Кудыка,  забирая  тяжелый  тугой
бурдючок.
    Аука снова пригорюнился, присел на крылечко.
    - Соседу проиграл... - признался он со вздохом. - Сначала  зайцев,
а  потом  уж  и  белок  заодно...  Всю  ночь  вчера  на  его   делянку
перегоняли...  Ну  ничего,  не   последний   день   живем,   отыграюсь
как-нибудь...
    - Вас тут лес охранять поставили, - не стерпев, упрекнул Кудыка, -
а вы вон зверье с места на место гоняете... Во что хоть играли-то?
    - В зернь [Зернь (берендейск.) - кости.]... - уныло сказал Аука. -
Еще-то во что?.. В таблеты мудреные пусть вон розмыслы играют,  у  них
лбы поширше...
    - В какие еще таблеты?
    - Костяные, - проворчал Аука. - А то и деревянные... С  клетки  на
клетку  переставлять...  Задору  -  никакого,  а  им,   вишь,   и   не
надоедает...
    Леший был не прочь  поболтать  подольше,  но  Кудыку  внизу,  надо
полагать, уже заждались. Пришлось проститься.  Древорез  приподнял  за
кольцо крышку, скрывающую лаз, и пустился в обратный  путь,  размышляя
на ходу, насколько же все-таки навий мир отличается  от  внешней  Яви.
Все равны - ни дать ни взять холопы  на  боярском  дворе,  только  вот
самого боярина нигде не видно...  Даже  Завид  Хотеныч,  чью  страшную
власть Кудыка ощутил хребтом с первого мига,  представлялся  ему  ныне
кем-то вроде управляющего. Ходил всегда розмысл в  сереньком  скромном
суконце и кушанья ему приносили в клеть из общего котла. Да и сотникам
тоже. А уж о такой мелкой сошке, как десятники, и толковать  нечего...
Эти и вовсе питались в стольном погребе вместе с наладчиками и  прочим
работным людом.
    Не околотись Кудыка  на  второй  заставе,  он  бы,  пожалуй,  чего
доброго, решил, что бояр, князей и самого царя-батюшку здесь  заменяет
светлое и тресветлое наше солнышко.  Однако  теперь,  наглядевшись  на
хлопья окалины и уяснив, что не отдувши губ добросиянное на  горку  не
вскатишь, бывший древорез  подобную  мысль  и  близко  бы  к  себе  не
подпустил...
    Внизу, на выходе из залома, Кудыку встретил озабоченный Ухмыл.
    - Розмысл тебя искал, - сообщил он,  отбирая  бурдючок.  -  Да  не
трусь, мы уж сказали, что ты за дегтем побег...
    Кудыка оглянулся растерянно - и вдруг сомлел, чуть в ров не ополз.
По наканавнику, хрустя щебнем и твердо ставя посох, шествовал  стопами
насупленный незнакомый боярин в шубе и горлатной шапке.  Такого  здесь
бывший древорез еще не видел. Опростоумев, он готов  уж  был  пасть  в
ножки, но Ухмыл дернул за рукав.
    - Каково, боярин, здравствуешь? - вроде бы дружески,  а  на  самом
деле с ехидцей обратился он к именитой особе.
    Боярин не ответил, напыжился  и  прошел  мимо.  Ухмыл  повернул  к
Кудыке злорадное мурло.
    - Видал?.. Сердит еж!.. Привык, понимаешь, наверху, что все  перед
ним в пыль стелятся... По щебню-то, чай, в саночках не поездишь...
    - Куда это он?.. - Кудыка потрясенно смотрел вслед.
    - А тоже к розмыслу, - сплюнув, пренебрежительно отозвался  Ухмыл.
- Так что теперь  можешь  не  торопиться.  Сейчас  ему  Завид  Хотеныч
спеси-то поубавит... за вчерашнюю солонину!  Да  потом  еще  князюшка,
небось, страху задаст...
    - Князюшка? - беспомощно переспросил Кудыка.
    - Долбосвят, - безобразно скривив рот, пояснил Ухмыл.  -  Мы  ж  к
нему на кормление поставлены,  два  теплынских  участка:  наш  и  Люта
Незнамыча... А остальных сволочане содержат...
    Кудыка еще раз оглянулся на горлатную шапку. Эх, терпи, голова,  в
кости скована!.. Такая была в  мозгах  толкотня,  что,  казалось,  еще
немного - и родничок разойдется на темени...


                                * * *


    Завид Хотеныч по обыкновению пробуравил Кудыку недобрым взглядом и
указал точеной бородкой на скамью с прислоном.
    - Садись, что стоишь?
    Тот помялся и присел с  опаской  на  краешек.  Ох,  натерпелся  он
страху, ожидаючи своей очереди. А уж когда открылась дверь  да  ступил
из клети боярин с белыми незрячими глазами -  как  на  весеннем  ледку
обломился Кудыка...
    - Был у Люта Незнамыча, - скрипуче заговорил розмысл. - Видел твое
рукомыслие...
    Кудыка уж и вздохнуть боялся.  А  Завид  Хотеныч  он  ведь  такой:
растопырит слово, что вилы, да и молчит.
    - А ну-ка третий раздел двенадцатой главы Устава Работ! - внезапно
потребовал розмысл.
    Бывший  древорез  встрепенулся  и  задробил  раздел  частоговоркой
наизусть. Завид Хотеныч слушал, коротко кивая.
    - ...да учнут катальные люди тулиться и ухороняться!..  -  выпалил
Кудыка все до последнего словца и преданно уставился на розмысла.
    - А как считаешь, почему в Черной Сумеречи солнышко прямо  в  небе
развалилось?
    Тут Кудыка запнулся малость, однако быстро оправился.
    - Средоотбойная  сила   превозмогла   средоприбежную   -   вот   и
развалилось!..
    Завид  Хотеныч  склонил  точеную  остролобую  головушку  несколько
набок, хмыкнул уважительно.
    - Не то, - сказал  он  с  сожалением.  -  Но  мозговница  у  тебя,
конечно, смекалистая... Словом, каталой ты теперь, Кудыка,  больше  не
будешь. С  сегодняшнего  дня  ты  у  меня  наладчик...  На  подъеме  к
извороту, о чем тебе ведомо, семь застав. Так вот  расточишь  уключины
на всех оцепах [Оцеп (берендейск.) - журавец, слега на рассохе.],  как
расточил на втором... Починка, смазка  -  все  твое.  Спрашивать  буду
строго. Уразумел?
    - Уразумел, Завид Хотеныч, - сам не веря такому  счастью,  ответил
Кудыка.
    Щелкали в стенной вдавлине высокие часы греческого  литья,  лежала
там же короткая плоская доска, разбитая на белые и черные  клетки.  Не
иначе - те самые таблеты, о которых сказывал задумчивый леший Аука...
    - Так-то вот, брат Кудыка... - с  неожиданной  теплотой  в  голосе
молвил розмысл. - Они там  наверху  власть  делят,  битвы  учиняют,  а
подлинным-то делом занимаемся мы одни... Не будь  нас,  все  бы  давно
прахом пошло... Устав, я вижу, ты освоил, да  и  осмотреться  успел...
Спрашивай, что непонятно.
    Кудыка затрепетал. С перепугу чуть было снова не  назвал  розмысла
батюшкой, да вовремя прикусил язык.
    - Растолкуй, Завид Хотеныч, - заискивающе начал он.  -  Что  такое
месяц?
    Розмысл приподнял брови. Удивленье изобразил.
    - Тридцать дней. А то и более...
    - А что ж его то светлым называют, то двурогим?  Вот  и  ворожейки
тоже на ясный месяц гадают...  Присловья  опять  же  разные...  Светил
бы-де мне ясный месяц, а по частым звездам колом бью...
    Кудыка оробел и смолк. Завид Хотеныч, склонив головушку,  улыбался
в подстриженную по-гречески бородку.
    В дверь просунулось чье-то встревоженное мурло.
    - Завид Хотеныч, там греки ждут...
    - Греки? - Розмысл сдвинул брови. - Какие именно?
    - Да эти... Сергей [Сергей  (греч.)  -  мужское  имя,  дословно  -
святой.]  Евгеньевич  [Евгений  (греч.)  -  мужское  имя,  дословно  -
благородный.] да Александр [Александр (греч.) - мужское имя,  дословно
- защитник мужей.] - по батюшке не помню... Насчет идолов...
    - Подождут, - жестко сказал розмысл,  и  мурло  исчезло.  -  Стало
быть, насчет месяца любопытствуешь... - удовлетворенно проговорил  он,
снова обращаясь к Кудыке.  -  Это  хорошо.  Я  любопытных  люблю...  -
Поднялся из-за стола, стал торцом, потом прогулялся до часов,  огладил
чугунные завитки и снова повернул к Кудыке сосредоточенный острокостый
лик. - О том, что я сейчас поведаю, никому ни  полслова.  Тебе  самому
еще об этом знать не положено... пока. Ну да  ладно...  Было,  Кудыка,
время, когда вся земля, что на трех китах, пребывала  единой  страной,
великой и могучей. И солнышко в небе тоже было одно на всех.  А  ночью
запускали месяц... Говоря проще - луну... - Розмысл  приостановился  и
поглядел на Кудыку в ожидании вопроса.
    - Зачем, Завид Хотеныч?..
    - Перво-наперво чтобы и ночью было посветлее.  Греть  месяц  -  не
грел, а вот светить - светил. А опричь [Опричь (берендейск.) - кроме.]
того дни он показывал.  Скажем,  тоненькая  луна,  лучковая,  а  рожки
держит влево - стало быть, самое начало месяца. На другую ночь она уже
потолще... Ну и так далее.
    - Да как же это они так делали, Завид Хотеныч?.. - вылупив  глаза,
потрясенно молвил Кудыка.
    Розмысл усмехнулся уголком длинного рта.
    - Это что! - сказал он с горечью. -  Они  ведь  еще  и  погоду  на
завтра им обозначали! Скажем, запустили месяц вниз  рогами  -  значит,
собираются калить солнышко пожарче,  а  вверх  рогами  -  стало  быть,
наоборот, одевайся потеплее... Или так: рога вверх, но нижний  крутой,
а верхний отлогий -  почитай,  вся  первая  половина  месяца  холодной
намечена... Много, много было отличий. Крутые рога,  пологие...  Яркая
луна, тусклая... А как делали?.. Никто не  знает,  Кудыка.  Тайна  сия
утеряна.
    Кудыка инда на прислон спиной откинулся -  до  того  обмяк.  Верно
говорят: не всяко зелье горстью - иное и щепотью... Розмысл  же  снова
нахмурился, кашлянул деловито и, подойдя к столу, взял новенькую книгу
в обтянутых кожей крышках с блестящими коваными застежками.
    - На вот, - сказал. - На досуге изучишь. Держи под замком, в  руки
никому не давай. Недавно  с  греческого  переложили...  Разберешься  -
отправлю по Вытекле с греками кидало ладить. Бери и ступай.
    Кудыка вскочил, с бережением принял книгу и, не чуя под собой ног,
покинул клеть розмысла...
    И сразу очутился посреди целой толпы,  вертлявых  смуглых  греков.
Вообще, как успел приметить бывший древорез, заморских гостей  в  Нави
было куда больше, нежели наверху. Кишмя кишели. Собирались по двое, по
трое  у  двери  розмысла,  поджидали   Завида   Хотеныча,   стрекотали
по-беличьи, цокали языками, вскидывали плечи, глаза закатывали. Вот  и
сейчас... Розмысл при виде их обычно хмурился, но всегда  приглашал  в
клеть и беседовал долго, обстоятельно...  Кое-кого  из  греков  бывший
древорез знал еще в прежней жизни.
    - А, Кудика! Здорово-здорово!.. Ти как? Не сотник пока?..
    Тот кое-как совладал с языком и робко отшутился.  Отойдя  подальше
не утерпел, разъял тугие застежки и, открыв книгу, разобрал на  первой
странице:
    "Катапульта [Катапульта (греч.)  -  метательная  махина.],  сиречь
кидало. Примерное описание".
    Подивился мудрости, застегнул кожаные крышки и заторопился к себе,
в жилую клеть. Чернавы дома почему-то не было, хотя вроде пересмена  у
раскладчиц давно прошла. Заперев книгу в сундук,  вернулся  на  вторую
заставу, где нашел осунувшийся слегка бурдючок и  хмельного  Ухмыла  в
обществе двух катал с  соседнего  оцепа.  Помялся,  не  зная,  с  чего
начать. И так вон  уже  грамотеем  дразнят,  а  тут  еще,  пожалуй,  и
завидовать начнут...
    - Слышь, Ухмыл, а что это греки вокруг розмысла так  и  вьются?  -
заехал он околицей.
    Тот немедля налил до краев берестяной стакан и вручил Кудыке.
    - А медом намазано - вот и вьются, - пояснил он.  -  Снасти  новые
ладят. Мы им - лес, они нам - снасти. Сказывают вон, еще  одно  кидало
собирать будут... То есть, знамо дело, не здесь, не на  Теплынь-озере,
а подале, на востоке...
    Услышав  про  кидало  (то  бишь,  катапульту  по-гречески)  Кудыка
навострил уши.
    - А мы-то сами что ж? Изладить не можем?
    - Кидало? Не-ет, брат... Без греков нам  такого  не  осилить...  Я
слыхал, они вон даже варягам кидало чинить помогали...
    - А нам-то еще одно зачем?
    - Откуда ж мне знать? - сказал  Ухмыл.  -  На  всякий  случай,  не
иначе... Ты лучше скажи, зачем тебя розмысл звал? Небось, выспрашивал,
часто ли винцом пробавляемся?..
    Податься было  некуда,  пришлось  признаться,  что  не  катала  он
больше, а наладчик. Про книгу с коваными  застежками  Кудыка,  правда,
умолчал.
    - И впрямь, что ли? - возрадовался Ухмыл. - А я-то думаю: что  это
у меня кончик носа чешется бесперечь?.. Денежка есть? Тогда дуй наверх
еще за одним бурдючком!..  Сейчас  мы  тебя  хвалить  будем!..  Слышь,
братие? Кудыка-то наш! Без году неделя, а уже в наладчики попал!..


                                * * *


    Главные ворота с башенками распахнули настежь, и крепкая караковая
лошадка, вся  наструнясь,  вовлекла  по  зеленой  весенней  травке  на
широкий боярский двор обитые кожей княжьи сани.  Езда  волоком  вообще
считалась у берендеев почетнее езды на колесах, да и трясло меньше.  В
торжественных  случаях  езживали  в  санях  и  летом,   особливо   кто
поименитей. Князюшка  теплынский  Столпосвят,  известный  скромностью,
предпочитал седельце да чепрак, но уж ежели и он по весеннему  времени
в санках пожаловал, да еще и в собольей шубе, то, стало  быть,  случай
выдался самый что ни на есть торжественный.
    В высоком боярском  тереме  все  от  сенных  девок  до  последнего
приспешника вмиг уразумели: сватать прибыл. Третий уж день  шушукалась
челядь о чудесном извлечении  из-под  земли  бабьего  любимца  Докуки,
посаженного, сказывают, до времени в погреба под охрану двух храбров -
Чурилы да младого Нахалка.
    Отстранив холопьев, князюшка сам выбрался из саней, и сразу же был
неприятно озадачен сияющей рожей боярина. Насколько  Столпосвят  знал,
Блуд Чадович сильно огорчался предстоящим браком своей племянницы, так
что вид ему сейчас полагалось иметь угрюмый.
    - Почто ликуешь? - грозно уронив дремучие брови, негромко вопросил
князюшка.
    Боярин попробовал скорбно скукожить личико  -  не  вышло.  Подался
устами к княжьему уху и что-то зашептал, шевеля брадою.
    Дремучие брови изумленно вздыбились.
    - Да что ты?! -  Князюшка  резко  повернулся  и,  страшно  выкатив
воловьи глазищи, стиснул боярину локоть. - С чего бы это его так?..
    Блуд Чадович беспомощно развел длинные расшитые тесьмой рукава.
    - Хвоста, видать, напужался... Племянница,  почитай,  второй  день
ревмя ревет...
    Князь  нахмурился  и  взглянул  искоса  на  многоцветный  переплет
косящатого оконца. Верно, подвывали...  Причем  в  несколько  голосов.
Вообще девичьи лица  не  в  пример  боярскому  исполнены  были  самого
искреннего горя.
    - Ну, смотри, Блуд... - тихо, с угрозой молвил князюшка.  -  Ежели
прознаю, что это ты ему всю снасть отбил...
    - Княже!.. - Боярин инда отпрянул, услышав такой попрек.  Подсучил
долгие  рукава,  клятвенно  воздел  длани.   Хотел   было   и   личико
запрокинуть, да бычья  шея  не  позволила.  -  Солнышко  свидетель,  -
побожился он со слезой, - напраслину мыслишь!..
    - А кроме солнышка? - сурово спросил князь.
    - Прикажи - за Лютом Незнамычем пошлю...
    - А  и  прикажу,  -  омрачив  чело  недоброй  думою,  испроговорил
Столпосвят. - Веди в хоромы, боярин, будем совет держать...
    Оба взошли на высокое резное крыльцо и скрылись  в  сенях.  Челядь
переглядывалась украдкой да облизывала губы, не смея  явно  шептаться.
Всяк  понимал:  попади  сейчас  боярин  в  опалу  -  дворне  тоже   не
поздоровится.
    Стремительным, как перед битвою, шагом войдя в горницу, Столпосвят
шумно сел на стулец греческой работы,  бросил  кисти  больших  рук  на
широко расставленные  колени  и  замер,  недоуменно  заломив  мохнатую
бровь.
    - А то самого Докуку призвать, - жалобно предложил Блуд Чадович. -
Целая у него снасть, невредимая... Ей-ей, не вру!..
    Князюшка с сомнением  взглянул  на  боярина  и  задумчиво  пожевал
крупными красивыми губами.
    - Нет, это лишнее, - решил он наконец. - Да и  важно  ли  это,  а,
боярин?.. - Князюшка внезапно повеселел, усмехнулся мудро и лукаво.  -
Как он там с ладушкой со своей постель творить  будет  -  это  уж  его
дело... Лишь бы свадьба была пошумней!..
    - Не знаешь ты моей племянницы, княже, - горестно отвечал ему Блуд
Чадович. - Слышь, воет? Какая уж тут свадьба!..
    Оба  озабоченно   взглянули   на   расписной   потолок.   Князюшка
закручинился вновь. Уж так ему хотелось  всколыхнуть  народ,  насолить
Берендею со Всеволоком, так хотелось - и вот тебе на! Из-за  какого-то
шпыня ненадобного все многомудрые да хитрые затеи идут прахом...
    Спустя малое время дверь в горнице отворилась, и порог  переступил
недовольный Лют Незнамыч. Плешь его была прикрыта все той же тафьей, а
хилое тельце облечено все в тот же дорожный терлик.
    - Вот так-то вот оно, розмысл... - с грустью сказал ему  князюшка.
- Мыслили мы девичьему горю помочь, ан не судьба! Ладушка-то ее, вишь,
ни на что уже и не способен.  Хвоста  китового  испужался...  Эх,  как
нескладно  выходит-то!  Что   с   ним   теперь   делать   прикажешь?..
Присоветуй...
    Лют Незнамыч снял тафью и озадаченно огладил выпуклую плешь.
    - Совсем не способен?
    - Ох, совсем... - сокрушенно вздохнул Столпосвят.
    - Ну так в волхвы его.
    Несколько мгновений в горнице было тихо. Потом  князюшка  медленно
поднял голову, и воловьи глаза его вспыхнули. Сделать Докуку  волхвом?
Да это, пожалуй, будет почище, чем женить его на боярышне. Волхвы, они
даже царю неподвластны! Что уж там говорить о Всеволоке!.. А народ-то,
народ всколыхнется...
    Вскочил Столпосвят, кинулся, громадный, к  тщедушному  розмыслу  и
вне себя от радости расцеловал накрест в обе щеки.



                        Глава 14. ПОЛНЫЙ ОТКАТ


    Смена только-только началась, когда на участок раскладки  заглянул
десятник Мураш.
    - Кончай работу, Чернава! Кличут...
    Та без сожаления кинула обратно в поленицу вязанку резных идольцев
и, сняв свою лампу с крюка, последовала за Мурашом.
    - Куда кличут-то? - спросила в сутулую спину.
    - Наверх, - равнодушно обронил десятник, не оборачиваясь.
    Чернава малость опешила,  но  вскоре  сообразила,  что  Мураш  рек
иносказательно, имея в виду клеть розмысла, а вовсе не внешний мир.
    - А зачем?
    - Ворожить будешь...
    Раскладчица неуверенно хихикнула.  Должно  быть,  десятник  шутил.
Представить себе сурового Завида Хотеныча, внимающего речам ворожейки,
Чернава была не в силах. Да и о  чем  ему  гадать-то?  Пойдет  сегодня
солнышко  в  откат  или  не  пойдет?..  Завихляет  в  желобе  или   не
завихляет?..
    Тесным отнорком они вышли к главному рву, но свернули почему-то не
вправо, к Теплынь-озеру, а влево, к извороту. Странно... Хотя  розмысл
Завид Хотеныч всюду поспеть норовит. Про таких говорят: сам  по  ночам
обхаживает, сам собакой взлаивает.
    В громовой пещере главного желоба было сейчас пусто и очень  тихо.
Скрип щебня отдавался так гулко  и  дробно,  что  Чернаве  то  и  дело
мерещилось, будто за ними бредет целая  толпа.  Не  доходя  до  первой
заставы, они  пересекли  желоб,  и  оказались  перед  толстой  дубовой
дверью,  врезанной  прямо  в  каменную  стену.  Мураш  достал   хитрое
бородчатое  отмыкало  и  долго  ковырялся  им  в  пробое.  За   дверью
обнаружился черный провал еще одного отнорка, ведущего  невесть  куда.
Миновав  вслед  за  десятником  два  поворота,  Чернава  остановилась.
Навстречу ей скудно сеялся прохладный дневной свет, столь непохожий на
масляное желтое пламя греческих ламп. Стало  быть,  и  впрямь  наверх?
Зачем?.. Ах да, Мураш сказал: ворожить... Кому?..
    Мощеный плоскими  камнями  пол  стал  ступенчат,  пошел  лесенкой,
забирая все круче вверх. Вскоре десятник  и  зажмурившаяся  с  отвычки
раскладчица выбрались на ясный свет. Вокруг шевелила серебристой,  как
греческая денежка, листвой осиновая  роща.  За  светло-серыми  гнутыми
стволами виднелись маковки и  вислые  крылечки  высоких  двупрясельных
домов. Странное это селение  скорее  напоминало  слободку  древорезов,
нежели  деревеньку.  Нигде  ни  единой  черной  избы,  но  и   теремов
златоверхих тоже не видать...
    - Что  это?  -  спросила  озадаченная  Чернава,  когда   глазыньки
притерпелись к сиянью дня.
    - Навьи Кущи, - отозвался Мураш. - Слыхала, небось?..
    Вестимо, слыхала. Чистые души после  смерти  возносятся  в  Правь,
нечистые низвергаются в Навь, а те, что творили при жизни и  добро,  и
зло, пребывают в Навьих Кущах, пока не очистятся окончательно...
    - Сотники тут живут с семьями, - пояснил Мураш.  -  Розмысл  опять
же... Хотя он наверх ходит редко, у