овсяной хлеб.
     Женщина села рядом с Джин Мередит, подняла ее  голову,  прислонила  к
своей полной груди и начала кормить, как ребенка. Джин увидела,  что  сама
она обнажена, на ней только тонкая рубашка из мягкого  голубого  шелка,  с
серебристым символом лисы.
     Священник кивнул, глаза его улыбались.
     - Фьен-ви будет ухаживать за тобой. Скоро ты окрепнешь. Я вернусь.  И
мы поговорим.
     Он вышел в широкие двери. Женщина до остатка скормила ей  похлебку  и
хлеб. Потом ушла и  вернулась  с  бронзовыми  бутылками,  в  которых  была
горячая и холодная вода. Она раздела Джин, вымыла, вытерла, снова одела  в
свежую серебристо-голубую рубашку: одела на ноги  сандалии,  ушла.  Трижды
Джин принималась говорить с ней, но женщина только качала головой, отвечая
на каким-то диалекте. Джин не понимала ни слова.
     Солнце передвинулось с большой тангской купели. Джин лениво лежала  в
постели. Мозг ее был прозрачно ясен. Джин помнила все, через  что  прошла,
но оставалась спокойной, невозмутимой, как лесной пруд,  который  отражает
тучи, но чья поверхность остается неподвижной. Происшедшее казалось  всего
лишь отражением в сознании. Но под этой спокойной поверхностью  скрывалось
что-то безжалостное, алмазно твердое, что-то такое, что внушало бы боль  и
горечь, если бы Джин не знала, что это чувство будет удовлетворено.
     Она вспомнила, что рассказывал ей Мартин о Ю Чине. Китаец, чьи предки
были просвещенными правителями за десять столетий до того, как Человек  из
Галилеи был поднят на кресте; он изучал западный образ мысли  в  Англии  и
Франции, но не нашел удовлетворения своей жажде мудрости; вернулся в землю
своих отцов, принял философию Лао-Цзе и уединился от мира в древнем  храме
в Юнани, известном как  Храм  Лис;  с  этим  храмом  связывались  странные
легенды, все в округе почитали и боялись его; здесь проводил  он  жизнь  в
размышлениях и науке.
     Как же Мартин его называл?  А,  да,  хозяин  тайных  забытых  знаний,
хозяин иллюзий. Она знала, что Мартин уважал Ю  Чина  больше  всех  людей,
любил его... она подумала, не является ли  женщина,  ухаживавшая  за  ней,
одной из его иллюзий... не исходит ли мир, который она ощутила, от него...
может, это он сделал для нее боль  и  печаль  иллюзиями...  и,  может,  он
поместил эти мысли в ее мозг... но думала она об этом  сонно,  это  ее  не
волновало...
     Он показался в дверях, подошел к ней,  и  опять  глаза  его  казались
источниками спокойствия, она глубоко пила из этих  источников.  Попыталась
приподняться, приветствовать его; мозг ее ясен, но тело слабо. Он коснулся
ее лба, слабость исчезла. Он сказал:
     - Все хорошо, дочь моя. Теперь нам нужно поговорить. Мы пойдем в сад.
     Он хлопнул в ладоши. По  его  сигналу  появилась  смуглая  женщина  -
Фьен-ви, и с ней двое одетых в голубые одежды мужчин.  Они  несли  кресло.
Женщина подняла ее, усадила в кресло. Мужчины  вынесли  кресло  в  широкие
двери, спустились по пологим ступеням к голубому бассейну. По  дороге  она
осматривалась.
     Храм построен на выступе горы. Он из коричневого камня и  коричневого
дерева.  Стройные  колонны,  изгрызенные  зубами  столетий,   поддерживают
изогнутую крышу, крытую голубой черепицей. От широкой двери, через которую
она прошла,  спускается  двойной  ряд  статуй  лисиц,  похожий  на  дорогу
сфинксов в Фивах. Ряд заканчивается на полпути к бассейну. По склону  горы
вьется древняя лестница, по которой она поднималась. Там, где она подходит
к храму, растет покрытое белыми цветами дерево. Оно колеблется  на  ветру,
как пламя свечи.
     Странно, но весь храм похож на голову лисы, морда лежит между  лап  -
рядов скульптур, вершина горы - лоб, а белое  цветущее  дерево  как  белое
пятно в волосах женщины...
     Они у бассейна. Лицом к синей пагоде, стоит скамья. Женщина, Фьен-ви,
накрыла скамью подушками; ожидая, Джин Мередит увидела, что у скамьи  есть
ручки, и в конце каждой ручки голова лисы, а  на  спинке  скамьи  вырезана
цепочка танцующих лис; и увидела она по обе стороны скамьи выбитые в камне
маленькие тропки, как для лап небольших зверьков,  которые  спускаются  на
водопой.
     Ее посадили на скамью, и она погрузилась в подушки. Если бы не скамья
и не маленькие тропки, она как будто  сидит  у  бассейна,  который  Мартин
построил на их калифорнийском  ранчо.  Там,  как  и  здесь,  ивы  опускают
зеленые щупальца в воду, там,  как  и  здесь,  свисают  веревки  глицинии,
бледно-аметистовые и белые. И там, как и здесь, мир.
     Ю Чин заговорил:
     - Камень брошен в пруд. Рябь расширяется и достигает берега.  Но  вот
она стихает, и пруд становится  таким  же,  каким  был.  Но  когда  камень
ударил, когда он погружался, когда распространялась рябь, микроскопические
организмы в пруду изменились. Но  ненадолго.  Камень  коснулся  дна,  пруд
снова затих. Все кончено, и крошечные жизни такие же, как раньше.
     Она спокойно ответила, ощущая прозрачную ясность сознания:
     - Вы хотите сказать, Ю Чин, что убийство моего мужа - такой камень!
     Он продолжал, как будто не слышал:
     - Но есть жизнь внутри жизни, и над жизнью, и под жизнью -  насколько
мы знаем жизнь. И то, что произошло с крошечными существами в пруду, могли
ощутить те, что под и над ними. Жизнь - это пузырь, в  котором  еще  много
пузырей, мы их не видим, и пузырь, который мы  знаем,  сам  по  себе  лишь
часть  большего  пузыря,  который  мы  также  не  видим.  Но   иногда   мы
воспринимаем эти меньшие пузыри, ощущаем красоту больших,  чувствуем  свое
родство с меньшими... и иногда меньшая жизнь касается нашей,  и  тогда  мы
говорим о демонах... а когда нас касается большая жизнь, мы  называем  это
небесным вдохновением, ангелом, говорящим нашими губами...
     Она прервала, по-прежнему ощущая кристальную ясность мысли:
     - Я поняла вас. Убийство Мартина - это  камень.  Он  уйдет  вместе  с
рябью... но он потревожил некий пруд, внутри которого меньшие  пруды.  Ну,
хорошо, и что же?
     Он ответил:
     - В этом мире есть места, где занавес между  нашим  миром  и  другими
мирами тонок. "Они" могут войти. Почему это так, я не знаю... но  я  знаю,
что это так. Древние узнавали такие места. Они называли тех,  кто  незримо
живет в таких местах, genii locorum - буквально духи места. Эта гора, этот
храм - такое место. Поэтому я и живу здесь.
     Она сказала:
     - Вы имеет в виду  лису,  которую  я  видела  на  ступенях.  Женщину,
которая появилась на месте лисы и свела тибетца с  ума.  Лису,  которую  я
попросила о мести и назвала сестрой. Женщину, которая прошептала мне,  что
я получу возможность отмстить, и которая назвала меня сестрой. Ну, хорошо,
и что же?
     Он ответил:
     - Это правда. Убийство твоего мужа послужило камнем. Нужно подождать,
пока уляжется рябь. Но это место... и это время... и теперь рябь не  может
улечься, пока...
     И снова она прервала, новая мысль мелькнула в ее мозгу, как отражения
солнца от камней на дне пруда.
     - Я отвергла своего Бога. Существует он или нет, но я открылась  этим
другим жизням. И сделала это там и тогда, где и  когда  эти  другие  жизни
могут проявиться. Я принимаю это. И опять-таки - и что же?
     Он сказал:
     - У тебя сильный дух, дочь моя.
     Она с оттенком иронии ответила:
     - Оставаясь в темноте, до своего пробуждения,  я  как  будто  слышала
разговор двоих, Ю Чин. Один  голос  был  ваш,  а  другой  -  женщины-лисы,
которая назвала меня сестрой. Она обещала спокойствие. Что ж, оно  у  меня
есть. И обладая этим спокойствием,  я  такая  же  нечеловеческая,  как  ее
голос. Скажите мне, Ю Чин, вы, кого мой муж называл хозяином иллюзий,  эта
женщина на ступенях - одна из ваших иллюзий, а ее голос  -  тоже  иллюзия?
Исходит ли это спокойствие от нее или от вас? Я не ребенок и знаю, что вам
легко было бы это сделать - с помощью наркотика и или просто вашей  волей,
пока я лежала беспомощно.
     Он сказал:
     - Дочь моя, если это иллюзии, они не мои. И если это иллюзии, то и я,
как ты, подвержен им.
     Она спросила:
     - Вы тоже видели - "ее"?
     Он ответил:
     - И ее сестер. Много раз.
     Она проницательно сказала:
     - Но это не доказывает, что она реальна. Она могли пройти  от  вашего
мозга в мой.
     Он не ответил. Она резко спросила:
     - Я буду жить?
     Он без колебаний сказал:
     - Нет.
     Она немного подумала,  глядя  на  щупальца  ив  и  веревки  глициний.
Прошептала:
     - Я не просила счастья, но  она  дала  мне  спокойствие.  не  просила
жизни, так что она дала мне... месть.  Но  меня  больше  не  интересует  и
месть.
     Он серьезно ответил:
     - Это неважно. Ты столкнулась с другой жизнью. Ты просила и  получила
обещание. Рябь на пруде не уляжется, пока обещание не будет выполнено.
     Она обдумывала это, глядя на конические холмы. Рассмеялась.
     - Они похожи на большие каменные шляпы с широкими полями.  Интересно,
какое под ними лицо.
     Он спросил:
     - Кто убил твоего мужа?
     Она подняла руки, сплела их  вокруг  шеи.  Сказала,  так  равнодушно,
будто читала по книге:
     - Мне только исполнилось двадцать лет,  когда  я  встретила  Мартина.
Только что кончила колледж. Ему было пятьдесят. Но в глубине  души  -  это
был мечтательный мальчик. О, я знала, что у него очень много денег. Но это
не имело значения. Я любила его, любила этого мальчика в нем. Он  попросил
меня выйти за него замуж. Я вышла за него.
     - Чарлз с самого начала возненавидел меня. Чарлз - это его  брат,  он
на пятнадцать лет моложе. И жена Чарлза тоже меня ненавидела. Видите ли, у
Мартина, кроме Чарлза, никого не было, пока не появилась я. Если бы Мартин
умер, все деньги доставались Чарлзу. Они и  не  думали,  что  он  женится.
Последние десять лет Чарлз управлял делами: шахтами,  инвестициями.  Я  не
виню Чарлза за его ненависть ко мне, но он не должен был убивать Мартина.
     - Медовый месяц мы провели на ранчо Мартина. Знаете, у него бассейн и
сад такой же, как у вас. Тоже прекрасно, но горы вокруг  покрыты  снежными
шапками, они не такие каменные,  с  зелеными  полями.  И  у  него  большой
бронзовый сосуд, как у вас.  Он  рассказал  мне,  что  скопировал  сад,  в
котором у голубой пагоды живет Ю Чин. И что у сосуда есть двойник в  Храме
Лис Ю Чина. И он... рассказывал мне... о вас...
     - Потом ему пришла мысль вернуться к вам в ваш храм. Мартин оставался
мальчишкой, желание захватило его. Мне было все равно, раз уж  это  делало
его счастливым. И мы отправились. До  Нанкина  нас  сопровождал  Чарлз.  И
ненавидел меня - я знала - на каждой  миле  этого  пути.  В  Нанкине...  я
сказала Мартину, что у меня будет  ребенок.  Я  знала  это  уже  несколько
месяцев, но не говорила ему, боялась, что он откажется от  путешествия,  и
это разобьет ему сердце. Но больше я не могла держать в тайне. Мартин  был
так счастлив! Он рассказал Чарлзу, который еще больше возненавидел меня. И
Мартин написал завещание. В случае его смерти Чарлз, как и  раньше,  будет
исполнять обязанности доверенного лица,  управлять  состоянием,  его  доля
даже увеличится. Но все состояние - а это миллионы - переходит  ко  мне  и
ребенку. Было также завещательное распоряжение  на  полмиллиона  в  пользу
Чарлза.
     - Мартин прочел ему завещание. Я присутствовала при  этом.  И  Кенвуд
тоже, секретарь Мартина. Я видела,  как  побледнел  Чарлз,  но  внешне  он
казался довольным, озабоченным только тем, чтобы ничего не случилось с его
братом. Но я догадывалась, что у него на сердце.
     - Кенвуду я нравилась, а Чарлз нет. Однажды  вечером  в  Нанкине,  за
несколько дней до нашего выхода  в  Юнань,  он  пришел  ко  мне.  Старался
отговорить  меня  от  участия  в  путешествии.   Насчет   причин   он   не
распространялся, говорил о моем состоянии, тяжелом пути и  так  далее,  но
это ведь нелепо. Наконец я прямо спросила его: в чем дело? Он сказал,  что
Чарлз тайно встречался  с  Ли  Конгом,  известным  китайским  деятелем.  Я
ответила, что у Чарлза есть право выбора знакомых. Кенвуд сказал,  что  Ли
Конга подозревают в связях  с  преступниками,  действующими  в  Сычуани  и
Юнани, в том, что он получает и реализует их добычу. Кенвуд сказал:  "Если
вы с Мартином  умрете  до  рождения  ребенка,  Чарлз  унаследует  все.  Он
ближайший и единственный наследник, потому что у вас никого  нет".  Кенвуд
сказал: "Вы отправляетесь в Юнань. Как легко известить одну из этих  банд.
И тогда братец Чарлз получит все. Конечно, бесполезно что-нибудь  говорить
вашему супругу. Он верит всем, а Чарлзу больше всех. Все  кончится  только
моим увольнением".
     - И, конечно, он был  прав.  Но  я  не  могла  поверить,  что  Чарлз,
несмотря на всю ненависть ко мне, так поступит с Мартином. Нас было  двое,
да еще Кенвуд и приятная шотландка, мисс Маккензи, которую  я  отыскала  в
Нанкине и которая согласилась сопровождать меня, так как мне  нужна  будет
помощь. А всего в группе было двадцать  человек,  остальные  китайцы,  все
очень хорошие и надежные. Мы медленно, неторопливо двигались на  север.  Я
сказала, что в Мартине  жил  мальчишка.  Нет  надобности  говорить  о  его
отношении к вам. И он любил Китай, старый Китай.  Он  сказал,  что  старый
Китай теперь сохранился в немногих местах, и прежде всего в  Юнани.  И  он
хотел, чтобы наш ребенок родился... здесь...
     Она посидела молча, потом рассмеялась.
     - Так оно и будет. Но не так, как мечтал Мартин... - Снова помолчала.
Сказала  слегка  удивленно:  -  Не  по-человечески...  смеяться  в   таких
обстоятельствах! - Потом спокойно продолжала: - Мы двигались медленно.  По
рекам в сампанах, меня несли в  носилках.  Всегда  медленно,  осторожно...
из-за ребенка. Две недели назад Кенвуд сказал мне, что  слышал,  будто  на
нас нападут в определенном месте. Он много лет провел в Китае,  знал,  как
добывать информацию, и я знала, что с самого нашего выхода он наблюдал,  и
улещивал,  и   угрожал,   и   подкупал.   Он   сказал,   что   организовал
контрнападение, и нападающие попадутся в собственную  ловушку.  Он  ужасно
ругал Чарлза, говорил, что Чарлз стоит за всем этим. Сказал, что  если  бы
мы добрались до Ю Чина, то были бы в безопасности. Потом он  сказал,  что,
должно  быть,  ему   подбросили   ложные   сведения.   Контрнападение   не
понадобилось. Я ему говорила, что у него слишком разыгралось воображение.
     - Мы продолжали двигаться. И попали в засаду. И не из-за  выкупа.  Им
нужно было уничтожить нас. Они не дали нам ни одного шанса.  Должно  быть,
мертвые мы для них были дороже живых. Я  поняла  это,  когда  выбежала  из
палатки и увидела, как  зарубили  Мартина,  как  падает  бедная  Маккензи.
Кенвуд мог бы бежать,  если  бы  не  я...  но  он  умер,  чтобы  дать  мне
возможность убежать...
     - Ю Чин, что вы со мной сделали? - сонно спросила Джин Мередит.  -  Я
видела, как убили моего мужа... Видела, как человек отдал за меня жизнь...
и все же я чувствую не больше,  чем  если  бы  они  были  тростинками  под
серпом... что вы со мной сделали, Ю Чин?
     Он ответил:
     - Дочь, если вы мертвы... и все ныне живущие  мертвы,  имеет  ли  это
значение?
     Она сказала, качая головой:
     - Но... я "не" мертва!  И  не  мертвы  те,  что  живут  сейчас.  И  я
предпочла бы быть человеком, Ю Чин. И страдать.
     Он сказал:
     - Это невозможно, дочь моя.
     - Я хотела бы испытывать чувства, - сказала она. - Добрый Боже, как я
хотела бы чувствовать...
     Потом продолжала:
     - Вот и все. Кенвуд бросился передо мной. Я прибежала на эти ступени.
Поднималась по ним - все выше и выше. Увидели лису, потом на ее месте была
женщина...
     Он сказал:
     - Ты видела тибетца, полукровку, который, завывая, как  бешеный  пес,
набросился на тех, кто преследовал  тебя.  Видела,  как  тибетец  пал  под
ножами своих людей. Я со своими людьми подошел раньше,  чем  он  умер.  Мы
принесли его сюда. Я просмотрел его умирающий разум. Он сказал, что  глава
ханг-худзе Шенси нанял их, чтобы они полностью уничтожили ваш отряд. И что
ему пообещали не только все ваше добро, если вы все  будете  убиты,  но  и
тысячу таэлей серебра. И когда он спросил, кто гарантирует получение  этой
суммы, тот, что его нанял, спьяну проговорился, что Ли Конг.
     Она обхватила рукой подбородок, посмотрела на  голубую  пагоду  и  на
бассейн. Наконец сказала:
     - Значит Кенвуд был прав. И я тоже. Это Чарлз...
     Потом сказала:
     - Я почти ничего не чувствую, Ю Чин. Но чувство, которое я испытываю,
не приятно. Это ненависть, Ю Чин...
     Еще сказала:
     - Мне всего двадцать четыре года. Слишком  мало,  чтобы  умирать,  не
правда ли, Ю Чин? Но что сказала та женщина, когда я была в  темноте?  Что
та моя часть, в которой жалость, умерла вместе с Мартином?  Она  права,  Ю
Чин... или вы правы. И я думаю, что хотела бы  соединиться  с  этой  своей
частью.
     Солнце садилось. Аметистовая вуаль  опустилась  на  конические  горы.
Неожиданно они как будто распластались,  стали  прозрачными.  Пространство
между вершинами стало хрустально прозрачным.  Голубая  пагода  засверкала,
будто сделанная  из  темных  сапфиров,  за  которыми  вспыхнули  маленькие
солнца. Джин вздохнула.
     - Как здесь прекрасно, Ю Чин. Я рада, что я здесь... умру.
     Рядом с ней послышался шум маленьких лап. По одной  из  высеченных  в
камне  тропок  подбежала  лиса.  Она  без  страха  посмотрела  сверкающими
зелеными глазами. Еще одна скользнула  к  бассейну,  и  еще,  и  еще.  Они
бесстрашно лизали голубоватую воду, с любопытством поглядывая на Джин.


     Скользили мимо дни, недели - месяц. Каждый день Джин сидела на скамье
у бассейна, Смотрела, как опускают  свои  ветви  ивы,  как  лилии,  словно
большие розовые жемчужины, раскрываются и закрываются, рождаются и умирают
на голубой груди бассейна, смотрела, как хрустальные  зеленоватые  сумерки
окутывают  конические  вершины,  смотрела,  как  с  наступлением   сумерек
приходят к бассейну лисы.
     Теперь они относились к ней по-дружески, эти лисы, знали  ее,  сидели
рядом и рассматривали ее; но никогда она не  видела  ту  стройную  лису  с
белым пятном между раскосыми зелеными глазами. Джин хорошо узнала  смуглую
женщину Фьен-ви и крепких слуг. А из  разбросанных  в  округе  деревень  к
храму приходили пилигримы; они украдкой, со страхом смотрели на нее, когда
она сидела на скамье рядом с лисами, простирались перед ней ниц, как будто
она какое-то божество, перед которым следует преклоняться.
     И каждый день был точно таким, как предыдущий,  и  она  думала:  "Без
печали, без страха, без радости, без надежды дни ничем не отличаются  друг
от друга, и поэтому какая разница, умру ли я завтра или через год?"
     Какое бы болеутоляющее ни получила ее душа  -  то  ли  от  загадочной
женщины на ступенях, то ли от Ю Чина,  -  она  после  него  не  испытывала
никаких эмоций. И даже к нерожденному  ребенку  никакого  чувства  она  не
испытывала. Знала только, что должна его  выносить.  Однажды  она  ощутила
слабое любопытство. Она хорошо сознавала, что у этого  мудрого  священника
из Храма Лис есть свои средства, чтобы узнавать новости о мире.
     Она спросила:
     - Чарлз знает о засаде... о том, что я еще жива?
     Он ответил:
     - Еще нет. Посыльные, которых к нему отправляли, не  дошли  до  него.
Пройдет несколько недель, прежде чем он узнает.
     Она сказала:
     - И тогда он придет сюда. Ребенок уже родится, когда он придет  сюда,
Ю Чин?
     Он ответил:
     - Да.
     - А я буду жива, Ю Чин?
     Он промолчал. Она рассмеялась.
     В сумерках, в середине часа собаки, она повернулась к нему в  саду  у
бассейна.
     - Мое время пришло, Ю Чин. Ребенок шевелится.
     Ее отнесли в храм. Она лежала на кровати, смуглая женщина  склонялась
к ней, ухаживала, помогала.  В  храме  горел  единственный  светильник  из
молочного гагата, сквозь его прозрачные стенки видны были  огни  свеч  как
пять маленьк