сажей...  Да  и  не  висело  оно  вовсе,  а  ширилось,
наплывало...
    - Никак сюда летит?.. - прохрипел, обезумев, один из подручных.
    Оба рванулись, высвободившись разом из ослабших Докукиных  рук,  и
заметались  по  капищу,  ища,  где  укрыться.   Наконец   загрохотала,
разматываясь, цепь колодезного ворота, грянула с  треском  о  каменное
дно преисподней замшелая бадья. Кто-то, видать, из  волхвов  догадался
выдернуть железный клин. Ничего этого Докука не видел,  и  не  потому,
что становилось совсем уже темно. Просто голова не поворачивалась.  Да
что там голова! Глаза - и то не смог  зажмурить  от  страха,  до  того
окостенел.  Величавой  своей   неспешностью   происходящее   до   жути
напоминало тот давний роковой всплеск китового хвоста.
    - В  колодезь,  дурак!..  -  истошно  кричали   кудеснику   из-под
замшелого дубового ворота. - За нами давай!.. В колодезь лезь!.. Прямо
по цепи!..
    Страшное черное солнце съело уже четверть звездного неба, но самая
маковка дробно сияющего свода была чиста, и это означало,  что  ночное
чудище рухнет все-таки не прямо на Ярилину Дорогу,  а  чуть  подальше,
посевернее.
    Потом жутко ухнуло, ударило ветром, метнулись, умножились  звезды,
земля подпрыгнула - и Докука  едва  устоял  на  ногах.  И  зря,  между
прочим,  устоял...  Потому  что  дальше  грянул  треск,  и   навстречу
пребывающему  в  оцепенении  кудеснику  поплыли  из  тьмы,  крутясь  и
увеличиваясь, какие-то тени, оказавшиеся вблизи тесаными  бревнами.  С
грохотом посыпались с каменных  оснований  задетые  мимолетом  срамные
греческие идолы, с дубовых  столбов  сорвало  остроконечный  колпак...
Словом, и впрямь конец света...
    Очнулся Докука в тишине посреди разоренного капища, теперь  больше
напоминавшего бурелом. На месте  колодца  громоздилась  груда  бревен.
Избушка пропала вовсе. Снесло хоромы по самы пороги... Как же  это  он
сам уцелел-то?.. Ой, а уцелел ли?..
    Правая рука по-прежнему стискивала посох и разжиматься не  желала.
Поэтому ощупывать себя пришлось одной левой. Докука похлопал по груди,
по животу... А до ног так и не добрался,  ибо  вдруг  обнаружил  нечто
куда более важное, нежели обе ноги вместе взятые...
    То  ли  запоздало  подействовала  ворожба  Чернавы,  то  ли  испуг
наложился на испуг (клин-то клином вышибают!), но едина жила,  о  коей
поминалось  в  заговоре,  и  вправду  уподобилась  булату  -  чуть  не
звенела...
    Остальные семьдесят семь  жил  внезапно  обмякли,  и  выпавший  из
десницы посох с громким стуком упал на плоские камни. В  синих  глазах
красавца волхва стояли слезы. Робко, словно не веря, он еще раз тронул
ожившее свое сокровище, а потом неистово начал срывать с себя  обереги
и швырять их оземь. Сорвав  последний,  распрямился,  вздохнул  полной
грудью и, не оглядываясь, двинулся в сторону Мизгирь-озера, к боярским
хоромам...


                                * * *


    Когда со страшным кряканьем и стоном, разнесшимися в  гулкой  ночи
на многие переклики, махнул рычаг великой  махины,  когда  содрогнулся
берег и  нарочитое  деревянное  солнышко,  величиною  и  весом  равное
настоящему, отвесно ушло в черную высь, все обомлели, и долго  стояли,
запрокинув  оторопелые  рыла.   Наконец   Завид   Хотеныч,   прибывший
исключительно для того, чтобы взглянуть  на  примерный  запуск,  резко
повернулся к Косте Багряновидному.
    - Ты на какое деление рычажное било ставил?
    В желтом свете масляной лампы побледневшая Костина  рожа  казалась
теперь просто смуглой, как и у всех греков.
    - На  седьмое...  -  отвечал  в  недоумении  заморский   наладчик,
неотрывно глядя, как съеживается в  звездной  высоте  огромное  черное
ядро.
    - Да не может этого быть! - сдавленно сказал Завид Хотеныч.  -  Ты
посмотри, крутизна какая!.. Чуть ли не на голову себе запустили!..
    Стоящие  вокруг   рабочие,   заслышав   такую   речь,   беспокойно
шевельнулись. Каждому немедля вспомнилось присловье о том, что бывает,
ежели плюнуть вверх...
    - Да нет... - робко проблеял случившийся тут же Кудыка Чудиныч.  -
Все-таки немножко к западу взяли...
    Розмысл гневно фыркнул и стремительно направился к кидалу. Взлетев
в два прыжка на дубовый чудовищный стан, поднял лампу повыше и  окинул
хищным оком прицельную часть махины.
    - Смотреть надо! - процедил он. - Установили-то на седьмом, а  что
из первого паза еще одно рычажное било торчит - проглядели!..
    Наладчики  всполошились  и  тоже  кинулись  смотреть.  И   вправду
торчало... Как  такое  могло  стрястись  -  непонятно?  Стояли  -  рты
настежь, руки врозь...
    - А... Ну, ясно, - буркнул Завид Хотеныч,  изучив  вылезшее  столь
некстати бревно с той  стороны.  -  Запорного  колышка  нету.  Кто-то,
видать, вынул, а ладонью при этом в торец  уперся...  Вот  и  выдвинул
невзначай...
    Выбранился негромко и хмуро глянул вверх, на застывшее в  звездном
небе черное ядро деревянного солнышка.
    - Ну, что?.. - процедил он наконец. - Виновных искать нет  смысла.
Понадобился кому-то колышек. Козу привязывать... На первый раз  никого
карать не буду. А еще раз приключится что-нибудь похожее - всех укатаю
на золу. Уразумели?.. Кудыка! Уразумел?..
    - Уразумел, Завид Хотеныч... - чуть ли не с  приниженным  поклоном
отвечал тот. Потом облизнул губы - и отважился: - Завид Хотеныч!..
    - Чего тебе?
    - Да ведь  изделие-то...  -  беспомощно  проговорил  Кудыка,  тыча
руками в небо. - Рядом же упадет изделие... в трех перекликах... А там
- капище... Может, сбегать сказать им, чтоб схоронились?..
    Розмысл вздохнул.
    - Да леший с ним, с капищем!.. Нам кидало срочно надо пристрелять,
а теперь, вишь, еще и деревянное солнышко заново сколачивать... Зла не
хватает!
    Повернулся и зашагал по новенькому не припорошенному еще  окалиной
наканавнику  к  свежепрорытой  дыре  в   преисподнюю.   Кудыка   вновь
всмотрелся украдкой в ушедшее к самым звездам изделие и вытер  пот  со
лба. Кажется, все-таки не на капище. Чуть  правее...  Нет,  правильно,
правильно предупреждал Ухмыл:  ежели  что  придумал  -  скажи  сначала
розмыслу али еще кому, а потом уж делай...
    Сунул руку за пазуху и, взобравшись на обваловку, выкинул запорный
колышек во внешнюю тьму - от греха подальше...


                                * * *


    "В тот же год знамение было великое, его же и сам я узрел  воочию.
Взошло ночью солнышко над землею теплынской,  видом  во  всем  подобно
истинному, а цветом черно. И  глядючи  на  то  черное  солнце,  многие
ужаснулись, велик был народный вопль. Остановилось оно  близ  Ярилиной
Дороги против тех мест, где одержана была Столпосвятом на реке Сволочи
славная победа над бесчисленными ратями Всеволока,  и  пал  на  капище
дровяной дождь. Стукнула земля, что многие  слышали.  А  знамение  сие
надлежит разуметь так: вняло добросиянное  жалобам  детей  своих,  что
мало-де стало лесу, из коего могли бы они умело и преискусно  вырезать
во славу  светлого  и  тресветлого  солнышка  жертвенных  идольцев,  и
омрачилось златоподобное, и  одарило  с  небес  детей  своих  обильным
многодревесием..."
    Летописец приостановился и выглянул в правое окошко  (в  левое  он
давно уж  не  выглядывал).  По  долгой  отмели  к  островку  шли  двое
теплынцев, и каждый  нес  на  плече  по  великому  мешку.  Не  обманул
князюшка...  Стало  быть,  порадуемся  вскорости  и  новой  одежке,  и
припасам, а главное - пергаменту да чернильным орешкам...


                                * * *


    Скорее летний, нежели весенний, сиял над  Мизгирь-озером  полдень.
Да оно и понятно. Раньше-то по велению зловредного  Родислава  Бутыча,
чтоб  ему  еще  и  правую  ногу  повело  да  покорежило,  людишки  его
сволочанские  за  Кудыкиными  горами  нарочно  раскаляли   светлое   и
тресветлое наше солнышко вполсилы. Мыслил старикан  частыми  дождиками
помешать рытью котлована под кидало теплынское. Да  только  одного  не
учел: дождики-то, чай, не одним теплынцам строить мешали - замедлилось
и возведение каменного причала на сволочанском берегу Мизгирь-озера.
    Теперь же, когда стало ясно, что Столпосвята с  Завидом  Хотенычем
никакими дождиками не проймешь, приказал Родислав Бутыч  набивать  оба
изделия дровами до отказа, надеясь по ясной погоде измуровать причал и
ров раньше, чем теплынцы успеют отладить и пристрелять свое кидало.
    Сволочанский берег кишел работными людишками. Но и на этом  берегу
возле боярских хором  тоже  заваривалась  некая  беготня  и  суматоха,
причем  куда  более  загадочная.  Какой-нибудь   болтающийся   праздно
слобожанин, попав в те места, заведомо остолбенел бы, вытаращившись  в
изумлении на  высок  терем.  Со  стороны  казалось,  что  окончательно
повихнувшийся  умом  Блуд  Чадович  намерен   брать   приступом   свои
собственные палаты. По двору метались храбры с  осадными  лесенками  и
крюками. На средней позлащенной маковке терема младой  Нахалко  крепил
веревку, должно быть, собираясь соскользнуть по ней вниз -  на  голову
неведомому врагу.
    Из растворенного косящатого окна горницы слышались то гневный  рык
самого боярина, то рокот Столпосвята, а то и склочный  женский  голос,
причем явно не боярышнин...
    - Да что ты за ворожея?  -  страшно  хрипел  Блуд  Чадович.  -  Не
ворожея ты, только лишь славу такую о себе распущаешь! Тебе что велено
было?.. Свадебную поруху отвести!.. Да ты не коротай шеи, не коротай -
протягивай шею-то, коли виновата!
    Однако шеи Чернава  протягивать  и  не  думала.  Ишь,  расшумелся!
Скажите на милость, воевода какой!.. Да у нее у  самой,  ежели  на  то
пошло, муж - чуть-чуть да не розмысл!..
    - А вот и неправда твоя, боярин,  -  несколько  визгливо  отвечала
она, отважно не отводя взора. - Кто тебя  просил  свадебку  на  другой
день переносить? Я, понимаешь, все  хоромы  осмотрела,  притолоки  все
обмела, метлы сожгла... Князюшка  вон  без  устали  стручок  о  девяти
зернах за пазухой носил - ради племянницы твоей  с  женишком!..  А  ты
взял вдруг и все, почитай,  расстроил!  Это  что  же  теперь?  Начинай
сначала, где голова торчала?  Вереи  скобли,  черных  собак  со  двора
выгоняй? О какой ты свадебной порухе, боярин, говоришь,  коли  свадьбы
не было?..
    Князь  теплынский  Столпосвят  недвижно,  якобы   утес   замшелый,
восседал на резном стульце с  высоким  прислоном  и,  сердито  вскинув
мохнатую бровь, слушал неумильные эти речи.
    - Ох, боярин... - молвил он наконец, и  напевный  рокочущий  голос
его,  без  усилия  наполнив  горницу,  отдался  во  широком  дворе  за
отверстым окном. - Не видал я такого ума, как  твой:  либо  уже,  либо
шире... Нашел, понимаешь, виновную!.. Али  с  Кудыкой  Чудинычем  меня
чаешь поссорить?.. Что морщишься?.. Высоко взлетел твой древорез - вон
Завид Хотеныч в розмыслы его прочит, кидало пристрелять доверил...  Да
и о том ли сейчас, боярин,  речь?  -  Столпосвят  вздохнул,  помолчал,
качнул головушкой и вопросил озабоченно: - Ну, а жених-то?  Грек  этот
самый, Серьга... Знает ли?..
    - Завтра узнает... - кряхтя, отозвался боярин. -  Утром  приплывет
на кораблике с запасными частями от кидала - тут же сам все и узрит...
    - Худо... - помрачнев, прогудел князь.  -  Осерчает  ведь,  а?  За
каждую железку, небось, цену заломит втрое-вчетверо... А то и вовсе  с
досады Всеволоку продаст!.. А  нам  сейчас  за  греков  обеими  руками
держаться надо...
    Осторожно стукнув дверным кольцом, в горницу вошел старый  седатый
храбр Несусвет.
    - Ну? Что? - с надеждой повернулся к нему боярин.
    Несусвет беспомощно развел кольчужными рукавицами.
    - Заробел Нахалко-то... -  виновато  сказал  он,  -  Докука  этот,
катись он под гору, рогатину ему, вишь, в  окно  показал...  Полезешь,
говорит, как раз на рожон и  вздену...  Ну,  Нахалко,  стало  быть,  и
того... и заробел...
    - А снизу достать не пробовали? - посопев, спросил боярин.
    - Да как же  достать-то?  -  вскричал  в  отчаянии  седатый  храбр
Несусвет. - Лесенки все коротки, да и упереть не во что...
    Боярин крякнул и вопросительно посмотрел на Столпосвята.
    - А почто дверь не высадите? - с любопытством осведомился тот.
    - Да так поначалу и хотели, княже, - с неохотой отвечал  ему  Блуд
Чадович. - А она, вишь, пригрозила, что, ежели начнем дверь ломать, то
они оба рука об руку в  Мизгирь-озеро  бросятся...  Да  еще,  говорит,
хоромы подпалю напоследок... Ладно, ступай, Несусвет...
    Старый  храбр  поклонился  и  вышел.  В  тревожном  молчании   все
прислушались  к  топоту,  лязгу  и  крикам,  доносящимся  со   стороны
осажденной  храбрами  светлицы,  где  Шалава  Непутятична   со   своим
сердечным дружком держала оборону не на живот, а на смерть...
    - Ну,  хоромы  -  это  еще  не  страшно...  -  раздумчиво  заметил
князюшка. - Хоромы и отстроить недолго... А вот  кидало...  -  Вскинул
дремучую бровь, покосился на сердито скучающую  Чернаву.  -  А  ты-то,
ворожея, что молчишь? Поруху свадебную, понимаешь, отвести не  смогла,
а теперь даже и советом пособить не хочешь...
    Чернава пожала плечами.
    - А что ж тут советовать, княже? Отдай ты боярышне Докуку, да дело
с концом!
    - Ишь ты, как у тебя все просто!.. - с невеселой  усмешкой  укорил
ее князюшка. - Жениху-то тогда отказать придется... Греку!..
    Чернава в недоумении воззрилась на Столпосвята.
    - Зачем же отказывать, княже?.. Не надо  ему  отказывать.  Играйте
свадебку, как мыслили... Одно другому не помеха. Муж - мужем, а Докука
- Докукой...



                  Глава 21. ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР ЦАРСТВА


    Изрядно подрастеряв с той памятной лютой ночи хозяйскую  надменную
стать, Бермята и Вражина вели  себя  ныне  с  теплынцами  чуть  ли  не
заискивающе - чуяли, лоботесы, что вот-вот минет их  златое  времечко.
Задерживать  изделие  на  перевалочной   лунке   было   им   запрещено
распоряжением самого Родислава Бутыча, так что становилось  совершенно
непонятно,  зачем  они  вообще  нужны   здесь,   под   землей.   Робко
потоптавшись вокруг готового к прогону  солнышка  и  дерзнувши  издать
некое одобрительное  покряхтыванье,  оба  поспешно  удалялись  в  свою
клетушку где,  расстегнувши  голубые,  слегка  уже  полинялые  зипуны,
извлекали в тоске из-под стола извечную нашу сулею доброго вина.
    Видно, Родислав Бутыч просто о них забыл. А вот вспомнит ненароком
- да и погонит в три шеи из преисподней: возить, как  встарь,  золу  -
только уже не с Теплынь, а с Мизгирь-озера.  Эх,  жизнь...  Улыбнулась
единожды да и отворотилась снова...
    За стенами клетушки постоянно слышались глухие  удары  и  скрежет,
причем оба прекрасно знали,  кто  это  там  и  зачем  содрогает  недра
земные.   Теплынские   землекопы   из   погорельцев   пробивались    к
промежуточной лунке, насыпали наканавники, укладывали дубовые ребра  и
уплотняли щебень, топча его тяжкими двуручными чурбаками...
    И  вот  однажды  ночью  что-то  разбудило  Бермяту  с  Вражиной...
Вообще-то спать им о ту пору не полагалось  -  каталы  Люта  Незнамыча
вот-вот должны были подать изделие на осмотр. Но приунывшие  сволочане
давно махнули на службу рукой и часто даже не  вылезали  из  клетушки,
чтобы хоть для виду оглядеть светлое и тресветлое наше солнышко...
    Итак, оба привскинулись на лавках, переглянулись тревожно и  вдруг
уразумели: шум за  стеною  смолк.  Означать  это  могло  лишь  одно  -
земляные работы завершены.
    Бермята с Вражиной выскочили наружу  и  со  всех  ног  кинулись  к
участку осмотра. Четное солнышко уже громоздилось в лунке,  но  теперь
справа  его  нежно  овевал  прохладный  дневной  свет,  нисходящий  из
покляпого  ведущего  к  кидалу  отнорка.  На  стыке  двух  участков  с
напряженными  рожами  стояли  каталы  Родислава  Бутыча.  Ждали,   что
произойдет дальше. Передадут им изделие или же укатят вверх по  новому
рву?..
    - Ну, чего рты поотворяли?.. - прикрикнул на  них  угрюмый  сотник
теплынцев Чурыня Пехчинич. - Принимай давай!..
    Сволочане  перевели  дух  и  мигом  канули  с  лампами  во   мрак,
разбираясь по рабочим местам. Теплынские каталы вышибли из-под изделия
клинья, и  превеликое  дырчатое  ядро  размером  с  двупрясельный  дом
медленно двинулось накатанной старой дорогой,  тяжко  ударяя  броневой
заплатой о дубовые ребра и с каждым переплевом пути  наращивая  прыть.
Может, показалось, но на этот раз бездна выла и грохотала  с  каким-то
особенным надрывом...
    Из сволочан перед лункой остались теперь лишь Бермята да Вражина.
    - Ну, что, други?.. - неожиданно по-доброму, словно бы  затосковав
перед разлукой, обратился к ним Чурыня и даже приобнял обоих за плечи.
- Не поминайте лихом...
    Мягко развернул их и подтолкнул легонько, направив в  ту  сторону,
куда только что ушло, грохоча,  латаное  солнышко.  Растерявшись,  они
сделали несколько шагов по наканавнику и оглянулись. В  ров  спрыгнули
рабочие в кожаных передниках.  В  руках  у  каждого  была  треугольная
зодческая лопатка. Сверху им подали камни,  раствор,  и  на  глазах  у
Бермяты с Вражиной рабочие вывели первый ряд стены, коей суждено  было
навеки отделить теплынскую преисподнюю от сволочанской.
    - Что ж вы?.. - весь перекривившись, сказал им с  горьким  упреком
Вражина. - С заплатой, значит, нам спихнули, а себе, значит,  то,  что
поновей?..
    Теплынцы насупились, не  ответили  и  принялись  шлепать  камни  в
раствор с ожесточенным усердием, словно стыдясь присутствия этих  двух
лоботесов.
    Покряхтели  сволочане,  покряхтели  да  и  поплелись  в  клетушку.
Связали скарб в два узелка, со  вздохом  оглядели  на  прощанье  сырые
стены и направились к девятому, если считать  от  лунки,  залому,  где
начинался лаз, прокопанный наверх каталами еще в незапамятные  времена
- к притулившемуся на сволочанском берегу ветхому кружалу...
    Выбравшись на ясный свет, прищурились, огляделись. Справа  желтела
успевшая  подвыгореть  Ярилина  Дорога,  слева  зеленело  чисто  поле.
Счастливое нечетное солнышко (отныне  уже  чужое  навсегда)  остывало,
клонилось  к  западу,  приодевши  мутную  порожистую   Сволочь   алыми
отсветами...  Отчетливо  чернел  на  теплынском  крутом  берегу  очерк
метательной махины...
    - Слышь, Бермята... - расстроенно позвал Вражина. - А  что  ж  они
стенку-то класть начали, не спросясь? У  них-то,  может  быть,  все  и
готово... А у нас?.. Вдруг у нас еще и конь не валялся?..
    Бермята  помолчал,  покатал  желваки.  Последний   вечер   царства
берендеев сиял напоследок так приветливо и такая вокруг  была  разлита
ясность, что с невеликого взлобья, на котором стояли оба  сволочанина,
они легко могли различить не только блеск  Мизгирь-озера,  но  даже  и
алую клюковку паруса у подножия остроконечной Ярилиной горы.
    - А им оно любопытно?.. - процедил со  злобной  усмешкой  Бермята.
Сплюнул, переворошил на ладони оставшуюся  денежку  и,  махнув  рукой,
двинулся к ветхому, серому от древности кружалу.


                                * * *


    А по ту сторону  Сволочи  в  хорошо  знакомом  просторном  подвале
собирались  теплынские  розмыслы   и   сотники.   Выглядело   обширное
подземелье по-старому да по-прежнему, как при царе-батюшке, только вот
народу малость поубавилось, а на  месте  излыса-кудреватого  Родислава
Бутыча ныне восседал острокостый и прямой Завид Хотеныч. Или, как  его
звали  за  глаза,  Кощей.  Будь  глава  теплынской  преисподней  более
честолюбив, он, конечно бы, назначил встречу в своей рабочей  клети  у
Теплынь-озера. Но подвал располагался совсем рядом с кидалом, что было
для Завида Хотеныча куда важнее.
    - Медлить боле нельзя,  -  отрывисто  говорил  он.  -  Завтра  или
послезавтра сволочане доведут свой ров до ума, и, ясное дело, задержат
у себя нечетное изделие, четное же  оставят  нам...  Поэтому  я  своей
властью отдал  приказ:  сразу  после  прогона  того  солнышка,  что  с
заплатой, отгородиться от них  глухой  стеной...  Первые  четыре  ряд