это так просто и уверенно... Я  усмехнулся.  Действительно,
если бы на моем месте был он, то все было бы именно так. Но ведь он еще не
знал. Он еще не знал про ЧИСЛО. И тогда я взял его за рукав и сказал:
     - Пошли.
     Холмик земли, который я  насыпал  над  своей  могильной  плитой,  был
нетронут. Я снова с невольным удовлетворением отметил, как хорошо  упрятал
ее. Да, вовремя я заметил и скрыл ЧИСЛО!..  Я  не  стал  ничего  объяснять
брату,  но,  раскидав  глину,  просто  ткнул  его  пальцами  в   глубокие,
шероховатые борозды. Он посмотрел  на  меня  долгим  взглядом  и  принялся
водить по надписи рукой, распознавая: кончик, петелька - кончик,  петелька
- кончик, петелька...
     666.
     ЧИСЛО.
     ЧИСЛО ЗВЕРЯ.
     Он отдернул руку, словно обжегся, и побледнел, как смерть.
     - Нет, - сказал он, и в голосе его было отчаяние. Отчаяние и жалость.
     Я хотел успокоить его,  но  он  отшатнулся  от  меня  в  страхе  и  -
отвращении.
     Вот и все. ПРОКАЖЕННЫЙ.
     Я не стал снова закапывать свою надгробную плиту. Теперь это казалось
мне неважным. Тяжело поднявшись, не глядя на брата, я направился к  шоссе.
Теперь он знает все. И он сделал свой выбор - не в мою пользу,  а  значит,
он  просто-напросто  перестал  существовать   для   меня.   РИГА   -   вот
единственное,  что  сейчас  имеет  для  меня  значение.  Рига...  Шестьсот
километров  по  шоссейным  дорогам  до  Москвы...   Транспорт,   вероятно,
бездействует... придется идти пешком... Затем из Москвы до  Зилупе...  Все
же  надо  проверить,  возможно,  удастся  найти  брошенный   автомобиль...
Заправки, конечно, не работают... Впрочем, это не  страшно:  можно  менять
автомобили по мере того,  как  будет  расходоваться  в  них  бензин...  Но
вначале нужно дойти до ближайшего населенного пункта... Так, что это у нас
будет? Козельск, крошечный городок в десятке километров отсюда на запад по
шоссейной дороге... Что ж, отлично, не будем терять времени!
     Брат, всхлипывая, шел за мной. Мой старший брат, который моложе  меня
на пять лет. Ему по-прежнему было всего девятнадцать, как в год смерти,  и
сейчас он казался мне пацаном - таким, каким, наверное, был для него  я  -
при жизни. При ЕГО жизни. Тогда мы были одно целое - водой  не  разольешь,
но теперь наши дороги должны разойтись. До шоссе мы еще дойдем вместе,  но
затем расстанемся навсегда: он пойдет на восток, со всеми, а я - один - на
запад.  Я  надеялся,  я  очень  надеялся,  что  успею  дойти  прежде,  чем
воскрешение коснется тех, что умерли десять лет назад.
     Я еще издали услышал этот шум: нескончаемое шарканье множества ног об
асфальт. Я выбрался  из  кустов  на  обочину  и  остановился,  захваченный
страшным зрелищем. Сотни, тысячи, десятки тысяч людей в  тяжелых,  мокрых,
грязных одеждах двигались непрерывным потоком слева направо - с запада  на
восток.  Они  были  совершенно  одинаковы  на   вид:   ввалившиеся   щеки,
остекленелые взгляды, безвольно болтающиеся руки  и  прямые,  как  ходули,
ноги, производящие этот шаркающий, скребущий по душе звук. Откуда они шли?
С разбросанных по округе кладбищ? Господи, сколько же  покойников  пожрала
земля - и извергла из себя, пресытившись!
     За моей спиной треснула ветка, и брат встал  у  меня  за  плечом.  Он
завороженно смотрел на проходящих мимо людей, и его  сузившиеся,  несмотря
на сумерки, зрачки светились  изнутри,  как  замочные  скважины  в  другой
мир... Конечно, ведь он тоже видит нечто,  недоступное  моему  восприятию.
Меня кольнула ревность: этот мир отбирал у меня брата,  и  это  тоже  было
неизбежно и непоправимо, потому что между нами пролегла пропасть. ЧИСЛО.
     Наконец брат словно очнулся.
     - Послушай, может быть, ты ошибаешься? - спросил он с надеждой.
     Я только усмехнулся и ничего не ответил.
     - Что ты собираешься делать? - спросил он.
     - Пойду в Ригу.
     - Пешком?
     - Пешком.
     Он помолчал, поглядел на проходящих мимо людей, потом  на  меня  -  и
сказал твердо:
     - Я с тобой.
     - Это еще зачем? - удивился я.
     - Не можешь же ты идти один.
     - Почему это не могу, позволь узнать?
     Он молчал, но в его взгляде светилось упрямство.
     - Строишь из себя героя? - спросил я жестко. - Хочешь принести себя в
жертву братским чувствам?
     Он вспыхнул.
     - Ты не имеешь права так говорить!
     Я посмотрел на него с сожалением.
     - Послушай, мальчик, - ласково сказал я, - мне сейчас  совсем  не  до
споров. То, что я раскопал тебя на  свою  голову,  вовсе  не  значит,  что
теперь ты можешь путаться у меня под ногами. Сейчас я пойду на запад, а ты
пойдешь на восток, и мы расстанемся добрыми друзьями. Ты меня понял?
     Я нарочно назвал его мальчиком, чтобы  задеть  за  живое.  Я-то  ведь
хорошо знал, что самый болезненный вопрос между братьями -  это  вопрос  о
старшинстве и первенстве. И я достиг своей цели.  Брат  опять  вспыхнул  и
обиженно выкрикнул:
     - Ну и иди к черту!
     - Вот именно, - мрачно подтвердил я.
     На этом наш разговор закончился. Я чувствовал себя предателем, однако
я должен был  так  поступить:  кто  знает,  что  ожидало  меня  впереди  -
наверняка, ничего хорошего. Зачем же втягивать в это дело кого-то еще?
     Нечего было и пытаться идти против этого сплошного потока  по  шоссе.
Самым удобным было шагать по обочине. Человеческий поток справа от меня  и
багровые тучи надо мной двигались мне навстречу. Я и думать забыл о брате,
теперь он был для меня отрезанным ломтем. Во всем теле была необыкновенная
бодрость и легкость. Ноги приятно  пружинили  на  толстой  подушке  старой
хвои, перемешанной с песком. Вскоре человеческий поток начал редеть, а еще
через четверть часа иссяк совсем, и я остался на дороге один.  Тогда-то  и
услышал я позади сбивающиеся, поспешные шаги и, обернувшись, увидел брата.
Он шел за мной как привязанный, от самого кладбища.
     Что за черт!
     Я остановился, и он тоже остановился в двадцати шагах от  меня.  Меня
охватила злость.
     - Зачем ты идешь за мной? Отправляйся обратно!
     Но он только упрямо помотал головой.  Мы  стояли  одни  возле  пустой
шоссейной дороги, и над нами стремительно проносились багровые  тучи.  Его
глупое упрямство меня раздражало. Я решительно двинулся  к  нему,  но  он,
словно почувствовав в моих действиях угрозу, опасливо отбежал на несколько
шагов. Тогда я подобрал с земли сухой сучок и бросил в него. Так  отгоняют
бродячую собаку, привязавшуюся на улице. Но он лишь отошел еще  на  шаг  и
снова остановился, явно не собираясь отступать.
     - Дурак! - крикнул я. - Мальчишка!
     Он набычился, но не сдвинулся с места.
     Я безнадежно махнул рукой: пусть поступает, как знает. ЧТО Я,  СТОРОЖ
БРАТУ МОЕМУ? Я поднялся на опустевшее шоссе и, решив больше не тратить  на
брата драгоценное время,  двинулся  дальше.  Я  надеялся,  что  вскоре  он
одумается или просто ослабеет в своем благородном порыве  и  сам  повернет
обратно - туда, куда его звал Голос.
     Слева и справа, подступая к самой  дороге,  тянулся  старый  сосновый
лес. Совсем незнакомый мне лес. Интересно, подумал я, сколько же  это  лет
прошло с моей смерти? Я впервые задумался об  этом  по-настоящему.  Прежде
всего я попытался припомнить,  когда  я  умер.  Это  оказалось  не  так-то
просто. Современный человек хорошо знает, когда он родился, потому что это
постоянно ему пригождается. А вот помнить  годовщину  смерти  -  это  дело
родственников... Я принялся перебирать в памяти  последние  события  своей
жизни... В середине девяностых я был еще жив, потому что с  этим  временем
связано начало моей литературной карьеры...  В  1996-7  вышли  первые  мои
книжки... В конце 1998 началась война, а в начале следующего  года...  Мне
показалось, что я приблизился  к  роковой  черте...  Смутное  воспоминание
отозвалось болью в горле и в затылке... Я остановился и схватился за  шею,
словно меня комар  укусил.  Пальцы  нащупали  неглубокую  ямку,  затянутую
неестественно гладкой кожей. Такая кожа образуется на  месте  операционных
швов или заживших ран. Однако эта рана никак не могла зажить,  потому  что
ранение было смертельным... Да, да, все так и было:  "призраки"  применяли
пули со смещенным центром тяжести - попав в тело,  такая  свинцовая  чушка
могла блуждать по нему полчаса по самой прихотливой  траектории,  разрывая
внутренности и дробя кости. Мне повезло: я умер мгновенно.  Пуля  вошла  в
горло и вместе с мозгами вылетела из затылка...  (Интересно,  повлияло  ли
это на мои посмертные мыслительные способности?) Я прощупал обеими  руками
затылок... Ага, вот и второе отверстие, на нем даже волосы  не  отросли...
Теперь я понимал, почему в первые мгновения мне было так трудно глотать...
     ...Итак, меня убили спустя девять лет после смерти брата. Но  сколько
лет прошло после моей смерти? Десять? Двадцать? Сто? А может, вся  тысяча?
Нет, вряд ли: за тысячу лет от старого кладбища не осталось бы и следа,  а
ведь даже наши гробы прогнили не до полной  трухлявости.  Но  никак  и  не
меньше полувека - достаточно оглянуться вокруг: этих лесов не было  в  мое
время и в помине, а ведь для того, чтобы деревья успели  подрасти,  должны
были пройти десятилетия...
     Всюду произошли явственные изменения. Вот знакомый ручей - русло  его
пересохло... Вот старый холм - но  теперь  он  густо  порос  лесом,  а  от
деревянных построек не осталось и следа... А  вот  за  этим  поворотом,  в
направлении Турушина,  раньше  была  бензоколонка.  Я  свернул  направо  и
действительно  увидел  заправочную  станцию.  Широкая   заасфальтированная
площадка... стеклянная будка... блестящие автоматы... Возле них не было ни
одного автомобиля. Зато на обочине лежал какой-то аппарат. С  любопытством
я обошел его вокруг. Больше всего он походил на пузатый самолет,  какие  в
моем детстве можно было увидеть на каруселях. Два коротких  крыла  торчали
по сторонам  от  пустой  стеклянной  кабины.  Внутри  штурвал  и  бортовые
компьютеры. В  жестяной  клепаной  обшивке  сильные  вмятины,  серебристая
краска во многих местах слезла, железо крошилось от рыжей ржавчины. Должно
быть, эта махина была брошена в спешке и пролежала здесь не один год.  Это
наводило  на  самые  печальные  размышления.  Неужели  война  продолжалась
несколько десятилетий? Интересно, чьей  победой  она  закончилась?  Скорее
всего, общим поражением, как и всякая гражданская война... М-да,  вряд  ли
мне удастся отыскать здесь действующий транспорт: все равно, наземный  или
воздушный...
     Я вернулся на шоссейную дорогу. Брат, поджидавший меня  на  развилке,
предусмотрительно отбежал к обочине и опасливо следил оттуда: не  погонюсь
ли я за ним? Но я  не  обратил  на  него  никакого  внимания:  он  уже  не
существовал для меня. Единственное, что сейчас для  меня  существовало,  -
это крошечный городок Козельск. Может  быть,  там  мне  больше  повезет  с
транспортом?
     Но не успел я сделать и  сотни  шагов,  как  услышал  крик.  Это  был
истошный женский вопль, исполненный ужаса и отчаяния. Так могла бы кричать
мать, на глазах у которой самосвал сбил  единственного  ребенка.  Господи,
что там случилось? Остановившись на мгновение, я рванул  вперед  и  вскоре
увидел такое, что волосы  встали  у  меня  дыбом.  Поперек  дороги  стояла
деревянная  тачка,  наполненная  собачьими  трупами.  На  тачке  лицом   в
выпяченные розовые соски недавно ощенившейся дохлой сучки лежала женщина в
летнем цветастом платье. Платье было задрано сзади. Черный человек,  держа
ее за длинные волосы на затылке, выкручивал ей за спиной обнаженную  руку.
Заслышав мое приближение он вскинул ко мне черное  лицо,  перекошенное  от
злобы, и я увидел, что на лбу у него горит огненный знак.
     В два огромных прыжка я преодолел расстояние между нами и  взметнулся
в последнем броске.  Время  замедлилось,  растянулось,  как  резина.  Наши
взгляды встретились,  его  черные  губы  искривились  в  злобной  усмешке,
обнажив желтые клыки.
     Он не торопился, хотя и не мешкал, словно точно все рассчитал.  Когда
носок моей левой ноги оторвался от асфальта, он рывком вздернул женщину за
волосы, развернув лицом к себе, и два раза молниеносно ударил  пальцами  в
живот. Пальцы у него были  черные  и  длинные,  как  у  летучих  мышей,  с
острыми, изогнутыми когтями. Они два  раза  вошли  в  живот  женщины  и  с
чмоканьем вышли из него... При этом черный человек смотрел  на  меня,  как
будто именно мне демонстрировал свою силу.  Во  взгляде  у  него  сквозила
дьявольская насмешка...
     Я вложил в свой удар всю ненависть, на какую только был способен,  но
мой противник неторопливо и как бы с ленцой (хотя это не заняло и  десятой
доли секунды) отклонил свою голову в сторону - мой кулак пробил пустоту, и
я по инерции последовал за ним... удар чем-то твердым  по  хребту  добавил
мне ускорения... Пролетев мимо тележки, я рухнул на асфальт,  приложившись
к нему одновременно животом и подбородком, меня подбросило и протащило  по
шершавому покрытию несколько шагов... Я тут же инстинктивно перекатился на
спину, заслонившись руками и притянутыми к животу ногами, однако  никто  и
не думал нападать на меня: возле тачки  было  уже  пусто.  Черный  человек
бесследно исчез, растворился в багряных сумерках.
     Я с трудом уселся прямо на дороге и  помотал  головой.  У  меня  было
такое  ощущение,  что  мой  подбородок  стал  вдвое  массивнее,  а   живот
пропорционально  площе;  в  голове  стоял  туман.  Когда  я  снова   обрел
способность фокусировать глаза на чем-то определенном,  то  сперва  увидел
подбегавшего брата... а затем женщину,  медленно  сползавшую  с  тачки  на
асфальт... Из горла у нее вырывался громкий хрип - и был  еще  один  звук,
будто булькало в водопроводных трубах... но сначала я никак не мог понять,
что он значил... и только потом связал этот звук с тем, на что был обращен
остановившийся взгляд моего брата... и с этим тошнотворным, одурманивающим
запахом... Платье на животе у женщины было разорвано во  многих  местах  -
живот распорот, и из него с бульканьем на  пыльный  асфальт  вываливались,
разматываясь  виток  за  витком,  желтые  дымящиеся  кишки...  И  тогда  я
непроизвольно сделал то, что в прежней жизни не  приснилось  бы  мне  и  в
страшном сне: я  подхватил  этот  горячий,  животрепещущий  кишочный  узел
обеими  руками  и  торопливо  запихнул  его  обратно  в  разверстое  чрево
женщины...
     В этом было  что-то  от  иррационального  детского  поведения,  когда
ребенок поспешно закапывает в пыль изувеченного им кузнечика, чтобы скрыть
следы своего маленького  преступления  -  прежде  всего  от  самого  себя.
Торопливо  обтерев  липкие  ладони  о  шершавый  асфальт,  я  снизу  вверх
испуганно поглядел на брата - и  встретил  в  его  глазах  отражение  моих
собственных чувств. Осторожно, чтобы кишки снова не выпали из  живота,  мы
положили женщину на тачку, поверх собачьих трупов  (за  каким  чертом  она
тащила их на восток?), - так, что ее шея легла на заднюю  стенку,  а  ноги
свесились спереди (при этом брат содрал  с  нее  порванные,  окровавленные
трусы, зацепившиеся за застежку туфельки, и с отвращением отбросил  их  на
обочину).  Женщина  лишь  хрипела  и   смотрела   на   свои   вывороченные
внутренности с непреходящим ужасом.
     Удивительно, но, несмотря на смертельную рану, она была жива. Она  не
потеряла сознания, хотя и потеряла большую часть крови. Похоже,  она  даже
не чувствовала боли - только ужас от случившегося и от своего  теперешнего