м  и
долго еще глядел мне вслед. По-моему, извинение напугало его  еще  больше.
Завтра он явится в цирк, и будет  надрываться  с  галерки,  забыв  утереть
бороду.
     Таверна была  открыта.  Всякий  раз,  когда  я  разглядывал  огромную
вывеску, где красовалась голая девица с  искаженными  пропорциями,  а  над
девицей  каллиграфическим  почерком  была  выписана  надпись  "Малосольный
огурец" - всякий раз мне не удавалось  сдержать  улыбку  и  недоумение  по
поводу своеобразной фантазии хозяина. Весь город знал, что хозяин "Огурца"
- философ, но это не объясняло вывески. Впрочем, я  приходил  сюда  не  за
философией.
     ...Округлость кувшина  приятно  холодила  ладони.  В  углу  ссорилась
компания приезжих  крестьян,  но  ссора  развивалась  как-то  вяло  и  без
энтузиазма.  Просто  кто-то  называл  сидящего  рядом  "пахарем",  а   тот
прикладывал к уху руку, сложенную лодочкой, и на всякий случай сипел: "Сам
ты!.. Сам ты, говорю!.. А?.."
     Я  проглотил  алую,  чуть  пряную  жидкость  и  вдохнул  через   рот,
прислушиваясь к букету.
     Задним числом я никак не мог избавиться от фразы, брошенной  Хароном.
Меня искал Пустотник. Незнакомый. Зачем? И почему он ушел, не дождавшись?!
     Пустотники поставляли гладиаторов в  школы  всех  округов.  Никто  не
знал, где они их брали. Вернее, где они брали -  нас.  Бес  на  дороге  не
валяется... Значит, места знать надо.
     Вот Пустотники и знали. С виду они были такие же, как и мы, а мы были
такие же, как все. Но ни один бес  с  завязанными  глазами  не  спутал  бы
Пустотника с человеком или другим бесом. Годы на арене, века на арене -  и
тебе  уже  не  обязательно  видеть  стоящего  напротив.   Ты   приучаешься
чувствовать его. Вот гнев, вот  ярость,  вот  скука  и  желание  выпить...
Вплоть до оттенков. А у Пустотников все было  по-другому.  Стоит  человек,
толстенький иногда человек, или горбатенький,  а  за  человеком  и  нет-то
ничего... Вроде бы поверху все нормально, интерес там или  раздражение,  а
дальше - как незапертая дверь. Гладишь по поверхности, гладишь, а  ударишь
всем телом - и летишь, обмирая, а куда летишь, неизвестно...
     Не чувствовали мы их. Самым страшным наказанием для  манежного  бойца
была схватка с Пустотником. Я ни разу не  видел  ничего  подобного,  да  и
никто из нас не видел, не пускали туда ни бесов, ни зрителей,  но  зато  я
видел бесов, сошедших после этого с ума. Буйных увозили, сомнамбул увозили
тоже, а тихим позволяли жить при казармах.  Комнату  не  отбирали  даже...
Вроде пенсии.
     Они и жили. И бес, задумавший неположенное, глядел на слоняющееся  по
двору бессмертное безумие, вечность с лицом придурка, затем  бес  чесал  в
затылке и шел к себе. Уж лучше рудники...
     Я внимательно пролистал ближайшее прошлое. Вроде  бы  никаких  особых
грехов за мной не числилось,  приступов  тоже  давненько  не  случалось...
Тогда в чем дело? И почему надо лично приходить, когда достаточно  вызвать
через  Претора,  или  и  того  хуже  -  через  канцелярию  Порченых...  Не
договаривал чего-то Харон, ох, не договаривал! То ли меня жалел, то ли сам
не уверен был...
     Я отпил вина и прижался к кружке щекой.
     - Не занято?
     Я и не заметил, как она подошла. Пожилая высокая женщина, даже весьма
пожилая, одета скромно, но дорого, есть  такой  стиль;  осанка  уверенная,
только не к месту такая осанка, в "Огурце"-то...
     - Свободно, - сказал я без особой вежливости. - И вон там свободно, и
там... Почти все столы пустые. Так что рекомендую.
     - Благодарю, - она, не сморгнув,  непринужденно  уселась  напротив  и
потянулась за кувшином. За моим кувшином, между  прочим...  Широкий  рукав
льняного гиматия сполз до локтя, и я заметил литое  бронзовое  запястье  с
незнакомым узором. Кормилица чья-то, что  ли,  до  сих  пор  оставшаяся  в
фаворе? Варварский узор, дикий, не городской...
     - Хорошее вино, - сообщил я.  -  Дорогое.  Очень  вкусное,  но  очень
дорогое. Если не верите, спросите у пахаря. Крайний стол у двери.  Кстати,
у них свободны два табурета.
     - Отличное вино, - подтвердила она с еле заметным  акцентом,  и  слой
белил на сухом остром лице дрогнул, придавая женщине сходство с  площадным
жонглером. - Только эти невоспитанные  селяне  предпочитают  недобродившую
кислятину. А я в последнее время люблю сладкое.
     Игривость тона вступала в  противоречие  с  возрастом.  Я  промолчал,
разглядывая сучки на столешнице, и внутренне прислушался. Что ж ты  хочешь
от меня, неискренняя гостья? Чего ты так сильно хочешь от меня, что  зябко
кутаешься в притворство и болтовню, и все  равно  я  слышу  легкий  аромат
опаски пополам с настороженностью...
     - Я тоже, - ответил  я.  -  Я  тоже  в  последнее  время  предпочитаю
сладкое. Последние двести семь лет, старая женщина, я  всегда  предпочитаю
сладкое.
     Я пристально  посмотрел  на  нее,  ожидая  дрожи  насурьмленных  век,
брезгливости жирно намазанного рта, отстраняющего жеста  высохшей  руки...
Стоп, бес, неужели ты начал завидовать приметам времени?.. Не надо, не тот
случай... Люди не любят себе  подобных,  а  уж  подонок-бес  наверняка  не
вызывает особых симпатий. Мы хороши  на  арене,  и  в  сказках...  Сколько
легенд доводилось мне слышать о ночных похождениях  нашей  касты,  и  губы
бесов щедро пачкались чужой кровью, и выли изнасилованные красавицы, а  на
заднем плане обычно изображался черный Пустотник  -  внимал,  ухмылялся  и
ждал...
     Чего ждал? Конца сказки?
     Впервые понял я, что людская молва объединяет нас в одной упряжке - и
это покоробило меня. Интересно, я смогу сегодня расслабиться?..
     - Сможете, - заявила ненормальная старуха и  залилась  смехом.  Чужим
каким-то смехом. Краденым.
     - Вы говорили вслух, - поспешно добавила она, подливая мне в  кружку.
- Это у вас часто?
     Вопрос прозвучал на удивление серьезно.
     - Нет. Это я готовился к нашей встрече.
     - Ладно. Допустим... Пойдемте со мной. У меня есть место, куда я  вас
отведу, и дело, на которое вы могли бы согласиться.
     Она поднялась и тут же отлетела прямо ко мне на колени.  Оказывается,
ругань за соседним столом успела перерасти в такую же унылую потасовку,  и
выпавший из свалки пахарь сшиб с ног мою работодательницу.
     Я  тщательно  прицелился  и  пнул  невежу  в  объемистую  округлость,
выпиравшую у него сзади. Он крякнул, вернулся вперед головой в лоно драки,
но через мгновение уже несся ко мне, набычившись и извлекая  из-за  пазухи
самодельный нож.
     - Ах ты... - проревел взбешенный пахарь и осекся,  тщетно  подыскивая
нужное слово. - Ты и твоя... да я тебя...
     Нет, слов ему положительно не хватало.
     - Ты меня, - подбодрил я пахаря, - ты меня и ее, и вообще всех нас...
Дай сюда ножик.
     Как ни странно, он повиновался. Я взял нож,  передвинул  с  колен  на
лавку притихшую женщину и положил  ладонь  на  стол.  Потом  примерился  и
поднял клинок, держа нож в правой руке.
     - Ты меня вот так, - сказал я, с хрустом отхватывая левый мизинец.  -
И еще вот так...
     Указательный палец свалился на пол.
     - А потом..
     А потом  наступил  момент  Иллюзии.  Я  только  успел  заметить,  как
стекленеют и расплываются обрубки: один - на столе, другой -  на  полу.  Я
перекинул нож в левую руку, крепко сжал  лезвие  всеми  пятью  положенными
пальцами, сжал так, что проступила  кровь  -  и  вернул  нож  окаменевшему
владельцу.
     - Все? - поинтересовался я. - Иди воюй дальше...
     До определенных пределов мы ощущали боль так же,  как  и  все.  Но  с
какого-то невидимого рубежа боль превращалась в цвета и  звуки.  Например,
отрубленную голову я воспринимал, как  ярко-кобальтовую  вспышку  под  гул
накатывающегося прибоя; вспоротый живот - огненный закат, растворяющийся в
истошном собачьем лае; ожог - зелень лавра, доходящая до дрожи, и...
     И сразу же,  не  давая  осознать,  вглядеться,  вслушаться  -  момент
Иллюзии. Из-за  него  я  частенько  чувствовал  себя  ненастоящим.  Что-то
отсутствовало во  мне,  некая  основополагающая  часть,  и  временами  это
доводило меня до исступления.
     Я хотел Права. Права на смерть. Или хотя бы на боль.
     - Пошли, - негромко сказала женщина, и я послушно потянулся за ней из
винной духоты  таверны  "Малосольный  огурец".  Девица  на  вывеске  долго
смотрела мне вслед, и, сворачивая за угол, я помахал ей рукой.



                                    5

     Недалеко отсюда, всего в четырех кварталах, ланиста Харон сцепил руки
за спиной, чтобы скрыть предательскую дрожь.
     - Его нет, - сказал ланиста Харон, откашлявшись. - Ушел в город.
     И снова откашлялся.
     - Ушел в город, - бесцветно  повторил  стоящий  перед  Хароном  тощий
человек, плотнее запахивая свой синий блестящий плащ. - Хорошо.  Передайте
ему, что я зайду позже.
     - А вы не ошиблись? -  поинтересовался  ланиста  чрезмерно  спокойным
голосом. - Мало ли что...
     - Нет, - синий плащ зашелестел в подкравшемся любопытном ветре.
     - Нет. Как его зовут? Марцелл? Нет, я не ошибся.



                               ПРИЛОЖЕНИЕ I
                      (Кодекс Веры, глава о Праве)

     II.  12.  Право  на  смерть  является  неотъемлемым  правом   всякого
свободного  гражданина,  независимо  от  расы,  пола  и  личных  культовых
отправлений, и  обеспечивается  самим  существованием  государства  и  его
институтов власти.
     II. 13. Реализация Права гражданами, включая клан Верховного Архонта,
осуществляется при соблюдении возрастного и сословного  ценза;  разрешение
на личную реализацию выдается канцелярией совета Порченых жрецов в явочном
порядке, и более никем.
     II. 14. Реализация Права на смерть, сопряженная с нарушением  закона,
влечет  за  собой  наказание  посмертно,  в  виде   разрушения   домашнего
жертвенника и наложения клейма на  место  захоронения,  а  также  отсрочку
Реализации  Права  родственниками  виновного   по   трем   коленам   обеих
родительских линий.
     II. 15. Узурпация Права вплоть до  насильственной  Реализации  чужого
Права на смерть (см. главу об Умерщвлениях, параграф "Убийства ритуальные,
случайные и прочие") карается пожизненным заключением в Казематы  Входящих
без подачи  апелляции.  Каждый  случай  подлежит  отдельному  рассмотрению
должностными лицами соответствующей компетенции.
     II. 16. Состоящие  при  окружных  школах  гладиаторы,  равно  как  им
подобные, сосланные на оловянные и иные рудники, а также лица,  числящиеся
в розыске и имеющие неограниченный срок существования, Правом на смерть не
обладают, что лишает их возможности получения гражданства.



                                    6

     Запах   грядущего   разложения   назойливо   сквозил   в   окружающем
великолепии; томный, сладковатый привкус,  зовущий  расслабиться,  смежить
веки,  не  сопротивляться...  Деревья  встревожено  шелестели  листвой   и
переглядывались. Деревьям было страшно.
     Мы долго плутали в лабиринте  центральных  улочек,  подобно  песчаным
эфам, скручивающимся в плотный  брачный  клубок.  Я  чувствовал,  как  моя
проводница старательно кружит  вокруг  того  вожделенного  и  одновременно
запретного района, где жили немногие, кому позволены были белые  покрывала
и терракотовые диадемы. Знатный район, тщеславный, влиятельный,  и  я  уже
когда-то бывал в нем, не вынеся ничего, кроме горечи  и  вязкой  слюны  во
рту. Налево, направо и снова налево...
     Нам пришлось дать приличный крюк, огибая корпуса Паучьей  центурии  -
полурелигиозной  военизированной  части,  в  рекруты  которой   набирались
исключительно  свободные  граждане,  и  специализировались  эти  свободные
граждане исключительно на поимке беглых бесов. Мне доводилось видеть,  как
Пауки-ветераны орудуют сетями и утяжеленными боло, и зрелище произвело  на
меня неизгладимое впечатление. Нет уж... Мы - люди добропорядочные. Прямо,
налево и направо... Абсолютно добропорядочные. И почти люди.
     Мы уже успели пройти мимо высокого серого забора, как в нем  родилась
незаметная до того калитка, и оттуда высунулась кучерявая круглая  голова,
росшая прямо  из  необъятных  плеч.  Затем  человек  соизволил  показаться
целиком, и стало ясно, что это мужчина из края людей  с  Опаленным  лицом.
Одет он был - если это называлось быть  одетым  -  в  полосатые  чувяки  и
набедренную повязку,  бычьи  хвосты  которой  свисали  до  колен.  Смуглое
гладкое  тело  лоснилось,   и   от   чернокожего   резко   пахло   дорогим
ароматизированным   жиром.   Ценный,   видать,   слуга,   дорогостоящий...
скользкий, небось...
     - Скорой ночи тебе, Эль-Зеббия!  -  женщина  с  лицом  шута  склонила
голову в достаточно уважительном поклоне и проскользнула в калитку, жестом
пригласив следовать за ней. Я кое-как протиснулся между шершавой стеной  и
торсом  проклятого  привратника,  даже  и  не  подумавшего  посторониться.
Кажется, я не пришелся ему по вкусу. Мысленно я представил себя со стороны
и одобрил вкусы стража.
     -  Скорой  ночи  тебе,  о  чернейший  из  Опаленных   Эль-Зеббия!   -
провозгласил я как можно высокопарнее.  -  Скорой  темной  ночи...  Всякое
случается в ночи, и не все из  случившегося  устраивает  таких  бдительных
людей, как ты, портя им цвет лица и пищеварение...
     Привратник  уставился  на  меня  своими  блестящими  бусинами,   косо
пришитыми на складки его плоской физиономии. Я собрался было  сделать  еще
какое-нибудь заявление, потому что  ситуация  стала  меня  раздражать,  но
Эль-Зеббия  внезапно  ухмыльнулся,  обнажив   полный   набор   белоснежных
принадлежностей для кусания и разрывания. Затем он  ткнул  пальцем  в  мой
нос, заставил меня проделать то же с его бляхой  и  скорчил  жуткую  рожу,
высунув мокрый татуированный язык по меньшей мере на локоть.
     Женщина за моей спиной прыснула и быстро прикрыла лицо рукавом.
     - Зебб сказал, - тут же посерьезнела она, - что двое сердитых  мужчин
должны держать язык на привязи или засовывать его...
     - Я понял, - поспешно прервал я ее. - И благодарю за полезный совет.
     - Я рада, что вы понравились друг другу,  -  совершенно  не  к  месту
заявила проводница. - Эль-Зеббия - отличный страж ворот.
     - Особенно таких узких ворот, - не удержался  я  и  получил  указание
постараться быть серьезнее.
     Я честно старался. Я серьезно шествовал по ухоженному роскошному саду
через заросли гихских роз всех мыслимых и  немыслимых  оттенков,  серьезно
поднимался по мраморным ступенькам, понимая, что это  отнюдь  не  парадная
лестница; серьезно сидел в круглом  зале,  стены  которого  были  выложены
перламутровой плиткой...
     Я был серьезен. Я сидел и ждал. Мне даже  не  было  скучно.  Вот  уже
почти два часа мне не было скучно. О небо, благодарю за щедрость!..
     - ...Встань, раб. Встань и повернись.
     Очень  приятный  голос.  Настолько  приятный,  что  смысл  сказанного
растворяется в нежном журчании, как льдинка в золотом кратере с  вином,  и
горло, рождающее такие звуки, просто обязано  быть  прозрачным...  Тонкое,
хрупкое горло. Если сжать его обеими руками или хотя бы одной...
     Я  медленно  встаю  и  оборачиваюсь.  Крайне  медленно  и  задумчиво,
сохраняя на лице маску вежливого безразличия, годную почти на  все  случаи
жизни. Дорогой дом, дорогой район, голос тоже дорогой, и  раз  я  зачем-то
понадобился всей этой дороговизне, то  не  стоит  продавать  себя  слишком
дешево...
     Она была прекрасна. Она была настолько прекрасна, что я на  мгновение
забылся. Я пошел  вокруг  нее,  мягко  ставя  ногу,  вкрадчиво,  пружиняще
переливаясь с пятки на носок и расслабив плечи.  Так  ходит  зверь  вокруг
самки или добычи, так ходят бесы по арене - бледные розовые складки шелка,
водопад пепельных волос с укрывшейся  в  прядях  терракотовой  диадемой...
раннее утро, смазанные краски, полутона, легкая дрема,  грезы  в  дымке...
раннее утро с упрямым гордым взглядом суровой полночи...
     - Он мне подходит, Зу Акила.
     Богиня  опустилась  на  край  застланного  ложа,  не  удостоив   меня
вниманием. И мне снова стало скучно.
     - Эй, Акила! - намеренно грубо сказал я. - Чего хотят от неотесанного
беса его повелительницы?! Или мне уже пора уходить? Тогда заплатите - и  я
закрою дверь...
     Мутная, густая, горячая усталость обняла меня за плечи. Утренний бой,
Харон, любопытный Пустотник, женщины эти с их проблемами... Да провалитесь
вы все!.. Куда? Некуда...
     Кормилица - в этом я уже не сомневался - подошла ко мне вплотную, и я
уловил запах каких-то степных трав.
     - От тебя ждут силы, бес. Твоей мужская силы,  в  чаду  благовоний  и
смятых покрывалах. А потом от тебя  хотят  легкого,  незаметного  Ухода  в
небо. Ты коснешься госпожи...  Ты  -  бес.  Ты  -  умеешь.  Помоги  чужому
Праву...
     Я улыбнулся, сделал еще два шага и приблизился к ложу.
     - Женщины высших кланов любят красиво жить, - сказал  я,  нежно  беря
тонкую ручку моей ледяной дамы. - И умирать они любят красиво.  Так,  чтоб
могучий бес, безмозглый  самец,  без  боли  отпустил  душу  властительницы
сердец, отпустил из  тела,  утомленного  изысканными  ласками...  Чего  не
сделаешь от страсти и  за  немалые  деньги?  А  потом  найдется  случайный
прохожий с пристальным взглядом и болтливым языком, и Порченые  жрецы,  не
задумываясь, подпишут приказ центуриону Пауков; и будет глупый  похотливый
бес  дышать  рудничной  пылью  в  память  ушедшей  любительницы  запретных
извращений... о, любовь моя...
     Клянусь, еще секунда, и я раздавил бы ей руку.  Тиски  сжимались  все
сильнее, и со странным удовольствием следил я за сменой  выражений  на  ее
лице. Властная уверенность, осознание боли, удивление, страх, ужас...
     Акила  опоздала.  Я  отпрыгнул  одновременно  с  ударом   кинжала   -
замечательной, кстати, работы вещица, с волнистым лезвием, с  чеканкой  по
клинку... В общем, успел я, хотя мог бы и не суетиться.
     - Я ведь бес, - усмехнулся я ощерившейся  дикой  кошке  в  набеленное
лицо, искаженное яростью. - Надо знать,  кого  домой  зовешь...  и  думать
заранее. Подонки мы, чего греха таить...
     - Он мне подходит, Зу Акила.
     Второй  раз  слышал  я  эту  фразу,  и  сейчас  она  была  совершенно
неуместной. Зу Акила... Иметь кормилицу из племени Бану Зу Ийй - уж  лучше
купить детям ручного скорпиона... Уйти или остаться?
     - Он выдержал пробу. Объясни ему. И подай списки.
     Зу Акила неслышно скользнула к стене, и под ее пальцами одна из  плит
отошла  в  сторону.  Госпожа  спокойно  массировала  вспухшую  руку,  и  я
почувствовал себя здоровенным твердолобым дураком. Прав был  Эль-Зеббия  у
калитки...
     - Ты умеешь читать?
     - Умею.
     Я действительно умел читать.
     - Тогда читай.
     Это были списки бесов западного округа. Все школы,  вплоть  до  самых
мелких. Это были личные списки канцелярии Верховного Архонта,  и  мое  имя
там подчеркивалось дважды, а  напротив  стоял  незнакомый  мне  знак:  две
окружности, жирно перечеркнутые крест-накрест. Я не стал даже  спрашивать,
что означают виденные мной пометки, потому что ничего хорошего они явно не
означали. Ни одно имя из трехсот восьмидесяти четырех бесов не  носило  на
себе следов внимания властей. Собственно, и не спросишь: вы случайно не  в
курсе, лар Архонт, за какие-такие грехи меня ищет Пустотник, а вы в  ваших
досточтимых бумагах разрисовываете чистейшего Марцелла  вдоль  и  поперек?
Что-что, я плохо слышу вас, лар Архонт...
     Я уже более трезво посмотрел на девушку.  Прямой,  породистый  носик,
чуть увеличенные скулы, губы полные, но в меру жестко очерчены...
     - Зу Акила, одолжи мне один феникс, - сказал я.
     Удивленная  кормилица  нехотя  швырнула  мне  монету.   Ах,   да   ты
прижимиста, старуха... Последнюю мысль я благоразумно решил не высказывать
вслух.
     Профиль в зубчатом обруче, вычеканенный на реверсе монеты, ответил на
многие вопросы. Многие, но не главные.
     - Ты дочь пок