не хватит смелости схватиться с гадиной еще раз - с этой черной гадиной, в
три раза больше него, вселяющей в него панический ужас.
   Голова упала на грудь. Что ж, остается  ему  сделать  только  одно.  Он
отступил от шланга и двинулся к губке. А что еще можно  сделать?  Разве  у
него есть выбор? Разве не находится он в руках неумолимого рока?  Роста  в
нем всего три седьмых дюйма, так на что он может надеяться?
   Что-то заставило его взглянуть на стену скалы.
   Вниз по ней бежал огромный паук.
   В ужасе издав истошный крик, Скотт бросился  наутек.  Прежде  чем  паук
успел добежать до пола, он пролез под крышку коробки и забрался на  губку.
И когда черный, с яйцеобразным телом  паук  забирался  на  крышку,  Скотт,
стиснув до боли зубы, уже готов был услышать первые  звуки  омерзительной,
царапающей симфонии, издаваемой лапами этой гадины.
   Теперь, когда его караулит этот  дрожащий  от  нетерпения  людоед,  нет
вообще никакой надежды на то, что  удастся  добраться  до  ломтика  хлеба.
Скотт закрыл глаза. Его душили отчаянные рыдания, а  над  головой  у  него
царапал, скрежетал по крышке паук.



11

   Все было как в горячечном  бреду:  он  снова  оказался  в  Колумбийском
Пресвитерианском медицинском центре на  обследовании.  Скрипучий,  глухой,
нерешительный голос. Это доктор Силвер говорит ему:
   - Нет, у вас не  акромикрия,  как  мы  предполагали  раньше.  Да,  тело
уменьшено, но железы гипофиза не  затронуты,  нет  и  побочных  признаков:
волосы не выпадают, цианоза конечностей не  наблюдается,  как  и  синюшной
окраски кожи и угнетения половой функции.
   Для того чтобы  установить  содержание  креатина  и  креатинина  в  его
организме, были проведены анализы мочи - очень важные, поскольку они могли
бы дать точную картину того, как работают его яички,  надпочечники  и  как
распределяется азот в организме. Анализ показал:
   - Мистер  Кэри,  у  вас  отрицательный  азотный  баланс.  Ваш  организм
выбрасывает больше нитрогена, чем сохраняет. А так как нитроген - один  из
самых важных строительных материалов клетки, то вполне естественно, что вы
уменьшаетесь.
   Дисбаланс  креатина  вызывал  дальнейшие  неполадки  в  системе  обмена
веществ:  фосфор  и  кальций  также  выводились  из  организма  в  больших
пропорциях, чем должны выводиться эти вещества, играющие важнейшую роль  в
формировании скелета.
   Ему был прописан АКТХ, возможно, чтобы приостановить разрушение тканей.
АКТХ не подействовал.
   Затем последовали долгие научные дискуссии о том, какие  дозы  гормонов
гипофиза следует применять для его лечения. Врачи бормотали, что это могло
бы  сохранить  азот  в  организме   и,   возможно,   наладить   нормальное
формирование белка.
   Однако это было весьма опасно.  Поскольку  реакция  организма  на  этот
гормон абсолютно непредсказуема, и даже лучшие вытяжки плохо переносятся и
дают часто побочные эффекты.
   - Неважно. Давайте попробуем. Ведь хуже уже не будет, - говорил Скотт.
   Лекарство назначили.
   И вновь ничего.
   И, наконец, сделали хроматографический снимок, на определенных участках
которого каждый элемент в организме оставляет свой специфический  след.  И
был найден новый элемент, новый токсин в его организме.
   И тут начались расспросы. Не попадал ли он когда-нибудь под воздействие
химических  веществ,  нет,  не  бактериологического   оружия,   а   именно
химикатов, например, инсектицидов.
   Сначала  ничего,  только  тихий,  беспорядочный  ужас,  а  потом,   как
озарение, вспомнилось: Лос-Анджелес, июльский субботний вечер.  По  дороге
из дома в магазин, как раз когда он проходил между рядами домов по  аллее,
обсаженной деревьями, из-за угла неожиданно вывернул, опрыскивая  деревья,
грузовик. Скотт попал в ослепивший его ядовитый туман, который  жег  кожу,
разъедал глаза. В сердцах он обругал водителя.
   Могло ли это быть причиной заболевания?
   - Нет, не могло, - сказали ему.
   Это было только начало. Должно было случиться еще что-то,  невероятное,
неслыханное - то, что превратило едва ли настолько  опасный  инсектицид  в
смертельный, разрушающий гормоны роста яд.
   И врачи начали искать это _что-то_, задавая бесконечные вопросы, вороша
прошлое. Это продолжалось до тех пор, пока  однажды  его  не  осенило.  Он
вспомнил тот день на яхте, ту стену брызг, окативших его, и то  неприятное
резкое  жжение,  которое  они  принесли   с   собой.   Эти   брызги   были
радиоактивными.
   Да, было именно так. Поиски причины были  наконец  закончены.  Радиация
превратила инсектицид в чудовище. Один случай на  миллион.  Скотт  получил
именно такое количество инсектицида  в  сочетании  именно  с  такой  дозой
радиации, именно в такое время, что радиация  бесследно  исчезла,  оставив
после себя смертельный яд.
   И этот яд, не затронув самого гипофиза, нарушил его функцию,  связанную
с поддержанием нормального роста. И это  он,  этот  яд,  изо  дня  в  день
заставлял организм Скотта превращать азот в отходы; и это он, этот яд, так
воздействовал на креатин и фосфор, что они выбрасывались, как ненужные.  И
этот яд, лишив кости кальция и сделав их мягкими и  пластичными,  позволил
им понемногу уменьшаться. И именно он свел на нет  все  попытки  исправить
положение гормональными препаратами, нейтрализуя их.
   И именно он, этот яд, превращал Скотта в уменьшающегося человека.
   И что же, исследования  закончились?  Ни  в  коем  случае,  потому  что
существовал единственный способ  победить  токсин  -  антитоксин.  Поэтому
Скотта отправили  домой.  И  пока  он  сидел  так,  в  Центре  шли  поиски
антитоксина, который мог бы спасти его.
   Он лежал, вытянув руки вдоль тела и сжав до боли кулаки. Почему, почему
днем и ночью должен он думать о тех днях? Тех днях  страшного  напряжения,
когда он с нетерпением  ожидал  стука  в  дверь  или  резкого  телефонного
звонка. Он был словно в подвешенном состоянии. Он не мог ни о чем  думать.
Его воспаленный разум не мог ни на что опереться. Оставалось только ждать.
   Он вспоминал бесчисленные хождения на почту, где он абонировал ящик,  в
который письма опускали два-три раза в день вместо одного. Тот мучительный
путь, который он проходил тогда, когда ему хотелось бежать, так  хотелось,
что от этого желания его трясло. Каждый раз, когда он входил на почту, его
руки немели, сердце тяжело стучало. Он пересекал  мраморный  прямоугольник
пола, склонялся над ящиком и заглядывал внутрь. И когда там  были  письма,
его руки начинали трястись так  сильно,  что  он  едва  попадал  ключом  в
замочную скважину. И, буквально выдирая письма из  ящика,  он  лихорадочно
читал обратный адрес. Из Центра писем не было. От внезапно пронзавшего его
чувства, что жизнь уходит от него, Скотт, казалось,  прирастал  к  полу  и
ноги его становились как ватные.
   А когда он переехал к озеру, его мучения усилились, потому  что  теперь
ему приходилось ждать, когда Лу сходит на почту - ждать, стоя у окна.  Как
только Скотт видел, что жена идет по  улице  к  дому,  его  руки  начинали
трястись. И он всегда догадывался, что писем нет, по  тому,  как  медленно
она шла, и все же никогда не мог поверить, пока  Лу  не  сообщала  ему  об
этом.
   Скотт перевернулся на живот и яростно впился зубами  в  губку.  Мыслить
для него  губительно  -  вот  страшная  правда.  Если  бы  не  думать,  не
сознавать, - о, Господи, блаженное безмыслие. О, если бы он мог  разорвать
свой мозг так, чтобы только  мутные  вязкие  капли  ненавистного  вещества
капали с кончиков пальцев. Почему бы не...
   Затаив  дыхание,  Скотт  резко  приподнялся,  не  обращая  внимания  на
неожиданный приступ головной боли.
   Музыка.
   - Музыка? - едва слышно пробормотал он. - Откуда в погребе музыка?
   К тому же он знал, что она играет не в погребе, а  наверху.  Это  Луиза
слушала по радио Первую симфонию Брамса.  Он  уперся  локтями  в  губку  и
полуоткрыл рот, сдерживая дыхание и вслушиваясь в мощный ритм первой фразы
мелодии.  Она  едва  доносилась  до  него,  как  будто  он  стоял  в  фойе
концертного  зала,  слушая   оркестр   через   закрытые   двери.   Наконец
сдерживаемое дыхание прорвалось наружу, но он не шелохнулся. Его лицо было
спокойным, глаза застыли. И даже теперь это был все еще прежний мир, и  он
оставался частью этого мира. Звуки музыки рассказывали ему об  этом.  Там,
наверху, где-то очень далеко, Луиза слушала эту музыку. Здесь, внизу,  он,
невероятно крошечный, тоже слушал ее. И это была музыка для них  двоих,  и
это было прекрасно.
   Скотт вспомнил, как незадолго  до  падения  в  погреб  он  мог  слушать
музыку, только убавляя громкость настолько, что Луиза не могла  расслышать
ее: иначе музыка, причиняя головную боль, превращалась в  грохот,  который
бил по ушам, как звон посуды, пронзал мозг, как нож.
   Внезапный крик или смех Бет напоминал выстрел  над  ухом,  от  которого
лицо его перекашивалось, и он затыкал уши.
   Брамс. Лежать в подвале пылинкой, ничтожеством и слушать Брамса. И даже
в его жизни, такой невероятной, этот момент казался самым причудливым.
   Музыка смолкла, и Скотт взглянул вверх, прислушиваясь  к  приглушенному
голосу женщины, которая была его  женой.  Ему  казалось,  что  сердце  его
вот-вот остановится. И на какой-то миг он вновь ощутил себя частью старого
мира. Губы его произнесли имя - Лу.



21 ДЮЙМ

   Лето заканчивалось, и девушка-подросток, работавшая в бакалейной  лавке
на берегу озера, вернулась в школу. И Лу, подавшая месяц назад заявление о
приеме на работу, заняла ее место.
   Ей смутно представлялось,  что  Скотт  присмотрит  за  Бет,  когда  она
получит работу. Но теперь это было  мучительно  ясно:  он  вообще  не  мог
позаботиться о ней, поскольку едва доставал до ее груди.  Более  того,  не
хотел даже попытаться.  Поэтому  Лу  договорилась  с  соседской  девушкой,
закончившей среднюю школу, чтобы та сидела с Бет, пока она на работе.
   - Бог свидетель, у нас не так много денег, чтобы платить ей, - говорила
Лу, - но нам не из чего выбирать.
   Скотт ничего не отвечал ей даже тогда, когда она сказала, хотя ей очень
больно было это говорить, что днем ему лучше сидеть в подвале, если он  не
хочет, чтобы девушка узнала, кто он такой, поскольку  было  очевидно,  что
его не примут за ребенка. Скотт только пожал в ответ хрупкими плечиками  и
вышел из комнаты.
   В первое утро перед работой Лу приготовила для него  бутерброды  и  два
термоса - один полный кофе, другой - воды. А он сидел за  кухонным  столом
на двух толстых подушках, его похожие  на  карандаши  пальчики  обвивались
вокруг чашки дымящегося кофе, и по лицу его было совсем незаметно,  слышит
ли он, что ему говорит Лу:
   - Этого тебе должно вполне хватить. Возьми с собой книгу и читай. Поспи
днем. Это будет совсем не страшно. Я приду домой пораньше.
   Скотт разглядывал капельки жира от  сливок,  плававшие  на  поверхности
кофе. Потом он медленно начал поворачивать чашку, так,  чтобы  она  издала
неприятный скрипучий звук, всегда раздражавший Лу.
   - Бет, запомни, что я тебе говорю. Ни одного слова о папе.  Ни  единого
слова. Ты поняла?
   - Да, - кивнула Бет.
   - Что я сказала? - проверила Лу.
   - Чтобы я не говорила ни слова о папе.
   - Об уродце.
   - Что? - спросила Лу, глядя на него.
   А он смотрел в чашку. Она не переспросила  его:  с  тех  пор,  как  они
поселились на озере, у него появилась привычка бормотать что-то  себе  под
нос. После завтрака Лу спустилась  с  ним  в  погреб,  прихватив  с  собой
складной стульчик. Она вытащила свой чемодан из горы коробок между баком с
топливом  и  холодильником  и,  раскрыв  его  на  полу,  положила  в  него
подушечки.
   - Вот, на этом ты можешь прекрасно поспать.
   - Как собака, - проворчал он.
   - Что?
   Скотт смотрел на нее, как разозленная кукла.
   - Я думаю, девушка едва ли захочет сюда спускаться, - продолжала Лу.  -
Правда, она может здорово шуметь. И поэтому все-таки лучше запереть дверь.
   - Нет.
   - А вдруг она спустится?
   - Я не хочу, чтобы ты запирала дверь.
   - Но, Скотт, что, если...
   - Я не хочу, чтобы дверь была заперта.
   - Хорошо, хорошо. Я не буду запирать ее. Будем  надеяться,  девушка  не
захочет заглядывать сюда.
   Он молчал.
   Лу проверила, все ли у  него  есть,  склонилась  над  ним,  как  всегда
чмокнула его в лоб, поднялась по ступенькам и опустила дверь, а Скотт  все
стоят и стоял в центре погреба. Он смотрел, как она прошла мимо окна,  как
ее юбка волновалась на ходу, подчеркивая красоту ее ног.
   И когда она исчезла из виду, Скотт все еще стоял и смотрел в окно.
   Опустив свои маленькие ручки, он медленно сжимал  и  разжимал  кулачки.
Взгляд его застыл. И он  казался  погруженным  в  мрачные  размышления  об
относительных ценностях бытия и смерти.
   Наконец  оцепенение  соскользнуло  с  него.  Он  глубоко   вздохнул   и
осмотрелся, поднял руки, как бы сдаваясь, а затем безвольно уронил  их  на
бедра.
   - Здорово, - сказал он.
   Скотт забрался с книгой на стул, раскрыл ее в  том  месте,  где  лежала
сделанная из кожи закладка с надписью "Вот здесь я уснул", и начал читать.
   Он прочитал одно место дважды, и книга  выскользнула  и  упала  ему  на
колени: он думал о Лу, о том, что уже никак не сможет  обнять  ее,  потому
что едва ли был выше ее колен. Ему не хватает  мужественности,  понял  он,
стиснув зубы. Лицо его оставалось неподвижным. Он случайно столкнул  книгу
с подлокотника и услышал, как она громко хлопнулась о цементный пол.
   Наверху Скотт услышал шаги Лу,  направлявшейся  к  входной  двери.  Они
затихли, а когда начали раздаваться снова, то Лу уже была не  одна,  и  до
Скотта донесся голос девушки, чистый, высокий, звонкий и самонадеянный.
   Через десять минут Лу вышла. И  перед  домом  несколько  раз  чихнул  и
взревел прогреваемый мотор "форда". Затем, несколько минут спустя, машина,
постреливая, уехала. Остались только два голоса - соседской девушки Кэтрин
и Бет. Он слушал, как, то тише, то громче, говорила Кэтрин, и ему хотелось
узнать, что она говорит и как выглядит.
   Размечтавшись, по неясному голосу он попробовал представить ее.  Ростом
пять футов шесть дюймов,  с  тонкой  талией  и  длинными  ногами,  молодой
крепкой грудью, остро торчащей под  ее  блузкой.  Со  свежим  юным  лицом,
светло-русыми  волосами  и  белыми  зубами.  Он  представлял  ее   легкие,
порхающие движения и голубые глаза, блестящие, как ягоды.
   Скотт поднял с пола книгу и попробовал читать, но не  смог.  Перед  его
глазами мутными ручейками бежали фразы, слова прыгали по  странице.  Скотт
вздохнул и неловко  пошевелился  в  кресле.  Созданный  им  образ  девушки
возбудил его, и ее тугие груди, как апельсины, рельефно обрисовывались под
тонким шелком.
   Злобно вздохнув, он прогнал сладкое наваждение. "Нет, только не это", -
приказал он себе.
   Скотт поджал ноги, обхватил их руками, уперся подбородком  в  колени  и
сидел так, напоминая ребенка, ожидающего появления Санта Клауса.
   Но прежде чем его фантазия  набросила  занавес  на  дерзкую,  нахальную
девчонку, она успела наполовину  стащить  блузку.  И  вновь  на  его  лице
появилось напряженное выражение, такое, как у  человека,  который,  тщетно
испытав все средства, погрузился в апатию.  Хотя  где-то  глубоко  внутри,
подобно бурлящей во чреве вулкана лаве, кипело его желание.
   Когда на заднем крыльце хлопнула дверь и голоса Бет и  девушки  поплыли
по двору, в неожиданном возбуждении Скотт соскользнул с кресла и побежал к
груде коробок, лежавших рядом с топливным баком. Там он постоял с  минуту,
при этом сердце его бешено стучало. И  наконец,  подавив  сильное  чувство
досады, он вскарабкался на эту груду и стал смотреть через окно, затянутое
паутиной.
   Горестные морщины разочарования пробежали по его лицу.
   Вместо пяти футов шести дюймов - пять футов три дюйма.  Вместо  изящной
талии и стройных ног -  узловатые  мышцы  и  жир.  А  юная  крепкая  грудь
потерялась в складках длинного грубого свитера. Свежее юное лицо оказалось
вульгарным,  прыщеватым,   светло-русые   волосы   -   грязно-каштановыми.
Оставалось  слабое  напоминание  о  белых  зубах.  Ну,  а  движения   были
"легкими", как у птички - довольно крупной птички. Цвета глаз он  не  смог
разобрать.
   Наблюдая, как Кэтрин ходит  по  двору,  он  видел  ее  жирные  ягодицы,
обтянутые потертыми грубыми штанами, и босые ноги,  всунутые  в  тряпичные
тапки. Прислушался к ее голосу.
   - О, да у вас есть погреб, - сказала она.
   Скотт увидел, как изменилась в лице Бет, и весь напрягся.
   - Да, но он пустой, - торопливо ответила Бет. - Там никто не живет.
   Кэтрин, ничего не подозревая, рассмеялась.
   - Надо думать, никто, - согласилась она, заглядывая в окно.
   Скотт отшатнулся, а потом понял, что она все  равно  ничего  не  сможет
увидеть из-за бликов на стеклах. Он смотрел за ними, пока они не  скрылись
за углом дома. Потом заметил, как они мелькнули в окне над кучкой мусора и
исчезли. Бормоча что-то, Скотт спустился  с  груды  коробок  и  подошел  к
креслу. Поставил один из термосов  на  подлокотник  и  снова  взял  книгу.
Затем, усевшись, налил в красную пластмассовую чашечку дымящегося  кофе  и
сидел так, раскрыв на коленях книгу, не глядя в нее и медленно прихлебывая
обжигающий напиток.
   "Интересно, сколько ей лет", - думал он.
   Скотт вздрогнул на подушечке, ресницы задрожали, и глаза открылись.
   Кто-то поднимал крышку погреба.
   Охнув, он перекинул ноги через бортик чемодана как раз  в  тот  момент,
когда кто-то, не удержав крышку, выпустил ее и она с шумом упала. Глядя  в
ужасе на ступеньки, он с усилием поднялся  на  ноги.  Крышка  опять  стала
подниматься, и узкая полоска света побежала по полу, расширяясь.
   Быстро, в два приема схватив термос с кофе и книгу,  Скотт  нырнул  под
топливный бак. Когда  дверца,  открываясь,  опять  с  грохотом  упала,  он
скользнул за большую картонную коробку с одеждой. Чувствуя слабость, Скотт
прижал к груди книгу и термос. Почему он,  злобно  упираясь,  запрещал  Лу
закрыть дверь на замок? Да потому, что ему не хотелось сидеть  в  погребе,
как в тюрьме. Но зато в тюрьму никто чужой не вошел бы.
   Он услышал осторожные шаги по  лестнице,  шарканье  тряпичных  тапок  и
перестал дышать. Когда девушка вошла в погреб, Скотт вжался в темноту.
   Кэтрин хмыкнула. Он слышал, как она шла по погребу, как толкала, пробуя
ногой, кресло. Ее не удивит,  что  здесь  есть  кресло?  Ей  не  покажется
странным, что оно  стоит  в  центре  погреба?  Скотт  сглотнул  пересохшим
горлом. А чемодан с подушечками? Ну, это сойдет за лежбище кошки.
   - Боже, какой бардак! - воскликнула Кэтрин, шаркая по  цементному  полу
ногами.
   Он  мельком  увидел  ее  толстые  икры,  когда  она  задержалась  перед
водогреем. Услышал,  как  она  барабанит  пальцами  по  его  эмалированной
поверхности.
   - Водогрей, - пробурчала себе под нос девушка, - м-м.
   Кэтрин зевнула, и Скотт услышал, как она, с удовольствием  потягиваясь,
напряженно выдохнула и хрюкнула.
   - Там-да-да-ди-дам-да, - напевала девушка, подражая  гуденью  водогрея.
Затем двинулась дальше.
   "Боже мой, - подумал он, - бутерброды и второй термос. Всюду сует  свой
нос", - взорвался рассудок.
   - Ха, крокет, - проговорила девушка.
   Спустя некоторое время он услышал, как, проговорив: "Ну,  ничего",  она
поднялась по ступенькам и дверь с грохотом упала,  сотрясая  весь  погреб.
Так что если Бет спала, то она бы проснулась.
   Когда Скотт выполз из-под топливного бака,  он  услышал,  как  хлопнула
задняя дверь и шаги Кэтрин раздались уже над головой. Он поднялся и  снова
поставил термос на подлокотник кресла. Теперь ему  придется  разрешить  Лу
закрывать дверь на замок.
   "Чертова глупая малявка..."
   Скотт вышагивал по погребу, как посаженный в клетку  зверь.  Любопытные
стервы!  Ни  одной  нельзя  доверять.  В  первый  же  день  этой  чертовке
приспичило облазить весь дом. Она, наверное, залезла уже