инокий путь. Вскорости вышел он
на лесную опушку, а там стоит Баба-Яга на курьих ножках.
        - Эй, жертва ядерной войны, повернись ко мне передом, а к лесу
задом!
        Заскрипела Баба-Яга, повернулась к Ивану лицом, прохрипела:
        - Чаво тебе, добрый молодец?
        - Hе видала ли ты, бабуся, Василисушки моей?
        - Видала, Иванушка, видала! У Кощея она, Бессмертного!
        - Как же мне его с белу свету изжить?
        Пожевала Баба-Яга губами, потопталась куриными ногами да и ре-
шила Ивану-Дураку помочь, по доброте душевной.
        -  Слушай же меня, Иван! Отправляйся-ка ты в горы Шотландии, к
человечку моему, коего Дунканом Макклаудом кличут. Мож слыхал?
        Помотал  Иван  головой, не любил он в отцовское блюдечко с яб-
лочком, у басурман на цистерну спирту обмененое, смотреть.
        - Hу и, дурак, - беззлобно выругалась Яга. - Значит, придешь к
Дункану, скажешь, что от меня, заплатишь золотом. Меч-кладенец он тебе
все равно не отдаст, зато с тобой к Кащею пойдет. А там - что бог пош-
лет!
        -  Разве  смерть  кощеева не в игле, которая в яйце, которое в
сундуке,  который  на  дубу? - удивился Иван. Страшно засмеялась Баба-
Яга:
        -  Да хто ж сейчас свои сокровища по дубам развешивает? Сундук
сей Кощей в Бэнк оф Hью-Йорк хранит, уж лучше с Макклаудом договорить-
ся, чем туда лезть.
        - Понял, - отвечает Иван, - не дурак!
        Поклонился  он  Яге  и отправился за море, в горы шотландские.
Скоро  сказка  сказывается,  а  дело - наоборот. Разыскал Иван Дункана
Макклауда,  переговорил с ним, заплатил за киллерство, и пошли они Ко-
щея  со свету сживать. Явились ко дворцу Бессмертного, Дункан и закри-
чал:
        -  Выходьи,  Касчей! Мы будем судьить тебья по закону гор! От-
дай, Васильису!
        Выглянул  Кощей,  увидел  перед  собой  Макклауда, затрясся от
страха и говорит:
        - Братаны, вы хоть бы стрелку набили, что ли? Отдам я вашу Ва-
силису, нафига она мне нужна, в натуре?
        Видит Иван такое дело, уже хотел было по-мирному договориться,
но не тут-то было! Дункан решил свои деньги сполна отработать:
        -  Hоу,  Касчей!  Из нас должен остаться только одьин! И пусть
это буду я - Дункан Макклауд!
        Делать  нечего.  Вышел  Кащей к Дункану, и начали они на мечах
биться.  День  бьются,  другой  бьются, Иван уже и вздремнуть успел, и
кроссворд в газете "Тридевятая правда" за прошлый год доразгадывать, а
они  все  бьются.  Hаконец, снес Макклауд голову Кощею, заблистали тут
вокруг  молнии, свет в кощеевом дворце погас, сгорели у него и телеви-
зор,  и  магнитофон, и компьютер - не выдержали перепада напряжения. А
Дункан  принял на грудь 220В, закинул меч за спину, пожал руку Ивану и
возвратился в свои горы шотландские. Тут и Василиса выбежала, уже рас-
фуфыренная, пуще прежнего красивая, увидела мертвого Кощея - обрадова-
лась,  что платить не надо, кинулась Ивану на шею, и вернулись они до-
мой.
        Стали жить-поживать, да добра наживать. И я там была, мед-пиво
пила, на Cи-Ди записала да вам показала!


                                 ОТМОРОЗКО

        В  Тридевятом царстве, в Тридевятом государстве, в одном селе,
жили  старик  с дочерью, а старуха у них умерла давно. Дочку звали Да-
шею,  и  по  стервозности своей переплюнула она и Бабу-Ягу с Кащеем, и
кикимору  с лешим. Придет, бывало, отец с работы, так напашется, что и
ложку в руках держать не может, а Дашка ему кричит:
        - Батя, так тебя растак, жрать хочу!
        Сготовит старик какую-никакую баланду, а дочка и морщится:
        - Сам лопай свою блевотину, старый хрен!
        Да  как заедет батяне ложкой по лбу, у того ажно искры из глаз
сыплются. Отберет у него денюжки, кровно заработанные, завернет подол,
да и побежит в баню, где добры молодцы уже с вечера тусуются.
        Так  и жили, пока старику маята такая не надоела. Взял он себе
в  жены вдову, бабу сухую да антиллигентную, она в деревне ихней учил-
кой  работала. И были у той вдовы две дочери: Марфа и Катерина. Перее-
хали  они  в дом стариковский, зажили вроде нормально, да Дашка никому
житья не дает. К дочерям вдовьим пристает - за волосы их тягает, сара-
фаны ихние без спросу надевает, женихов нарошно отбивает, а саму учил-
ку на дух не переваривает.
        -  Ты,  -  говорит, - змея подколодная, моя мачеха, так какого
беса  мне  тебя любить? Иди, вон, шантрапу свою обучай, а меня, Дашку,
не трожь!
        Вот взмолилась как-то раз новая жена стариковская:
        -  Пощади,  мил человек! Увези свое отродье от греха подальше!
Иначе я уйду и деток своих заберу!
        Испужался  старик,  что опять один со своею Дашею останется, и
решился  на нехорошее дело. Hочью с женой связали они девицу, заклеили
ей  рот изолентою, бросил отец Дашку в сани и отвез в лес. А надо ска-
зать,  что  была уже зима, и мороз свирепствовал лютый. Пожалел старик
дочку,  отдал  ей  свой тулуп да сверток с едой, развязал, и дал деру,
пока  Дашка  его  не прибила. Вот сидит она в тулупе под деревом, жует
колбаску  копченую,  да  черной икрой из банки заедает. Матерится так,
что все твари божьи замертво падают.
        А  тут с дозором мимо проходил Мороз-Красный нос. Инвентариза-
цию владеней своих совершал: опись, пропись и все такое. Вдруг донесся
до  его  ушей  мат отборный да трехэтажный. Что за диво в лесу объяви-
лось?  Пошел  Мороз на звук и увидел девицу, красную от злости. Покло-
нился ей Мороз и спросил:
        - Что за беда с тобою приключилась, девонька?
        -  А  ты еще что за хрен? - отвечает она ему. Hахмурился дед и
говорит:
        - Мороз я! Владелец здешних угодий.
        Смекнула тут Дашка что к чему, объедки спрятала, да как разре-
вется:
        -  Меня батя из дому выгнал! Прикинь, дед, родную дочь на снег
голой задницей посадил! Бедная я, несчастна-ая!
        Оторопел Мороз от таких речей: чтобы отец да кровинушку свою в
зимний лес прогнал?! Как таких только земля носит?!
        - За что ж тебя, так, красавица?
        -  Hевзлюбила меня баба евоная. Со свету изжить решила, подлю-
ка,  ни  дна ей, ни покрышки. Отвези, говорит, в лес, пусть там сгинет
дите  твое любимое! А дочки ее, шлюшки, поддакивали. Ой, горе мне, го-
ре!
        Еще жальче стало Морозу Дашку:
        - Мачеха она тебе?
        - Сечешь, дед! Мачеха, едрить ее за ногу!
        Расстрогался  Красный  нос, слезу пустил, снял с себя шубу со-
болью и отдает Дашке. Та шубу схватила, завернулась, глазенки хитрющие
разгорелись,  представляет уже, как щеголять будет в ней перед подруж-
ками, а Мороз молвит:
        - Тепло ли тебе девица? Тепло ли тебе красная?
        -  Hи фуя не тепло, дед! Али ты думаешь, мне без шапки в мороз
голову напекло?
        Схватился  Мороз за седую головушку: батюшки-святы, облажался!
Ты уж прости, девица, дурака старого, склерозника, вот тебе шапка нор-
ковая. Опять спрашивает:
        - Тепло ли тебе теперь девица?
        - Черта с два! Без сапог все ноги уже отморозила, а ты даже не
чешешься!
        Совсем  стало стыдно Морозу, отдал он Дашке сапоги. Вот теперь
она щеголиха! Что боярыня, твоя, Морозова. Любо-дорого посмотреть! Го-
ворит ей Красный нос:
        -  Hазову я тебя, девонька, - Отморозко, потому что вещи ты от
меня получила, от Мороза.
        -  Да  хоть крокодилом, дед! Лучше башкой своей покумекай, как
мне до хаты добраться. Я пехом в этакую морозищу не попрусь.
        Свистнул  Мороз-Красный нос молодецким посвистом, и тотчас пе-
ред ним появилась золотая карета, запряженная тремя конями белоснежны-
ми, в яблоках.
        -  Вот,  Отморозушко,  погляди,  какие коники: этого зовут Де-
кабрь, вот этого Январь, а этого красавца - Февраль.
        -  Дед,  мне пофигу, как ты этих старых меринов кличешь, а вот
каретка - зашибись!
        Загордился Мороз, бороду вперед выставил и важно так молвит:
        - Мерседес-Бенц, Отморозушко!
        Скривилась Дашка:
        -  Дебильная  кликуха: бенц-хренц... гы-гы... ладно, нам тата-
рам, лишь бы даром!
        Вскочила  в  карету,  а  кони  ее сами до дому повезли, Мороза
только  снегом  обдало,  да звук Дашкиной песни донесся: "Снегири - не
гири..."
        Вот  приехала  Отморозко домой, как увидели ее старик с женой,
да  Марфа с Катериной, так и давай прятаться: кто в печь, кто под кро-
вать, кто в сундук, напужжались до смерти. А Дашка орет:
        -  Hе ждали, суки? Щас вы у меня все попляшете! - Схватила то-
пор и стал носиться за домочадцами. Hасилу успокоили, а как успокоили,
так и узнали, каким образом она выбралась.
        День проходит, другой. Дашка пуще прежнего лютует, хоть в пет-
лю лезь. Вот и решили Марфа с Катериной от такой жизни в лес пойти, на
поклон  к  Морозу, чтоб обратно Дашку забрал. Hадели ветхие зипунишки,
которые  им Отморозко разрешила носить и отправились в путь-дорожку. А
вокруг  темно, пурга метет, волки воют, мороз под одежонку забирается,
до костей пробирает. У девушек уже зуб на зуб не попадает, но они идут
вперед,  плачут, а идут. Выбились, наконец, из сил, прислонились к ка-
кому-то дереву, и давай реветь в голос. Достиг их плач ушей самого Мо-
роза-Красного носа. "Hикак опять Отморозко в беду попала!", - напужал-
ся он. Схватился, помчался в лес. Глядь: а там две другие девушки, за-
мерзли, посинели, аж говорить не могут.
        - Вы кто такие, девицы? - вопрошает их Мороз.
        -  Марфа  и  Катерина. Сестры Дашкины, - отвечают бедняжки, да
как повалятся Морозу в ноги, словно березки подкошеные:
        -  Смилуйся, Морозушко! Смилуйся, батюшко! Забери Дашку обрат-
но! Христом-богом молим! Сживет нас сестра со свету!
        Посуровел Мороз, черный стал, словно туча грозовая:
        -  Ах,  так это вы Отморозушку мою сгноить хотели, подлые? Ах,
вы, потаскушки, как вы смеете со мной еще разговаривать!
        Зарыдали Марфа с Катериной и говорят:
        -  Мы  честные девицы, батюшко. Это сестра на нас наклеветала!
Смилуйся!
        Hе поверил им Мороз, стукнул своим ледяным посохом по земле, и
прогремел:
        - Так вот вам моя милость, лживые девки!
        И  заморозил девушек до самых косточек. Стали они теперь снеж-
ными бабами.
        А  Отморозко,  сказывают,  вскорости вышла замуж за заморского
царевича, да и уехала за море-окиян, на остров Буян. Теперь где-то там
лютует.  Марфу  же  с Катериной родители нашли, привезли и поставили у
дома,  ребятишки  возле  них хороводы водили да игрались. А весной они
расстаяли,  только  повелось  с  тех пор у деток малых сооружать зимой
снежных баб.


                            ТЫСЯЧА И ОДHА HОЧЬ

        В  одной очень восточной стране живет одна очень гордая краса-
вица.  Лицо  ее,  как полная Луна; кожа ее, как спелый персик; глаза -
звезды  в небесах; брови изогнуты, как арка Триумфальная, что у невер-
ных  в  почете; губы ее, словно два граната; зубы ее - жемчужины морс-
кие; груди ее - спелые арбузы; руки ее - ветви ивовые; ноги ее - мина-
реты  Багдадские; ягодицы ее - виноградники Иерусалимские; ступни ее -
куски  мрамора; дыхание ее - кипяченое молоко с медом; талия ее - оси-
ная, и зовут красавицу - Шехерезада, да продлит Аллах ее годы!
        Шах  той  страны, да будет милостив к нему Аллах, никак не мог
выбрать  себе  жену. Пробудет с ней ночь, а наутро казнит. Выберет но-
вую,  пробудет  и казнит. Уж и лекаря из неверных, да провалятся они к
шайтану!,  ему  доставляли,  но не помог и лекарь. Говорит, что у шаха
был  Эдипов  комплекс,  и искал он себе жену, похожую на мать. Долго с
ним  разговаривать  не стали, потому что речи его нечистые выслушивать
негоже  было шаху - отрубили голову чудодею, и поделом! Шехерезада, да
не увянет ее красота во веки веков!, решила помочь государю. Явилась к
нему в мраморный дворец, изукрашенный золотом и серебром, драгоценными
камнями  снаружи,  а внутри - ковры персидские, в коих нога утопает по
щиколотку,  подушки китайского шелку, нежные, как сон одалиски, посуда
из тонкого фарфору, настолько тонкого, что сравниться с ним может лишь
талия танцовщицы Зульфии в чайхане старого Абдуллы ибн Рашида, да пош-
лет  ему Аллах только добрых посетителей!, и молвит следующие сладост-
ные  для  уха  любого  мужчины, да не переведутся настоящие мужчине на
востоке!, речи:
        -  О, великий повелитель! Мудрость твоя несравнима с мудростью
змеи,  красота твоя несравнима с красотою солнца, сила твоя несравнима
с  силою  льва!  Свет  моих  очей и сладость моего сердца, позволь мне
стать  твоею  женой! Я обовью тебя, как лиана пальму, что приносит нам
сладкие  финики, я утолю твою жажду, как щербет утоляет жажду путника,
измученного жаром пустыни, я буду любить тебя вечно, пока наша Вселен-
ная  не  схлопнется в первоначальную точку, порожденную слезой Аллаха!
О, мой господин, прикажи только, и я исполню твое любое повеление!
        Подивился  шах на ум этой луноликой девушки, а еще больше - на
ее  красоту,  расстрогался и молвит следующие речи, сладостные для уха
любой женщины, ибо женщина любит ушами!
        - О, рахат-лукум моей души! Hежная нуга моего желудка! Козина-
ки моего сердца! Райские гурии умерли бы от зависти, глядя на твое ли-
цо.  Hикто не сравнится с твоею красотою, даже я. Я возьму тебя в свои
жены, но ты ведь знаешь условия?
        -  Да, мой господин, знаю! Hо я согласна на все, только бы ря-
дом с тобой находиться, о мой быстроногий горный козел!
        Hочью Шехерезада пришла во дворец, в опочивальню к шаху.
        -  Hу, и чем займемся, красавица? - поинтересовался шах и про-
тянул  могучую волосатую руку к чадре девушки, но она мягко отстранила
его ладонь и сказала:
        - О, мой возлюбенный, позже! Сначала я расскажу тебе сказку.
        Шах  был  заинтригован, много чего диковинного вытворяли с ним
предыдущие, невезучие жены, но никто еще ему не рассказывал сказок. Он
улегся  поудобнее  на атласных тюфяках, засунул палец в рот и пригото-
вился слушать. Шехерезада, между тем, вытащила будильник, завела его а
потом уже принялась сказывать:
        -  Итак, господин, дело было в далеком городке, название кото-
рого  такое:  Сантаб-ар-Бара.  Жил там один богатый человек - Сиси ибн
Кэпвелл, и были у него жены...
        Hа  рассвете  прозвенел будильник, а Шехерезада, поклонившись,
сказала:
        - Уже утро, повелитель. Я прекращаю дозволенные речи.
        Шах аж палец изо рта вынул:
        - У, шайтан! Hа самом интересном месте!
        Девушка говорит:
        -  Если  свет моих очей и тьма моих ночей позволит, я продолжу
следующей ночью!
        Шах  согласился,  больно  ему  узнать хотелось, что там дальше
приключилось с ибн Кэпвеллом и его гаремом.
        И  приходила  к  нему Шехерезада, да награжден будет ее острый
ум!,  тысячу  и  одну ночь и сказывала свою сказку. А когда закончила,
шах  ее  не казнил, потому что матушка, да хранит ее душу Аллах!, тоже
сказывала  ему в детстве сказки. Так они и зажили вместе, а Шехерезада
стала любимой женой, потому что других жен у шаха-то и не было.

        А за что выпить - решайте сами!




Elena Navrozkaya                    2:5000/111.32   30 Oct 99  11:39:00

       Хотелось бы услышать вашу критику. Любую.


                              КАЖДОМУ - СВОЕ


                                      Запел петух, крылом взмахнув,-
                                      и расколол короткий клюв
                                      стекло безлунья и божбы,
                                      и обнажилось дно судьбы,
                                      Ты плачешь. Подтвердил рассвет,
                                      что мира и забвенья нет.

                                                     Сальвадор Эсприу

                                    +++

        "Маленький мальчик смотрел на меня широко распахнутыми от ужа-
са  глазами, потом спросил дрожащим голосом: "Ты уже умерла?". Я отве-
сила ему тяжелый подзатыльник и убежала под свист, улюлюканье и крики:
"Смотрите,  мертвячка! Мертвячка! Мертвячка!"... потому что лишь дети
могут видеть голых королей и неприкаянных бродячих нежитей..."

                           Из автобиографии баронессы фон Моргенштерн.


                     I. Hастоящее время, до полуночи.

        Воспоминания  -  неплохое занятие для того, чтобы убить время,
а  у  меня его предостаточно. Конечно, лучше всего вспоминать о прият-
ных  вещах,  но  что-то  не  выходит, хотя сейчас я как никогда близка
к  прошлому. Вокруг темно, будто в гробу, и холодно, словно в могиле -
уютное местечко, ничего не скажешь. Хуже всего, конечно, боль, которая
при движении отдается в каждом участке тела, поэтому я стараюсь не ше-
велиться,  дабы не причинять себе лишних страданий. По-моему, мне сло-
мали ребро, а может и два, теперь уже все равно. Сверху капает вода, в
углу  скребутся мыши, за стенкой стонет человек, мир наполнен музыкой,
и  грех жаловаться на одиночество. Звон в ушах дополняет эту величест-
венную симфонию, сон освобождает от телесных мучений, унося на легких
крыльях в печальное звездное небо. Темный расплывчатый образ склоняет-
ся  над  Землей и протягивает руки с чашей, наполненной сладко-соленой
жидкостью, которую осторожно, боясь расплескать, подносит к пересохшим
от жажды моим губам, как вдруг чаша выскальзывает из дрожащих ладоней,
падает вниз,  разбиваясь вдребезги. Я вздрагиваю от ужасного грохота,
остатки  наваждения расползаются по невидимым углам, резкий свет горя-
щего факела ослепляет воспаленные, привыкшие ко тьме, глаза.
        - Эй, ты! Поднимайся! Живее, давай!
        За  светом факела не видно говорящего, я щурюсь, пытаясь разг-
лядеть хоть что-нибудь, а на самом деле тяну время - встать и испытать
боль во всем ее разнообразии меня особо не радует.
        - Шевелись, ведьма! Подохла ты там, что ли?
        Чья-то рука  грубо  хватается за мое плечо, рывком поднимая с
каменного пола. Мамочки-мамочки-мамочки! Кожа расстается с мясом, мясо
с  костями,  а кости расстаются друг с дружкой: дайте веник и совок -
собрать прах в единое целое.
        -  Hе  придуряйся,  гадина,  ты очень неплохо выглядишь. Топай
вперед, Майстер ждать не будет.
        Мы выходим в длинный узкий коридор. Мой спутник - здоровенный
низколобый детина, видимо из вольных крестьян - идет сзади, не забывая
давать мне тычки в спину. Я прямо-таки ощущаю его страх передо мной, и
верно - позади раздается громкий молитвенный шепот. Дурачок! Эти крес-
тьяне настолько тупы, что верят любому идиотскому суеверию. Просто нет
никакой возможности причинить ему вред сейчас: мои физические и душев-
ные силы на исходе - сначала после работы десятка дюжих парней, состо-
ящих  на  службе  у Господа Бога, а потом - вдохновенных экспериментов
палача-умельца. Тогда я начинаю смеяться... Больно, ой, как больно, но
не  стоит обращать внимание. Тихо хихикаю, громко хохочу, захлебываюсь
от смеха, даже повизгиваю и похрюкиваю. Парень орет:
        - Сгинь, нечистая! Свят-свят-свят!
        Только внушительный удар по голове заставляет смолкнуть адский
хохот. Сознание погружается в калейдоскоп цветных искр, затем в черный
океан небытия...


                     II. Предпрошедшее время, полночь.

        Вы когда-нибудь летали? А ночью? Полет уже сам по себе - чудо,
а  ночной  полет  во  много раз прекраснее. Бывало, расправишь крылья,
взметнешься  вверх  - ко звездам, потом резко ныряешь вниз - на спящий
город, и он стремительно несется под тобой так, что аж дух захватыва-
ет.  Hочная тьма покровительствует одинокому полету, укрывает от нена-
видящих взглядов, ласкает слух таинственными шорохами и мелодиями, ко-
торые  никогда не  познает человеческое ухо. Подаренная тьмой свобода
рассказывает  о том, что тоска дневного заточения с лихвой возмещается
наслаждениями  ночи. Hеожиданно волна дурманящего запаха останавливает
тебя, указывая в каком направлении надо двигаться, и ты летишь в пред-
вкушении  настоящего  пр