иеттой,  провел  необходимые  изыскания  в  этом  направлении.
Недавно его многолетние труды увенчались успехом: им  был  найден  сначала
один, а затем и другой  потерянный  текст.  Спустя  полгода  Твикс  сделал
сенсационное сообщение об обнаруженных  и  расшифрованных  им  двух  новых
древнеегипетских сказках.
     Предлагаемый читателю русский перевод  одного  из  недавно  найденных
древнеегипетских текстов выполнен по  английскому  переводу  с  оригинала,
опубликованному в американском ежегоднике "Ancient Egypt Annals"  за  1994
год.
                                                                 Издатель. 
 
 
     "Год тринадцатый, время разлива. В седьмой день третьего  месяца  <1>
отец мой, фараон Мерин-Птах XIII, - да упокоит его души всемилостивый  Ра!
- призвал меня, сына своего от первой жены, во дворец, и вот  -  повеление
мне отправляться в  Пунт  <2>  на  большом  тридцативесельном  корабле  за
эбеновым деревом, слоновой костью и  благовониями  для  храма  Амона-Ра  в
Карнаке. И опечалился я в сердце своем, ибо предстояла мне долгая  разлука
с  царицей  души  моей,  прекрасной  Хатшепсут!  И  опустил  я  голову,  и
заплетались ноги мои, когда выходил я от отца своего,  -  да  упокоит  его
души всемилостивый Ра! Но догнала меня старая  служанка  ненаглядной  моей
царицы, немая от рождения, и знаками велела мне следовать за собой.  Войдя
в покои приемной матери, увидел я, что она совершает свой утренний туалет,
и опустил глаза от смущения. Она же легким движением  руки  отослала  двух
юных рабынь, совсем  девочек,  которые  заплетали  в  бесчисленные  тонкие
косички и умащали благовониями ее великолепные черные волосы, - и, встав с
резного стула слоновой кости, порывисто шагнула ко мне. Тогда  бросился  я
перед ней на мраморный пол и, обняв ее колени, поцеловал самую  сердцевину
чудеснейшего из  лотосов,  когда-либо  произраставших  на  реке  жизни.  О
прекраснейшая из прекрасных, - и я должен покинуть тебя в тот  час,  когда
сердца наши сгорают от любви и  души  наши  испепелены  страстью!  Но  она
ласково отстранила меня, хотя и видел  я,  что  с  трудом  борется  она  с
овладевшим ею желанием, и умоляла выслушать ее, ибо  дело  касалось  самой
моей жизни: "Твой отец замышляет против тебя недоброе. Смотритель  женских
покоев, мой постельничий, рассказал ему все про нас, и вот  -  задумал  он
умертвить тебя  тайно,  а  трон  после  смерти  оставить  своему  сыну  от
наложницы". - "Так вот для чего посылает он меня в столь далекое и опасное
путешествие! - вскричал я, вскакивая и хватаясь за короткий  меч,  который
всегда носил на бедре. -  Я  убью  того  жалкого  выродка,  который  смеет
называться моим братом, и сам пойду к отцу и потребую, чтобы он всенародно
объявил меня своим наследником!" - "Глупый, -  ласково  возразила  царица,
целуя меня в лоб. - Будь мужествен и  благоразумен:  ты  должен  выполнить
волю отца - и вернуться в  Египет  со  славой!"  -  И  склонился  я  перед
владычицей души моей, промолвив смиренно: "Да будет так, о моя царица!"  -
И быстрым шагом вышел из ее покоев, не помышляя больше ни  о  чем  другом,
как только об успехе нашего  путешествия.  И  вот,  уже  спустя  три  дня,
караван  из  пятидесяти  волов,  груженных  лучшим,  что  рождает  Египет,
двинулся  по  обильной  колодцами  дороге,  пролегающей  по   дну   ущелья
Вади-Хаммамат, к Красному морю. И спустились мы к морю, и увидел я  судно:
сто двадцать локтей имело оно в длину и  в  ширину  -  сорок;  и  тридцать
отборных моряков из  Египта  было  на  нем.  И  был  тот  корабль,  помимо
деревянных шипов, крепящих обшивку его к поперечинам, как то обычно бывает
на речных судах, - укреплен еще в носовой и  кормовой  частях  поперечными
балками с выступающими концами,  стянутыми  для  прочности  канатом  вдоль
внешней стороны бортов, - для плавания по морю. И по бортам в один  ряд  с
каждой стороны его торчало по пятнадцать гребных весел, и на корме еще два
рулевых весла в уключинах, которыми  управляли  опытные  кормчие,  знающие
небо так же хорошо, как и море. И на двуногой мачте, которая  заваливалась
в случае надобности к палубе, на двух реях висел широкий, низкий  парус  с
изображением покровителя нашего - бога  Ра.  И  пустились  мы  в  путь,  и
счастливым было наше путешествие. При попутном  ветре  скоро  достигли  мы
берегов Пунта и выгодно обменяли свой товар на серебро, а серебро -  снова
на товар. И наполнили мы наш корабль всем,  что  нам  было  необходимо,  и
взгляни: разве не было у нас вдоволь иби и хекену, нуденба  и  хесанта,  и
храмового ладана <3>, которым  умилостивляют  всех  богов?  И  уже  спустя
четыре месяца возвращались мы к родным берегам,  и  вот  -  грянула  ночью
буря, и ветер все крепчал, и вздымались волны высотою в восемь  локтей.  И
рухнула мачта в волну, и сказал лукавый жрец,  приставленный  отцом  моим,
чтобы присматривать за мной: "Вот - море разгневано, и боги  требуют  себе
жертву. Отдадим в жертву царевича, не то все мы погибнем!". И видел я, что
жрец лжет, но не стал  противиться  судьбе,  ибо  все  моряки,  напуганные
бурей, были на его стороне. И встал я в лодку из папируса, и спустили  они
лодку из папируса в волны, бьющие о борт, и оттолкнули веслами от корабля,
и понесло меня ветром в о море.
     Много дней и  ночей  носило  меня  по  хлябям  морским,  и  помутился
рассудок мой от жажды, и  ослабела  память  моя  от  долгих  страданий.  И
подобрали меня рыбаки, ловившие у берегов Нижнего Египта, и выкормила меня
молодая женщина, кормящая грудью, ибо был я беспомощнее младенца. Когда же
по прошествии времени спросили меня: "Кто ты?" - промолчал я  и  не  знал,
что ответить, потому что не помнил. И богатых одежд, которые  подносили  к
лицу моему, я не узнавал.  И  остался  я  жить  в  семье  бедного  рыбака,
подобравшего меня в море, и вот: вместо царского дворца - жалкая хижина из
нильского ила, смешанного с глиной, навозом и рубленой соломой. И стены ее
из ломаного кирпича и обмазаны илом. Окна ее -  дыры,  заткнутые  тряпьем,
дверь ее завешена циновкой, плоская крыша выложена пальмовыми  листьями  и
стеблями камыша, и всякое время ходят по ней куры. И  вместе  с  сыновьями
рыбака, у которого я жил, выходил я в море, чтобы ловить, и два года ловил
я рыбу в Красном море, как простой смертный. И  ладони  мои  загрубели  от
тяжелых сетей, набухших соленой  морской  влагой,  и  по  ночам  соседская
девушка выбирала из моих волос сухую рыбью чешую.
     Однажды, проезжая по землям своего нома, увидел меня номарх  и  велел
следовать за собой, так как понравился я ему лицом своим. И сказал он мне:
"Будешь мне как сын, ибо жена моя  бесплодна,  и  нет  у  меня  детей".  И
остался я у номарха вместо сына. И вот - отправился мой  приемный  отец  в
Фивы и взял меня с собою, и сказал мне: "Отдам тебя в  школу  писцов,  ибо
это почетное занятие среди людей". И приняли меня в школу писцов,  и  было
там, кроме меня, еще тридцать девять юношей, а всего сорок, которым выдали
по деревянному ящику с папирусными свитками и  по  бронзовой  чернильнице,
ибо все мы были дети из богатых семей. И сказал нам учитель с оттопыренным
ухом, за которым он всегда носил тростинку: "Смотрите - и делайте, как я".
И опустились мы на землю, и подвернул каждый из нас левую ногу под себя, а
на выставленное правое колено положил чистый  папирус  и  стал  писать.  И
учились мы зачинять тростниковые стилья и различать виды папирусной бумаги
по цвету ее, по запаху и длине. И взгляни: разве  не  отличу  я  теперь  с
одного взгляда папирус из Себенниты, что в Дельте  Нила,  от  папируса  из
Таниса или Сомса, подобно тому как любой из непросвещенных  легко  отличит
священный папирус, выделываемый из сердцевины стебля, от грубой оберточной
бумаги для торговцев! И чертили мы  иероглифы  на  бел[овой  стороне]  <4>
бумаги, и был я первым среди учеников, потому что вылетало  слово  из  уст
учителя и были готовы уши мои, [чтобы услышать его <5>], И вот - пришел  я
к учителю и сказал: "Учитель, взгляни, что написал я сегодня  ночью",  ибо
сам Тот <6> водил в ту ночь моей рукой. И дивился учитель, читая  письмена
мои, и говорил: "Поистине,  чудесный  дар  вложили  боги  в  сердце  этого
юноши", ибо было то, что я написал, как лучшее из того, что написано рукой
человека.
     И настал день, когда собрал нас учитель во внутреннем дворе  храма  и
разорвал на себе одежды свои, и возопил: "Горе нам,  ибо  вознесся  бог  к
окоему своему, царь Верхнего и Нижнего Египта Мерин-Птах XIII. Вознесся он
в небеса и соединился с солнцем, божественная плоть царя  слилась  с  тем,
кто породил ее!" <7> И пали мы в пыль и  рвали  на  себе  волосы  свои.  И
поднял учитель руку, призывая нас к тишине, и воскликнул: "Радуйтесь!  Ибо
обрели мы в этот день нового фараона, он тоже бог,  сын  бога,  великий  и
могучий". И отозвал он меня в сторону, и положил  руку  мне  на  плечо,  и
сказал: "Будешь читать перед лицом фараона  на  церемонии".  И  вот  [...]
увидел я прекрасную царицу, сидящую по левую руку от молодого  фараона,  и
словно бы тень прошла по моим глазам, и провел я тыльной  стороной  ладони
по лбу своему и вспомнил все, что было со мной до того, как подобрали меня
рыбаки, ловившие в Красном море. И увидел я, что самозванец сидит на  моем
месте, и исказилось лицо мое от гнева, и хотел я схватить меч свой,  чтобы
пронзить негодяя, но не было меча на бедре моем. И узнала меня царица моя,
и узнал меня новый фараон, ибо испуг отразился в его глазах, и протянул он
руку, чтобы схватили меня  стражники  его.  И  бросили  меня  в  темничный
колодец как бунтовщика и подстрекателя. А наутро должны были меня казнить.
Коротки ночные часы, и с каждой каплей воды <8> уходила от меня моя жизнь.
И услышал я шорох наверху и, подняв глаза свои к круглому отверстию высоко
над головой, увидел лицо  немой  служанки  моей  царицы.  Кинула  она  мне
веревку, и поднялся я по веревке наверх. И выступила  из  тени  женщина  и
открыла лицо свое, и вот - о блаженнейший миг в моей жизни! - сама  царица
бросилась в мои объятия и зашептала, так что ее  горячее  дыхание  обожгло
мне кожу: "Охранники подкуплены. Ты должен  бежать,  ибо  близится  третья
стража, и тогда будет поздно!" - "А ты? - воскликнул я, сжимая ее в  своих
объятиях. - Как же ты?" Но покачала она головой: "Фараон хватится меня,  и
во дворце поднимется переполох, и заметят исчезновение наше прежде, чем мы
успеем уйти далеко. Беги один - и да будут ноги твои легки, как ветер!"  И
склонился я перед царицей своей, и вывела меня служанка ее  со  двора  под
покровом ночи, и побежал я из столицы на юг - так быстро, как только  мог.
И вот - в поле войско фараона, и увидели меня караульные и схватили  меня.
Не оказал я сопротивления им, но велел отвести меня к начальнику своему. И
привели они меня к начальнику своему, а начальник их  был  знаком  мне  по
походам против кочевников. И сказал я ему: "Не смотри на  одежды  мои,  но
смотри на лицо. Вот - я фараонов сын,  который  отправился  по  воле  отца
своего в Пунт и которого все считали погибшим. Но разве мог  бы  я  стоять
теперь перед тобой, если бы тело мое и кости мои лежали на дне морском? Не
утонул я, хотя и бросили меня по приказу коварного жреца  одного  в  утлой
лодчонке посреди бушующего моря, - но вернулся живым и невредимым. Они же,
хотя и остались на большом и крепком корабле, все погибли. Ныне же я  хочу
взять то, что принадлежит мне по праву". И  склонился  начальник  царского
войска перед своим законным  повелителем.  И  той  же  ночью  отобрали  мы
пятьдесят человек из войска и побежали быстро в столицу. И  прошли  мы  во
дворец беспрепятственно, ибо знали стражники начальника царского войска  в
лицо, он же в любое время дня и ночи имел к фараону свободный вход. А меня
никто не узнал, ибо набросил я на себя одежду  простого  воина  и  прикрыл
лицо свое плащом. И ворвались мы  в  царские  покои,  заколов  охранников,
стоявших у дверей. И вот - самозванец, бледный от  страха  и  потный,  как
женщина после сношения. И сбросил я его за волосы на пол и  хотел  вонзить
ему меч в горло, но удержал меня начальник царского войска и  сказал  мне:
"О повелитель, удержи руку свою от убийства брата  своего,  ибо  это  брат
твой". И склонил я слух к словам его и отбросил меч в сторону. И  велел  я
прекратить резню во дворце, ибо и так уже достаточно было пролито крови. И
воцарился я в ту ночь в Египте. Когда же  настало  утро,  велел  я  слугам
своим схватить смотрителя женских покоев,  предавшего  царицу  свою,  -  и
связали его и бросили в реку, кишевшую крокодилами, и сказал я придворным,
которые при виде сего вострепетали за жизни свои и за жизни  детей  своих,
ибо некоторые из них оказали мне в ту ночь сопротивление, -  и  сказал  я:
"Вот - первая и последняя казнь среди приближенных моих,  ибо  знаете  вы,
что ослабела память моя - и не помню я зла". И сказал я  так  потому,  что
разнеслась весть о злоключениях моих и  я  своими  ушами  слышал,  как  за
спиной называли меня "царевич непомнящий". И восхвалили меня подданные мои
и говорили: "Поистине - вот фараон, не помнящий зла!"
     И по прошествии времени одарил  я  из  своих  рук  бедного  рыбака  и
сыновей его, с которыми ловил рыбу в Красном море.  И  назвал  я  номарха,
приемного отца своего, истинным знакомцем своим <9>. И зажил я счастливо с
царицей сердца моего - несравненной Хатшепсут. [Колофон:] доведено же  сие
до конца прекрасно и мирно, - для души  скромнейшего  из  писцов  -  писца
Хори" <10>.
 
 
 
                               КОММЕНТАРИИ 
 
     1. Год в летоисчислении древних египтян состоял из  трех  сезонов  по
четыре месяца каждый. Месяц же делился на три декады по десять  дней.  Для
того, чтобы совместить календарный и  астрономический  год,  к  последнему
месяцу прибавлялось еще пять дней, посвященных богу Тоту.
     2. Пунт - страна на территории современного Сомали.
     3. Иби, хекену, нуденб, хесант, ладан - благовония.
     4.  Части  слов,  заключенные  в  квадратные  скобки,   восстановлены
переводчиком. Выражения в квадратных  скобках  являются  темными  местами,
допускающими разночтения. Многоточия в квадратных скобках - лакуны.
     5. Буквально: "чтобы поймать его".
     6. Тот - бог мудрости, письменности и счета.
     7. Строки из гимна Атону-Ра.
     8. Должно быть, имеется в виду вода, по капле вытекающая  из  водяных
часов, которыми пользовались в Древнем Египте.
     9. Истинный знакомец фараона - высокое придворное звание.
     10. Мнение ученых об авторстве сказки разделилось: одни считают,  что
она написана от имени выдуманного фараона писцом Хори; другие же полагают,
что "царевич, не помнящий зла", - это реальное историческое лицо, а "писец
Хори" - всего лишь его псевдоним, который он получил от  своего  приемного
отца и которым он подписывал свои первые литературные произведения в школе
писцов. Примечательно, что это имя упоминается в "Сказке о двух  братьях",
относящейся примерно к тому же времени, что и "Царевич".




 
                           Константин СИТНИКОВ 
 
                              ЭЛИКСИР ЖИЗНИ 
 
 
 
 
     Заключительные  органные  аккорды  мощной  волной   прокатились   под
высокими каменными сводами и смолкли. Еще несколько мгновений в воздухе, в
стенах и в самой глубине моего существа сохранялась  остаточная  вибрация,
но постепенно и она сошла на нет. Я  открыл  глаза  и  увидел,  что  между
рядами церковных скамеек ко мне пробирается сторож-горбун. Я  был  один  в
полутемном притворе. Не дожидаясь,  пока  старик  доковыляет  до  меня,  я
повернулся и вышел на улицу.
     Мне слегка нездоровилось, носовые пазухи были как будто ватой забиты.
Два раза чихнув с надрывом, я вытер губы клетчатым платком и сунул  его  в
рукав джинсовой курточки. Сказывались последствия многочасового воздушного
путешествия в пронизывающей насквозь воздушной струе.
     Узкие улочки старого города были наполнены сумерками. Задрав  голову,
я с трудом  разглядел,  что  короткая  фигурная  стрелка  настенных  часов
показывает  десять.  Позеленевший  от  старости  готический  шпиль  церкви
Святого Духа склонялся надо мной, готовый вот-вот упасть прямо на меня.
     До полуночи оставалось еще два часа, и мне предстояло где-то провести
их. Я прошел  мимо  средневековой  аптеки  с  жестяной  вывеской,  пересек
небольшую площадь, выложенную булыжником,  и  в  задумчивости  остановился
возле одного из  каменных  столбов  Ратуши.  В  него  было  вбито  тяжелое
железное   кольцо,   слишком   узкое   для   человеческой   шеи,    однако
предназначенное именно для того,  чтобы  приковывать  к  позорному  столбу
преступников. Наверное, это были очень  тощие  и  голодные  преступники  с
худыми, жилистыми шеями.
     Крошечное кафе в Ратуше было открыто. Возле него, на воздухе,  стояло
несколько молодых людей: каждый с чашечкой кофе в одной руке и сигаретой в
другой. Внутри было темно, тусклый красный светильник в  виде  фарфорового
купидона плавал в слоистых облаках табачного дыма. Я с трудом  протиснулся
к стойке и заказал кофе без сахара. Кофе был дорогой и горький до  кислоты
во рту. Я выпил две чашки и,  чувствуя  головокружение,  вышел  на  свежий
воздух. Странным образом в тесноте крошечного кафе я чувствовал себя более
одиноким, чем в пустой церкви, наполненной звуками органа.
     Прошло всего полчаса. Подумав, я решил, что, пожалуй,  уже  не  успею
сходить в церковь Александра Невского на Замковом холме. И еще я  подумал,
что, вероятно, больше никогда не  увижу  его,  несмотря  на  все  уверения
Магистра. Но если я о чем-то и жалел, то только  об  этом.  Все  остальное
давным-давно потеряло для меня всякое значение. Я смотрел на редких в этот
час прохожих,  и  меня  самого  пугало  то  безразличие,  какое  я  к  ним
испытывал. Впрочем, что им было до моего безразличия?
     В половине двенадцатого я вернулся на Ратушную площадь, уже полностью
опустевшую. В тесном переулке позади  Ратуши  было  темно  и  холодно.  От
глухой каменной стены тянуло сыростью. На противоположной стороне горбатой
улочки, в сплошном ряду средневековых  домов,  находился  городской  музей
пыток. Низкая дубовая дверь была заперта. Литая бронзовая  ручка  отдавала
холодком, вызвавшим у меня легкий озноб.
     Короткая дрожь, похожая на судорогу, прошла по моему телу.
     - Надеюсь, ты не забыл заклинание? - спросил Магистр.
     Его резкий, скрипучий голос раздался, как всегда,  неожиданно:  разве
можно привыкнуть к  голосу,  звучащему  у  тебя  прямо  в  голове?  В  нем
явственно слышалась насмешка.
     - Я помню, - кротко сказал я.
     Сейчас мне не хотелось препираться с Магистром.
     - Тогда чего же ты ждешь? - спросил он раздраженно.
     - Когда ты, ап-чхи! угомонишься.
     Он сердито замолчал.
     Я проговорил заклинание. Замок щелкнул и раскрылся. Дверь  отворилась
тяжело, с протяжным скрипом, словно нехотя. Я вошел  в  темное  помещение,
слишком тесное для выставочного зала, но,  похоже,  вполне  пригодное  для
зала пыток. Справа и слева в темноте угадывались еще более темные  участки
арочных проемов, открывавшихся в смежные помещения.
     - Налево, - распорядился Магистр.
     Я повернул налево, но не успел сделать и двух шагов, как споткнулся о
вытянутый носок испанского сапога и едва не разбил голову об  острый  угол
массивной дыбы.
     - Осторожней, - зашипел Магистр, - ты свернешь мне шею!
     - Если я, ап-чхи! и сверну кому-то шею, то, ап-чхи!  только  себе,  -
возразил я, чихая и потирая  лоб,  на  котором  уже  вздулась  здоровенная
шишка.
     - Плевать бы мне на твою шею, если бы она не была у нас общей!
     - Посмотрел бы я, ап-чхи! как бы ты стал плевать на  мою  шею,  если,
ап-чхи! у тебя и языка-то собственного нету!
     - Нету?
     - Нету!
     Тут я почувствовал, что мой язык начинает шевелиться у  меня  во  рту
против моей воли: это Магистр пытался  управ