?  Лечение  слишком
дорого, слишком, Лу. По крайней мере месяц придется провести  в  больнице.
Так сказал Брэнсон. А  это  целый  месяц  без  работы.  Марти  и  так  уже
нервничает. Как я могу вообще рассчитывать на  какие-то  деньги  от  него,
когда я даже не...
   - Милый, главное - твое здоровье, - запальчиво произнесла Лу.  -  Марти
об этом знает. Да и ты тоже.
   Скотт опустил голову и стиснул зубы. Счета были теми  тяжелыми  цепями,
которые отягощали все его существование. Он явственно чувствовал, как  они
с каждым днем все более сковывают его.
   - Так что же мы будем... - начал было он, но умолк, заметив,  что  дочь
пристально смотрит на него, забыв про свой ужин.
   - Ешь! - сказала  ей  Лу.  Бет  вздрогнула  и  копнула  политую  соусом
картошку.
   - Чем мы будем расплачиваться? -  спросил  Скотт.  -  Ведь  у  нас  нет
медицинской страховки. Я и так уже задолжал Марти пятьсот  долларов  из-за
этих исследований. - Он  тяжело  вздохнул.  -  Да  и  со  ссудой  военного
ведомства может ничего не выгореть.
   - Но ведь ты сам хочешь пойти в центр, - сказала Лу.
   - Легко сказать "хочешь".
   - Хорошо, а что бы ты сделал на моем  месте?  -  резко  возразила  она,
впрочем, с некоторой тревогой в голосе. - Что мне, забыть обо  всем  этом?
Смириться с тем, что сказал доктор, сидеть сложа  руки  и...  -  Ее  стали
душить рыдания. А его рука, обнимающая жену, была холодна и дрожала, как и
ее руки, и нисколько не успокаивала.
   - Успокойся, - пробормотал он, - все хорошо, Лу.
   Позже, когда она укладывала Бет спать, Скотт, стоя в  темной  гостиной,
смотрел в окно на проезжающие мимо машины. Кроме шепота,  доносящегося  из
спальни, во всей квартире не было слышно  ни  звука.  Машины  проносились,
шурша по асфальту и сигналя, мимо дома, шаря в темноте по тротуару  лучами
фар.
   Он вспомнил свое прошение о выдаче ему денег  по  страховке.  Это  было
только частью плана,  который  они  собирались  реализовать,  переехав  на
Восток. Для начала надо было поработать в фирме брата,  потом  попробовать
получить ссуду в военном  ведомстве  для  того,  чтобы  стать  компаньоном
Марти. Потом заработать на жизнь: отложить денег на медицинскую страховку,
открыть  счет  в  банке,  приобрести  недорогую,  но   приличную   машину,
приодеться и, в конце концов, купить дом. Иными словами, оградить заботами
от треволнений мира свою семью и себя.
   И вот на тебе, весь план рушится. Приключившаяся беда  грозит  и  вовсе
развеять их мечты...


   Скотт не знал, когда точно в голове  у  него  возник  этот  вопрос.  Но
внезапно он начал мучить его. С  бьющимся,  готовым  разорваться  в  своем
ледяном заточении  сердцем  беглец  смотрел  застывшим  взглядом  на  свои
поднятые руки с растопыренными пальцами.
   Сколько же ему еще осталось уменьшаться и жить?


   Воды для питья у него было достаточно. В днище бака, стоявшего рядом  с
электрическим  насосом,  была  маленькая  трещина:  через  нее  по   капле
просачивалась вода. Под эту трещину Скотт подставил  наперсток,  найденный
им однажды в швейной коробке, которая находилась в  большой  картонке  под
обогревателем. Наперсток был постоянно полон до  краев  кристально  чистой
колодезной водой.
   Проблема заключалась в том, что у  Скотта  кончилась  еда.  Четвертинка
черствого хлеба, которой он питался  в  последние  пять  недель,  уже  вся
вышла. Последние крошки он доел нынче вечером, запив скудный ужин водой. С
тех пор, как Скотт стал пленником погреба, хлеб и холодная вода  были  его
единственной пищей.
   Он медленно прошел по темнеющему на  исходе  дня  полу,  направляясь  к
покрытой паутиной белой башне, стоявшей рядом со ступеньками, которые вели
наверх, к закрытой двери погреба. Последние лучи солнца  проникали  сквозь
заляпанные  грязными  разводами  окна;  одно   из   них   находилось   над
принадлежавшими пауку песчаными холмами, второе  -  над  топливным  баком,
третье - над штабелем бревен. Бледный свет, проходя сквозь окна, падал  на
цементный пол широкими серыми полосами, образуя мозаику из света  и  тьмы,
по которой вышагивал пленник. Еще несколько минут - и погреб погрузится  в
холодную бездну тьмы.
   Долгие часы Скотт провел, думая о том, как бы ему  достать  до  шнурка,
свисавшего над полом, чтобы, притянув его книзу и  включив  таким  образом
покрытую пылью лампочку, прогнать ужас темноты. Но  дотянуться  до  шнурка
было невозможно для Скотта - он висел в сотне футов от пола, на совершенно
недосягаемой высоте.
   Скотт  Кэри  шел  вокруг  едва  вырисовывавшейся  в  сумерках   громады
холодильника. "Они поставили его сюда, как только въехали в дом. С тех пор
прошли месяцы? Казалось, уже целая вечность".
   Холодильник был старой модели, с  обмоткой  в  металлическом  цилиндре,
расположенном на крышке. Рядом с цилиндром лежала открытая пачка  печенья.
Во всем погребе, насколько помнил Скотт, больше съестных припасов не было.
   О том, что на холодильнике лежит пачка печенья, он знал еще и до  того,
как злоключения загнали его сюда, в погреб. "Очень давно, как-то  вечером,
он оставил здесь эту пачку. Да нет, не так уж и давно это  было  на  самом
деле. Но теперь время  для  него  течет  медленнее.  Кажется,  будто  часы
существуют для нормальных людей. Для тех же, кто ростом много меньше,  они
превращаются в дни, в недели..."
   Разумеется, это была только иллюзия, но его, такого маленького,  мучили
тысячи иллюзий. Например, что это не он уменьшается,  а  мир  вокруг  него
увеличивается; или что все предметы сохраняют свою  природу  и  назначение
лишь для людей нормального роста.
   Для него же - и с этим  Скотт  не  мог  решительно  ничего  поделать  -
масляный  обогреватель  перестал   быть   обогревательным   прибором,   но
фактически превратился в  гигантскую  башню,  в  недрах  которой  бушевало
волшебное пламя. И  шланг  был  уже  не  шлангом  для  поливки  цветов,  а
неподвижной змеей, дремлющей, свернувшись в огромные ярко-красные  кольца.
Стена в три четверти высоты погреба  рядом  с  обогревателем  была  стеной
скалы; площадка,  посыпанная  песком,  -  ужасной  пустыней,  по  барханам
которой ползал не паук размером с человеческий ноготь, но ядовитый  монстр
ростом почти со Скотта.
   Реальность стала относительной. И с каждым новым днем Скотт все  больше
убеждался в этом.
   Через шесть дней реальность для него и вовсе перестанет существовать, -
но не смерть будет тому причиной, а простое до  ужаса  исчезновение.  Ведь
когда роста в нем не останется и дюйма, разве будет для него  существовать
какая-нибудь реальность?
   И все же он продолжал жить.
   Скотт изучающе осматривал отвесные стенки  холодильника,  задавая  себе
один и тот же вопрос - как он заберется наверх, к печенью?
   От неожиданного грохота Скотт подпрыгнул и повернулся назад,  озираясь.
Сердце бешено  забилось  в  груди.  Это  всего-навсего  вновь  ожил,  весь
сотрясаясь, масляный обогреватель. Механизм работал с таким грохотом,  что
пол ходил ходуном, а ноги Скотта немели от пробегавшей  по  ним  вибрации.
Скотт с усилием сглотнул слюну. Его жизнь сродни  жизни  в  джунглях,  где
каждый шорох предупреждает о притаившейся опасности.
   Сумерки сгущались. В темноте погреб становился очень страшным местом. И
Скотт поспешил пересечь пространство погреба, ставшее едва ли  не  ледяным
от вечерней прохлады. В халате, похожем на  палатку,  он  весь  трясся  от
холода. На эту немудреную одежонку ушла одна  тряпочка,  в  которой  Скотт
сначала проделал дырку для головы; затем разрезал ткань по бокам и  связал
свободные концы узлами. Одежда, в которой он когда-то прямо-таки  свалился
в погреб, лежала теперь грязной грудой рядом с водогреем. Ее Скотт  носил,
пока это было хоть сколько-нибудь возможно: закатывал  манжеты  и  рукава,
затягивал потуже пояс брюк, в общем, носил, пока свободно  висевшая  ткань
не превратилась в мешок, стеснявший движения. И вот Скотт сделал для  себя
халат, в котором только под водогреем спасался от холода.
   Его шаг перешел в нервное подпрыгивание: ему вдруг захотелось побыстрее
сойти с чернеющего пола. Взгляд на мгновение упал на верхний край скалы, и
Скотт вздрогнул всем телом - ему привиделся паук.
   То, что это была всего лишь тень, он разглядел уже на бегу. И опять - с
бега - на нервный шаг.
   "Привыкнуть к крадущемуся по пятам ужасу? - мелькнуло в  голове.  -  Но
возможно ли это?"
   Вернувшись под нагреватель. Скотт надвинул на  свою  кровать  картонную
крышку и, оградив себя таким образом от возможного нападения паука, прилег
отдохнуть.
   Его все еще пробирала дрожь.  В  нос  ударял  едкий  запах  пересохшего
картона, и казалось, что вот-вот наступит удушье. Но  это  была  очередная
иллюзия, иллюзия, от которой он страдал каждую ночь.
   Скотт пытался заснуть. До печенья он попробует добраться завтра,  когда
рассветет. А может быть, и вовсе бросит все свои попытки и, несмотря ни на
какие страхи, просто будет ждать, когда голод и жажда сделают то,  что  он
не смог сделать сам, - положат конец всем его мучениям.
   "Чепуха! - с остервенением подумал Скотт. - Если я до сих  пор  еще  не
смирился с роком, то теперь и подавно не соглашусь на это".



64 ДЮЙМА

   Луиза вела голубой  "форд"  по  гладкому  до  блеска,  широкому  шоссе,
которое, описывая дугу, вело от Куинз-бульвар к Кросс-Айленд-парку. Тишину
в машине нарушал лишь шум работающего двигателя: запас ничего не  значащих
фраз истощился уже когда они, вынырнув  из  тоннеля  Мидтаун,  проехали  с
четверть мили, и пять минут назад  Скотт  придушил  спокойно  лившуюся  из
приемника мелодию, яростно ткнув пальцем в блестящую кнопку выключателя.
   И теперь Скотт сидел, уставившись в лобовое стекло мрачным,  ничего  не
видящим взглядом. Его одолевали тягостные раздумья.
   Подавленность свалилась на него еще задолго до того, как Луиза приехала
за ним в Центр. С этим чувством  он  начал  бороться,  как  только  сказал
врачам о своем намерении покинуть больницу. Да и если уж дело на то пошло,
с того момента, когда он переступил порог медицинского Центра, с  ним  все
чаще   стали   случаться   совершенно   выбивающие   из   колеи   приступы
раздражительности.
   Страх перед бременем финансовых  проблем  был  одной  из  причин  таких
приступов, а еще глубже лежало то, что Скотт пасовал перед ожидавшей его в
скором будущем бедностью, если не нищетой. Каждый день, прожитый на  грани
нервного срыва; каждый день, не давший никаких  результатов  обследования,
обострял раздражительность.
   А тут еще и Луиза не только выказала  свое  недовольство  его  решением
покинуть Центр, но и не смогла скрыть своего потрясения от  того,  что  он
стал на три дюйма ниже ее, - снести  это  было  выше  сил  Скотта.  С  той
минуты, как жена вошла в  его  палату,  он  почти  все  время  молчал.  То
немногое, что он сказал, было  произнесено  тихим,  отрешенным  голосом  и
несло на себе глубокую печать недосказанности.
   Вдоль шоссе потянулись богатые, но без  претензии  на  роскошь,  как  и
принято на Ямайке, земельные участки. Погруженный в  раздумья  о  пугавшем
его будущем, Скотт не замечал их.
   - Что? - сказал он, чуть вздрогнув.
   - Я спросила, ты уже завтракал?
   - А, да. Около восьми утра, кажется.
   - Хочешь есть? Может, мне остановиться где-нибудь?
   - Нет, не надо.
   Он бросил украдкой взгляд  на  жену  и  прочел  на  ее  лице  выражение
напряженной нерешительности.
   - Хорошо! Скажи мне то, что хочешь, - сказал Скотт. - Скажи, Бога ради,
и гора с плеч.
   Он увидел, как Лу нервно сглотнула и гладкая кожа на ее шее собралась в
складку.
   - Что сказать?
   - Конечно, - Скотт резко кивнул головой. -  Так  и  надо.  Лучше  всего
делать вид, будто это я во всем виноват. И  я,  конечно,  идиот,  которому
безразлично, что за напасть на него свалилась. Я... -  Он  осекся,  прежде
чем  успел  закончить  свою  мысль.  Нахлынувшая  из  глубины  души  волна
раздражительности, невысказанные страхи - все это вкупе свело на  нет  его
попытки прийти в сильный гнев. Человека в  положении  Скотта,  под  гнетом
непроходящего  ужаса,  самообладание  посещает  не  надолго;   придет   на
мгновенье-другое и вновь покинет.
   - Ты знаешь, как я переживаю, - сказала Лу.
   - Конечно, знаю, - ответил Скотт. - Однако тебе не  приходится  платить
по счетам.
   - Ну вот, я же говорила, что ты сразу начнешь думать о работе.
   - Бессмысленно спорить об этом. То,  что  ты  работаешь,  положения  не
спасет, а мы совершенно погрязнем в долгах. -  Он  устало  вздохнул.  -  В
конце концов, какая разница? Они все равно ничего не нашли.
   - Скотт, твой доктор сказал, что, возможно, для этого понадобятся целые
месяцы! Врачи из-за тебя не успели даже  закончить  обследование.  Как  ты
можешь...
   - А что, они считают, я должен делать? - выпалил Скотт.  -  По-прежнему
позволять им забавляться с собой? Да ты ведь не была  там,  ты  ничего  не
знаешь. Они же со мной, как дети малые  с  новой  игрушкой!  Уменьшающийся
человек, Боже всесильный, уменьшающийся... Да у них при  виде  меня  глаза
загораются,  как...  Да  что  там!  Ничего,  кроме   моего   "невероятного
катаболизма", их не интересует.
   - Все это, по-моему, пустяки, - спокойно возразила Лу. - Они же одни из
лучших в стране врачей.
   - И одни из самых дорогих, - в пику жене заметил Скотт. - Если я их так
чертовски заинтересовал, почему же они не  позаботились  о  предоставлении
мне права на бесплатное обследование? У одного из них я  даже  спросил  об
этом. Ты бы видела, - он взглянул на меня, будто я посягнул на  честь  его
матери.
   Лу молчала. От прерывистого дыхания ее грудь вздрагивала.
   - Я устал обследоваться, - продолжал Скотт, не желая вновь  погрузиться
в неуютную отчужденность  молчания.  -  Я  устал  от  исследований  обмена
веществ и анализов на содержание протеина; видеть  не  могу  радиоактивный
йод и воду с барием. Я сходил с ума от рентгеновских  снимков,  всех  этих
лейкоцитов и эритроцитов, и от того, что на шее,  как  украшение,  у  меня
висел  счетчик  Гейгера.  Боже,  по  тысяче  раз  на  дню  в  меня  тыкали
градусником.  Ты  не  представляешь  себе,  что  это   такое.   Это   хуже
инквизиторской пытки. А проку? Ни черта. Они же не нашли  ни  шиша.  Да  и
никогда ничего не найдут. И за все это, спасибочки, я еще должен им тысячи
долларов. Да я...
   Скотт откинулся на спинку  сиденья  и  закрыл  глаза.  Гнев,  вызванный
сравнительным пустяком, не только не  дал  желаемой  разрядки,  но  и  еще
больше распалил.
   - Они не успели закончить обследование, Скотт.
   - А счета? Как быть с ними? Ты об этом подумала?
   - Я думаю о твоем здоровье, - ответила Лу.
   - А кто же из нас раньше постоянно дергался из-за того, что не  хватало
денег?
   - Ты несправедлив ко мне.
   - Неужели? Хорошо, ну, для начала, с чего это мы бросили  Калифорнию  и
приехали сюда? Из-за меня? Это я, что ли, решил, что мне надо  обязательно
войти в дело Марти? Да мне и на старом месте было хорошо. Я не... -  Скотт
прерывисто вздохнул. - Забудь все, что я сказал. Извини меня,  пожалуйста.
И все же я не собираюсь возвращаться в Центр.
   - Скотт, ты раздражен, тебя задели. Поэтому-то ты и не хочешь...
   - Я не поеду обратно, потому что это бессмысленно, - отрезал он.
   Несколько миль они проехали в молчании. Затем Лу сказала:
   - Скотт, неужели ты действительно думаешь, что я могла  деньги  ставить
выше твоего здоровья?
   Он не ответил.
   - Неужели?
   - Что говорить об этом, - тихо промолвил Скотт.


   Утром следующего дня, в субботу, Скотт получил целую пачку  бланков  из
страховой компании; разорвал их на мелкие кусочки и  выбросил  в  мусорную
корзину. Затем, полный печальных, тягостных  мыслей,  вышел  из  дома.  Во
время долгой прогулки он думал о Боге, создавшем небо и землю в семь дней.
   Каждый день Скотт уменьшался на одну седьмую дюйма.


   В подвале  царила  тишина.  Масляный  обогреватель  только  что  затих,
автоматически выключившись.  Час  назад  стихло  сопровождаемое  звяканьем
сопение водяного насоса. Вслушиваясь в тишину,  Скотт  лежал  под  крышкой
картонной коробки. Он был страшно измотан, и все же ему не  спалось.  Ведя
жизнь животного, но не лишившись человеческого разума, он не умел  впадать
в глубокий естественный сон зверя.
   Паук появился около одиннадцати часов.
   Скотт не мог точно  знать,  что  было  одиннадцать  часов.  Просто  над
головой еще раздавался шум шагов, и он помнил, что Лу обычно ложится спать
около полуночи.
   Скотт  прислушивался  к  методичному  царапанью  лап  паука  по  крышке
картонки. Хищник двигался от одного края к другому,  сползал  с  крышки  и
вновь на нее забирался, выискивая с ужасающим терпением хоть  какую-нибудь
дырочку.
   Черная вдова. Люди дали пауку такое название за  то,  что  самки  после
спаривания, если представляется  такая  возможность,  убивают  и  пожирают
самцов.
   Черная вдова. Черного цвета с блестящим отливом, с узким  треугольником
ярко-красного цвета на яйцевидном брюшке, которое еще называют  "песочными
часами". Тварь с высокоразвитой нервной системой и обладающая памятью.  Ее
яд в двадцать раз опаснее яда гремучей змеи.
   Черная вдова забралась на крышку, под которой сидел Скотт.  Сейчас  она
была чуть меньше его, через несколько дней будет одного размера с  ним,  а
пройдет еще короткое время - станет уже больше Скотта.
   От этой мысли стало как-то не по себе. Как же он тогда  сможет  убежать
от гадины?
   "Я должен выбраться из погреба", - мелькнула мысль.
   Глаза закрылись. Скотт обмяк всем  телом  от  охватившего  его  чувства
полной беспомощности. Уже пять недель он пытается выбраться из погреба. Но
теперь его шансы на успех сведены почти к нулю, ведь его рост уменьшился в
шесть раз по сравнению с первым днем заточения.
   Опять послышалось царапанье, теперь уже под картонной стенкой.
   В одной из стенок крышки была маленькая дырочка, и в нее паук без труда
мог просунуть одну из своих лап.
   Скотт лежал, вздрагивая и прислушиваясь к тому, как  скребутся  колючие
лапы хищника по  цементу.  Звук  напоминал  скрежет  бритвы  по  наждачной
бумаге. Хотя кровать стояла так, что паука отделяло от нее не меньше  пяти
дюймов, Скотта мучили кошмары. Наконец он с усилием закрыл глаза и тут  же
в отчаянии закричал:
   - Пошел прочь! Пошел прочь!
   Его голос прорезал пространство под крышкой  пронзительным  визгом,  от
которого у самого Скотта заболели барабанные перепонки. Он  лежал,  сильно
вздрагивая всем телом, а паук неистово царапал  лапами  по  картону  и  по
цементу, подпрыгивал, ползал вокруг крышки, пытаясь пробраться внутрь.
   Судорожно дергаясь, Скотт зарылся лицом в  складки  платка,  в  который
была завернута губка. Воспаленный от диких страданий мозг пронзила  мысль:
"Если бы я только мог его убить! Тогда  хоть  последние  дни  протекли  бы
спокойно".
   Примерно через час царапанье  лап  прекратилось  -  паук  уполз.  Скотт
очнулся от оцепенения и опять  почувствовал  свое  тело,  покрытое  липким
потом, и пальцы, сведенные судорогой от холода  и  потрясения.  Он  лежал,
прерывисто дыша приоткрытым ртом, губы его размякли от отчаянной борьбы  с
ужасом.
   "Убить паука?"
   От этой мысли кровь начала стыть в жилах.
   Чуть позже Скотт забылся тревожным сном: всю ночь  что-то  бормотал,  а
его сознание мучили дикие кошмары.



4

   Веки задрожали, и он открыл глаза. Только инстинкт подсказывал ему, что
уже наступило утро. Под крышкой было еще темно. На вдохе грудь  застонала.
Скотт соскочил с губки, которая служила ему кроватью,  и  осторожно  начал
приподниматься. Когда плечо коснулось крышки, он медленно пробрался в угол
крышки и, с огромным усилием встав во  весь  рост,  сдвинул  ее  со  своей
кровати.
   Во дворе, который был для Скотта уже отдельно существующим  миром,  шел
дождь. В окна погреба сквозь всю в прорехах пелену из стекающих по стеклам
капелек сочился