ой он бросался, теряя рассудок,  на
всякого, кто, как ему казалось, пытался шутить над ним.
   Он вспомнил тот день, когда ему послышалось, что Терри сказала  у  него
за спиной что-то неприятное. Он вспомнил, как, будучи ростом уже  не  выше
Бет, он налетел на нее и стал уличать в якобы подслушанной им дерзости.


   - Что ты слышал? - спросила она.
   - Слышал то, что ты сказала обо мне!
   - Ничего я о тебе не говорила.
   - Зачем ты врешь, я же не глухой!
   - Я, значит, вру?
   - Да, ты врешь. Но я и так знаю, что ты сказала. Ты всегда говоришь это
обо мне за глаза.
   - Ну довольно, нам надоели эти твои истошные вопли.  И  только  потому,
что ты брат Марти.
   - Конечно, конечно, ты же жена хозяина, ты ведь здесь главная!
   - Не говори со мной так!
   Дальше - больше, вопли, крики - пустые и бессмысленные.
   Пока, наконец, Марти с мрачным лицом не  позвал  его  тихим,  спокойным
голосом в свой кабинет. Скотт  стоял  перед  письменным  столом  и  бросал
исподлобья на брата свирепые взгляды, всем своим видом напоминая  злобного
гнома.
   - Малыш, мне неприятно это говорить, - сказал Марти, - но, может  быть,
пока тебя не вылечат, тебе лучше будет не  выходить  из  дома.  Поверь,  я
знаю, каково тебе сейчас, и  ни  в  чем  тебя  не  виню.  Но."  понимаешь,
невозможно серьезно заниматься работой, когда...
   - Значит, ты меня увольняешь.
   - Подожди, успокойся, малыш, - сказал Марти. - Я не увольняю  тебя.  Ты
будешь получать зарплату. Но, конечно, скромнее, - я ведь не очень  богат,
- но вам с Лу этого должно хватить. Да и потом, скоро все станет  на  свои
места. И, с Божьей помощью, со дня на день должен прийти заем из  военного
ведомства. Вот тогда...


   С глухим стуком  ноги  Скотта  коснулись  крышки  плетеного  стола.  Не
останавливаясь, он бросился бежать  через  огромное  пространство  крышки,
поджимая от усилий  губы,  спрятанные  в  его  густой,  всклоченной  белой
бороде.
   И  зачем  он  увидел  эту  газету  и  опять  погрузился  в   бесплодные
воспоминания. Ведь память - такая пустая вещь. Все,  что  ей  принадлежит,
уже не принадлежит человеку. В  памяти  живут  тени  поступков  и  чувств,
которые  можно  вернуть  лишь  в  мыслях.  Поэтому  воспоминания  не  дают
облегчения, а только ранят...
   Скотт стоял на краю крышки стола и думал о том, как бы ему спуститься к
свисающему снизу прутику. Он стоял в нерешительности, переминаясь  с  ноги
на ногу и осторожно сгибая пальцы освободившейся ноги. У него опять начали
мерзнуть ступни. Напомнила о себе боль  в  правой  ноге.  Во  время  сбора
кусочков печенья он забыл  о  холоде  и  боли,  потому  что  тело  его  от
постоянного движения разминалось и разогревалось. В  довершение  всего,  у
него опять заболело горло.
   Скотт подошел к жестянке из-под краски, за ручку которой он  ухватился,
забираясь на стол, навалился на нее спиной и попробовал сдвинуть с  места.
Жестянка не поддалась. Развернувшись, он уперся покрепче ногами  в  пол  и
уже руками толкнул ее изо всех сил. Тщетно. Тяжело дыша от перенапряжения,
Скотт зашел с другой стороны жестянки. С огромным усилием, но ему все-таки
удалось выгнуть ручку жестянки так, что она теперь перегибалась через край
стола.
   Переведя дыхание, он уцепился руками за конец ручки и повис в  воздухе.
Нащупав ногами прутик, он надавил на него тяжестью своего тела.
   Скотт осторожно положил  одну  руку  на  крышку  стола.  Затем,  поймав
равновесие, отпустил второй рукой ручку жестянки и быстро спустился  вниз.
Его ноги соскользнули с края  прутика,  но  он  успел  судорожно  выкинуть
вперед руки и ухватиться за него. После этого опять заполз на прутик.
   Через несколько секунд Скотт уже прыгал по перекладине стола.
   Спуск по прутьям, выложенным лесенкой, не представлял трудности. Он был
даже  настолько  прост,  что  Скотт,  расслабившись,  вновь  погрузился  в
воспоминания. То скользя, то медленно и осторожно спускаясь по прутьям, он
думал о том вечере, когда вернулся домой из  магазина  после  разговора  с
Марти.
   Он вспомнил, что вернулся домой, когда Лу  с  Бет  ушли  в  магазин.  В
квартире было удивительно тихо. Скотт вспомнил, как  зашел  в  спальню  и,
устроившись на краешке кровати, долго сидел, глядя не  отрываясь  на  свои
болтающиеся в воздухе ноги.
   Скотт все пытался вспомнить, как долго он сидел  так,  пока  не  поднял
взгляд на висевший с внутренней стороны двери комплект своей одежды. Встав
с кровати, он подошел к двери. Чтобы  доставать  одежду,  ему  приходилось
становиться на стул. На мгновение он задержался с отчаянно тяжелым  стулом
в руках. Потом, сам не зная зачем, снял с вешалки свою куртку и надел ее.
   Стоя перед зеркалом высотой в человеческий рост, Скотт смотрел на  свое
отражение.
   Сначала он просто  стоял  и  смотрел  -  руки  его  тонули  в  свободно
болтающихся  пустых  черных  рукавах,  полы  куртки  доходили   почти   до
щиколоток, куртка висела на нем огромным мешком. Он даже как-то  не  успел
удивиться, настолько нелепо на нем сидела  куртка.  Побледнев,  он  просто
вглядывался в себя.
   А потом его будто стукнуло по голове. Словно он  увидел  это  в  первый
раз.
   На нем была _его_ куртка.
   Скотт хрипло захихикал. Вдруг умолк. И в полной тишине  изумленно  стал
разглядывать свое отражение.
   Он увидел ребенка, играющего во взрослого, и его стал разбирать  глухой
смех. Грудь  заходила  ходуном  от  сдерживаемого  смеха,  который  больше
напоминал рыдания.
   Скотт не мог подавить в себе этот рыдающий смех, который  душил  его  и
прерывисто вырывался наружу сквозь дрожавшие губы. Скотт уже  трясся  всем
телом.
   Слезы брызнули из глаз и потекли ручьями по щекам. Он опять посмотрел в
зеркало. Затем, пританцовывая, сделал  шаг,  и  куртка  его  распахнулась,
пустые рукава разлетелись  в  разные  стороны.  Взвизгивая  в  сумасшедшем
экстазе и согнувшись от колик в животе, он,  как  безумный,  молотил  себя
кулаками по ногам. Смех вырывался  из  его  горла  коротким,  прерывистым,
придушенным хрипом. Скотт едва держался на ногах.
   Ну и умора!
   Он еще раз взмахнул рукавами и вдруг со всего размаха бухнулся на  пол,
смеясь и колотя по полу ногами. Пол отзывался на удары ног глухим  стуком,
который привел Скотта в еще большее исступление. Он извивался всем  телом,
разметав руки, ноги в разные стороны, дико мотая головой, и с губ его  все
срывался приглушенный смех, пока силы не  оставили  его  вовсе.  А  потом,
охая, он лежал на спине, не в силах пошевелиться, с мокрым от слез  лицом.
В правой ноге еще оставалось нервное подергивание. Ну и умора.
   Внешне вполне спокойно он думал о том, что вот сейчас пойдет в  ванную,
возьмет лезвие и вскроет себе вены, и искренне недоумевал, почему  он  все
еще лежит, глядя в потолок, когда можно так просто решить все  проблемы  -
надо лишь пойти в ванную, взять лезвие и...
   Скотт съехал по толстой, как веревка, нитке на полку  плетеного  стола.
Затем, подергав нитку, стащил вниз засевший наверху в расщелинах  колышек,
тут же укрепил его на полке и пополз вниз.
   Как ни странно, но он никак не мог понять, почему все еще не покончил с
собой. Безнадежность его  положения,  без  сомнения,  подсказывала  именно
такое решение всех проблем. Однако, хотя он часто жалел о том, что не смог
решиться на этот последний шаг, Скотта всякий раз что-то останавливало.
   Скотт не мог бы сказать, жалеет ли он о том, что не  смог  покончить  с
собой. Иногда ему казалось, что это его  вовсе  не  волновало,  а  если  и
интересовало, то  только  в  неясном,  философском  плане.  Но  с  кем  из
философов случалось, как с ним, физическое уменьшение?
   Его  ноги  коснулись  холодного  пола,  и  Скотт,  быстренько  подобрав
сброшенные сандалии, надел их - сандалии, сделанные им самим из  прутиков.
В них было много лучше, чем босиком.  Теперь  осталось  оттащить  пакет  к
своему ночному убежищу. После этого он сможет снять мокрый халат и, нежась
в тепле, отдыхать и спокойно есть. Скотт подбежал к пакету, горя  желанием
как можно быстрее разделаться с работой.
   Пакет оказался настолько тяжелым, что двигать  его  можно  было  только
очень медленно. Скотт продвинул пакет дюймов на десять и  присел  на  него
отдохнуть. Отдышавшись, встал и подвинул пакет еще дальше. Позади остались
два массивных стола, скрученный шланг, садовая косилка, огромная лестница,
широкая, вся в островках света равнина, которая вела к водогрею.
   Последние двадцать пять дюймов он тащил свой  пакет  с  едой,  двигаясь
спиной вперед, перегнувшись в поясе и рыча от натуги. Еще несколько минут,
и он будет в безопасности, в теплой и мягкой постели,  с  сытым  желудком.
Стиснув зубы от усилия, Скотт резко поддернул пакет к  подножию  цементной
глыбы. Жизнь все-таки стоила того, чтобы бороться за  нее,  даже  если  ее
радость составляли самые  простые  физические  удовольствия.  Пища,  вода,
тепло. Скотт почувствовал себя счастливым.
   Вдруг он испустил крик.
   Огромный паук, уже поджидая его, свисал с верхнего края глыбы.
   На какой-то миг их глаза встретились. Скотт застыл на месте у  подножия
глыбы, в ужасе глядя вверх.
   Вдруг длинные черные ноги зашевелились,  и,  издав  приглушенный  стон,
Скотт бросился в один из двух проходов, проделанных в глыбе. Уже убегая по
этому сырому тоннелю, он услышал, как паук грузно свалился на пол.
   "Так нечестно!" - прокричал его рассудок в отчаянии и ярости.
   И это была  последняя  мысль  Скотта.  Панический  ужас  сковал  своими
железными объятиями всякую способность думать. Боль в ноге  мигом  прошла,
усталости как не бывало. Остался только ужас.
   Выскочив наружу с другой стороны цементной глыбы, он бросил через плечо
взгляд на черную раскачивающуюся тень паука, бежавшего за ним  по  темному
тоннелю. Глубокий, во всю  силу  легких  вдох,  -  и  Скотт  устремился  к
цистерне с топливом.  Не  было  смысла  бежать  к  кладке  бревен  -  паук
перехватил бы его на полдороге.
   Мчась к ломаной коробке, стоявшей под цистерной, он еще точно не  знал,
что будет делать, когда добежит до нее,  -  его  вел  один  лишь  инстинкт
самосохранения. В картонке лежали тряпки. Возможно, зарывшись  в  них,  он
спрячется от паука.
   Скотт больше не оглядывался, в этом не было никакой необходимости. Он и
так знал, что  огромное  раздувшееся  тело  паука,  дико  раскачиваясь  из
стороны в сторону, неслось за ним на длинных черных ногах. И он знал,  что
если и добежит до коробки первым, то только благодаря тому, что у паука не
хватало одной ноги.
   В развевающемся вокруг тела халате, стуча  по  полу  сандалиями,  Скотт
бежал через островки тусклого света. Воздух обжигал ему горло. Он  яростно
перебирал ногами. Вот уже над ним высится цистерна с топливом.
   Когда несшийся по пятам паук оказался меньше чем в пяти дюймах от него,
Скотт метнулся в тень от цистерны.  Захрипев,  он  оттолкнулся  ногами  от
цементного пола  и  прыгнул.  Руки  его  отчаянно  вцепились  в  свисавшую
проволочку, и  он  медленно  подтянул  тело  вверх.  Затем,  раскачавшись,
прыгнул ногами вперед в отверстие в стенке картонки.
   Болтая руками и ногами, он кувыркнулся в воздухе и упал на мягкую груду
белья. Приподнявшись, услышал, что паук, скребя лапами по стенке  коробки,
ползет вверх. Скотт вскочил на ноги, но мягкое белье под ним  провалилось,
он потерял равновесие и упал. Нелепо растянувшись всем  телом,  он  бросил
взгляд назад и увидел, что черный паук, яростно перебирая ногами, появился
в треугольном вырезе в стенке картонки. Не мешкая, гадина протиснула  свое
тело вовнутрь и прыгнула вниз.
   Со стоном Скотт привстал, но снова упал, ступив ногой  в  углубление  в
горе белья. Гора качнулась дважды. Первый раз, когда на  нее  упал  Скотт,
второй - когда на нее свалилось тело паука,  который  тут  же  бросился  к
своей жертве.
   Барахтаясь в белье, Скотт уже не успел бы встать на  ноги.  В  отчаянии
оттолкнувшись ногами от мягкого белья, он  упал  навзничь.  Приподнялся  и
опять грузно свалился, яростно разгребая руками белье, чтобы выбраться  из
него. Но все больше запутывался. Паук уже почти добрался до него.
   Из глотки Скотта вырвался пронзительный  крик  отчаяния.  Почувствовав,
что паук поставил на его лодыжку одну из  своих  лап,  он  резко  отпрянул
назад.  И  свалился  в  открытую  швейную  коробку,  захрипев  от  боли  и
неожиданности. Руки его все еще машинально двигались, как будто он пытался
что-то нащупать. Огромный паук спрыгнул вниз и пополз по его ногам.  Скотт
завизжал от ужаса и отвращения.
   Вдруг рука Скотта легла на холодный  металл.  Булавка!  Едва  дыша,  он
оттолкнулся ногами от белья и, падая  навзничь,  потянул  на  себя  обеими
руками булавку. Когда паук прыгнул на него, Скотт воткнул ее, как копье, в
живот гадины. Булавка заходила в его руках под тяжестью паучьего тела.
   Паук дернулся назад и, соскочив с острия, отлетел на несколько  дюймов.
Выждав какое-то мгновенье, он вновь бросился в наступление. Скотт встал на
левое колено, правую  ногу  отставил  для  упора  назад,  головку  булавки
положил себе на бедро и, крепко держа свое оружие в  напряженных  до  боли
руках, изготовился отражать второе нападение.
   И опять паук напоролся на  острие  булавки,  и  опять  отскочил  назад,
содрав одной из своих шевелящихся в воздухе  колючих  лап  кожу  на  левом
виске Скотта.
   - Сдохни! Сдохни! Сдохни! - пронзительно кричал Скотт, едва ли  отдавая
себе в этом отчет.
   Паук не издох. Но в нескольких дюймах от Скотта он дико  дергался  всем
телом, будто не понимая, почему не может схватить наконец свою  жертву.  И
вдруг опять бросился вперед.
   На этот раз острие едва ли задело его,  потому  что  он  остановился  и
поспешно отполз назад. Скотт, не отрываясь, следил за  гадиной,  не  меняя
своего положения. Тяжелая булавка чуть-чуть дрожала в его руках, но острие
было неизменно направлено на паука. Ощущение тяжести, оставленное на ногах
пауком, не прошло, ныло место, где был  содрана  кожа.  Скотт  прищурился,
пытаясь разглядеть своего врага, почти слившегося с мраком теней.
   Скотт не помнил, как долго он  так  стоял  и  смотрел.  Он  не  заметил
никакого движения, но вдруг, как по волшебству, среди теней уже никого  не
оказалось.
   От изумления странный звук, не то хрип, не то крик, задрожал у  него  в
горле. Он встал на онемевшие ноги и огляделся крутом. Через весь подвал до
него долетел рев, с  которым  опять  заработал  масляный  обогреватель.  С
бьющимся сердцем Скотт резко развернулся, в ужасе подумав, что паук сейчас
обрушится на него.
   Скотт долго крутился так на одном месте, с  трудом  удерживая  в  руках
тяжелую булавку, ставшую его оружием. Наконец его осенило - паук уполз.
   Скотт почувствовал огромное облегчение, и  на  него  волной  обрушилась
усталость. Булавка вдруг показалась ему неподъемной и  выпала  из  рук,  с
грохотом ударившись о деревянное дно коробки. Ноги  подкосились,  и  Скотт
свалился мешком, стукнувшись головой о булавку, которая только что  спасла
ему жизнь.
   Некоторое время он лежал так,  довольный,  не  в  силах  пошевелить  ни
рукой, ни ногой. Паук ушел. Он его прогнал.
   Но очень скоро радость его омрачилась мыслью, что паук все же  еще  жив
и, возможно, поджидает его на полу, готовый броситься на него, как  только
он вылезет  из  коробки.  А  может  быть,  паук  опять  караулит  его  под
водогреем.
   Скотт перевернулся на живот и уткнул лицо в руки.  Чего  он  добился  в
итоге? На самом деле он все еще был во власти паука.  Он  не  может  всюду
носить с собой булавку, а через день-другой вообще не сможет поднять ее.
   Но даже если паук  настолько  испугался,  что  больше  уже  не  решится
нападать на него (во что Скотт ни капли не верил),  все  равно  оставалось
еще очень много проблем: через два дня опять нечего будет есть,  с  каждым
днем  становится  все  труднее  доставать  воду,  каждый  день  приходится
перекраивать  и  ушивать  халат,  нет  никакой  возможности  выбраться  из
подвала, но что еще хуже - постоянно, не отпуская, его мучил  страх  перед
тем, что должно было случиться в ночь с субботы на воскресенье.
   Скотт с трудом встал на ноги и стал шарить в темноте  руками,  пока  не
нашел висевшую на петельках крышку коробки. Он перекинул ее и  опустил  на
коробку. И вновь его окружила непроглядная тьма. "Что, если я  задохнусь?"
- подумал он. Нет, это его не волновало.
   С  тех  самых  пор,  как  он  стал  совсем  маленьким,  ему   постоянно
приходилось убегать. Он спасался бегством от насилия, физической расправы,
которые ему несли мужчина, мальчишки, кошка, птицы и теперь вот  паук;  но
что было ужаснее всего в его бегстве - он убегал и разумом: от  жизни,  от
своих проблем и  страхов;  отступал,  пятился,  уворачивался,  поддавался,
сдавался, капитулировал.
   Он все еще жил, но было ли его существование  разумным,  или  оно  было
лишь инстинктивным выживанием? Да, он все еще боролся за  еду,  воду,  но,
может быть, эта борьба была просто неизбежной, раз уж он выбрал выживание?
И главное, что ему хотелось  знать:  был  ли  он  самостоятельной,  что-то
значащей личностью? Был ли он индивидуальностью? В  чем  заключался  смысл
его существования? В том, чтобы выжить?
   Этого он не знал, не знал. Возможно, что был невежественным  человеком,
который смотрит правде в глаза. Но не менее возможно и то, что он был лишь
бледной тенью того, что называется  человеком,  и  жил  лишь  по  инерции,
благодаря толчкам извне; им что-то двигало, а не он двигался сам, по своей
воле; его что-то заставляло искать и бороться, а не он  сам  избирал  этот
путь.
   Скотт не знал, как было на самом деле. Он спал, свернувшись  калачиком,
дрожа всем телом от холода. Он был уже не больше зернышка - и все никак не
мог найти ответа на мучившие его вопросы.



7

   Он встал и настороженно прислушался. В погребе было тихо. Паук,  должно
быть, вернулся в свои владения. И уж точно, если  гадина  все  еще  хотела
убить Скотта, она уже снова пробовала залезть в картонку. Но он, вероятно,
спал очень долго и крепко и ничего не слышал.
   Почувствовав, что горло опять болит, Скотт поморщился и  сглотнул.  Его
мучила жажда и голод. Осмелится ли он еще на один поход к водогрею?  Скотт
тяжело выдохнул. Вопрос был праздный, ведь просто-напросто  больше  ничего
не оставалось делать.
   Пошарив вокруг себя, Скотт нащупал толстую, холодную, как лед, булавку.
Взял ее в руки и, ощутив ее тяжесть, удивился тому, как легко орудовал  ею
вчера. Возможно,  помог  страх.  Обеими  руками  Скотт  поднял  булавку  и
поместил ее у правого бедра. Выбираясь из швейной коробки  и  двигаясь  по
уходящей из-под ног, как зыбучие пески, горе  белья  к  прорехе  в  стенке
картонки, Скотт правой рукой волочил за собой булавку. Ее  он  сможет  без
труда схватить двумя руками и снова использовать как оружие, если появится
паук. Впервые за много недель  у  него  появилось  ощущение  относительной
безопасности.
   Подойдя к отверстию. Скотт  осторожно  высунулся  и  посмотрел  сначала
вверх, потом по сторонам и, наконец, вниз.  Паука  нигде  не  было  видно.
Скотт задышал чуть спокойнее. Просунул булавку в отверстие и, задержавшись
лишь на миг, сбросил ее вниз. Булавка звякнула об пол  и,  откатившись  на
несколько футов,  замерла.  Торопливо  Скотт  выскользнул  из  картонки  и
прыгнул вниз. Когда он приземлился на  пол,  вновь  с  хрипотцой  запыхтел
водяной насос. Скотт, застигнутый врасплох этим звуком, схватил булавку  в
руки и встал так, будто изготовился отбивать нападение паука.
   Но никто на него не нападал. Он опустил свое  сияющее  копье  и,  снова
переложив его к правому бедру, направился к водогрею.
   Выйдя из огромной  тени  топливного  бака,  он  попал  в  бледный  свет
угасающего дня. За затянутыми тонкой дымкой  окнами  царил  полный  покой.
Скотт прошел мимо  больших  колес  косилки,  поглядывая  настороженно,  не
притаился ли за ними