еревели дух, утерли кровушку, закивали истово:
    - Так, княже, так...
    - Да никому этого не понять! - громыхнул князь, свирепо и в то  же
время проникновенно выкатывая большие воловьи глаза. - Ни  грекам,  ни
варягам! Были мы для них  загадкой,  загадкой  и  останемся!..  А  все
потому, что души в них нет, в варягах-то, - расчет один  да  злоба!  А
ну-ка,  боярин!  -   поворотился   он   к   Блуду   Чадовичу,   угрюмо
нахохлившемуся в седле. - Вели нам по такому  случаю  из  погребов  из
своих бочку доброго винца выкатить!..
    - Да уж послано, княже... - со вздохом ответствовал тот. -  Только
одной маловато будет. Три - еще куда ни шло...
    Вскорости прибыло обещанное винцо - на трех санях. Телега по такой
грязюке просто бы не прошла, увязла бы по  ступицы.  Собрали  побитых,
сложили в освободившиеся сани, а легко раненым, что могли  идти  своим
ходом, велели держаться за оглобли да за боковины  кузовов.  С  тем  и
отправили...
    Костя Багряновидный тоже принял ковшик и, зная меру, спустился  по
изволоку в опустевший котлован. Из-за  козел  навстречу  ему  выбрался
хмурый Кудыка Чудиныч.
    - Празднуют? - спросил он с завистью, кивнув на  обваловку,  из-за
которой гремел князюшкин голос. Столпосвят произносил здравицу в честь
великого теплынского народа.
    - А ти сто зе? - удивился грек.
    - Да розмысл не велел рыла высовывать,  -  с  тоской  отвечал  ему
Кудыка.  -  Тут  же  все  меня  знают...  В  ополчении  наших   полно,
слободских...
    Костя, добрая душа, хоть и грек, тут  же  сходил  за  обваловку  и
принес товарищу ковшик винца.
    - Слышь, Костя... - сипло позвал Кудыка, осушив посудину до дна. -
Ну вот соберет  их  сейчас  Столпосвят,  отведет  к  бродам...  Неужто
удержат? Против варягов-то!..
    Грек  Костя  лишь   уныло   шевельнул   бровями.   Что,   дескать,
спрашиваешь? Сам, что ли, не слышишь, какие они?..
    Кудыка судорожно вздохнул и отдал ковшик. И на что только князюшка
надеется? Непонятно...


                                * * *


    К вечеру развеселое теплынское воинство, горланя, вышло вразброд к
песчаным перекатам, изрядно переполошив вражий  стан,  где  возомнили,
будто Столпосвят двинулся на приступ. Гакон Слепой  предложил  немедля
пересечь Сволочь и разогнать эту пьяную  ватагу,  однако  был  удержан
князем Всеволоком, вновь заподозрившим брата в неведомом коварстве.
    Тем временем на западе светлое и тресветлое наше солнышко прорвало
низкие  тучи  и,  осенив  округу  алым  сиянием,  кануло   в   далекое
Теплынь-озеро. На оба стана рухнула сырая тревожная ночь.  Ночь  перед
сражением...
    Всеволоку не  спалось.  То  и  дело  сволочанский  князь,  кряхтя,
покидал ложе и, нашарив греческие часы величиною с шелом, поднимал  их
за кольцо к греческой же масляной лампе. Ночка выпала особенно долгой,
и Всеволок уже не раз проклял себя мысленно за то,  что  не  догадался
послать гонца к Родиславу Бутычу с просьбой препон сегодня не чинить и
восхода не задерживать...
    Гакон поднялся еще затемно (хотя ему-то  это  было  все  равно)  и
сразу же принялся  строить  своих  варягов  в  боевые  порядки.  Князь
слышал, как  они  чавкают  по  глине  и  бряцают  железом.  Кто-то  из
берсерков [Берсерк (варяжск.) -  нарочито  безумный  воин.],  откушав,
видать, припасенных заранее мухоморов, уже тихонько  подвывал  и  грыз
край щита, приводя себя в неистовство перед битвой.
    Наконец князь не выдержал, откинул плащ  и,  выбранившись,  встал.
Выглянул из  шатра  в  сырую  промозглую  тьму.  Да  что  они  там,  в
преисподней своей?.. Думают сегодня вообще солнышко пущать  или  вовсе
нет?..


                                * * *


    Поначалу Бермята и Вражина только шало улыбались да потирали руки.
Распоряжением Родислава Бутыча  им  платили  за  каждый  списанный  на
теплынцев час задержки. До сего дня солнышко с участка Люта  Незнамыча
вскатывалось на промежуточную лунку более или менее вовремя,  так  что
бывшим  возчикам  приходилось  цепляться  к  каждой  мелочи,  лишь  бы
отсрочить миг передачи изделия с рук на руки.
    А сегодня, видать, что-то не  заладилось  у  самих  теплынцев.  Но
им-то, Бермяте с Вражиной,  какая  разница?  Задержка  есть  задержка.
Каждый раз бы так!..
    Однако время шло, и на рожах у обоих начало помаленьку  проступать
смятение. В служебной клетушке, настолько тесной, что для освещения ее
хватало одной-единственной лампы,  стало  вдруг  душно,  и  Бермята  с
Вражиной, не  сговариваясь,  ослабили  ожерелья  рубах  и  расстегнули
голубые свои зипуны.
    - Слышь, Вражина... - неуверенно начал Бермята. - Сходил  бы,  что
ли, посмотрел...
    Головастый жердяй Вражина - в плечах лба поуже - толкнул дверцу  и
вышел, пригнувшись. Промежуточная лунка была пуста, а из гулкой черной
бездны не доносилось ни воя,  ни  стука,  ни  грохота,  пусть  даже  и
отдаленного... И что уж совсем ни в какие ворота не  лезло,  нигде  ни
единого теплынца. Обезлюдел участок...
    - Эй! Есть кто живой?.. - перетрусив, позвал Вражина.
    Выморочная преисподняя отозвалась долгими отголосками.  Из  клети,
зачем-то  застегивая  зипун,  выбрался  Бермята,  стал  рядом  и  тоже
уставился во тьму.  Наконец  замельтешил  вдали  желтенький  огонек  -
кто-то приближался к ним по правому наканавнику главного рва. Подойдя,
приподнял лампу, осветив встревоженные рыла  сволочан  и  заодно  свое
собственное - словно бы из камня выветренное. Чурыня Пехчинич,  сотник
с участка Люта Незнамыча...
    - А-а, вон это кто... - равнодушно молвил он  и  повернулся,  явно
собираясь идти назад.
    - Э!.. - ошеломленно окликнул его Бермята. - Погодь!..
    Немилорожий сотник приостановился.
    - Чего тебе?
    - Как чего? - растерялся Бермята. - Третий час задержки,  а  ты  -
чего...
    - Да  твое-то  какое  дело?  -  не  понял  тот.  -   Третий   там,
четвертый... Радоваться должен - больше денежек получишь.
    - Да  что  денежки?..  -  завопил  вдруг  стоящий  рядом  Вражина,
взмахнув длинными, как плети, руками. - С солнышком-то что?..
    Чурыня выждал, морщась, когда спадут  отголоски,  и  повернулся  к
жердяю в голубом зипуне.
    - Ничего. Стоит на извороте, целое-невредимое...
    Сволочане переглянулись, сглотнули.
    - А... а когда ж подавать думаете?..
    - А никогда, - по-прежнему невозмутимо  ответил  сотник.  -  Когда
варяги со Сволочи уберутся вместе со Всеволоком - тогда и подадим...



                       Глава 20. НОЧНОЕ СОЛНЦЕ


    "...Тогда  взглянул  Столпосвят  на  светлое  и  тресветлое   наше
солнышко и узрел, что вся рать теплынская тьмою  от  него  сокрыта.  И
сказал боярам своим и дружине:  "Знамение  сие  видите  ли?"  Они  же,
посмотрев, молвили: "Княже! Не к добру знамение сие". Он, прозорливый,
отвечал на это: "Братие и дружино! Тьма-то, чай, не только наши  полки
покрыла, но и варяжские со сволочанскими тоже. Мнится, не на нас, а на
них, окаянных, разгневалось ясно солнышко..."
    Летописец вздохнул и,  отложив  перо,  выглянул  в  левое  оконце.
Сволочанский берег был пуст.  Нигде  ни  единого  храбра,  ни  единого
варяга. Снялись варяги, так и не  дождавшись  рассвета,  и  ушли  всею
силой в Стекольну, столицу свою варяжскую. Вился над пригорками  белый
парок. Раскаленное добела - чуть  ли  не  добрызгу  -  солнышко  споро
сжигало иней  и  подбирало  влагу,  уничтожая  последствия  неслыханно
долгой ночи.
    Летописец  оборотился  к  правому  оконцу.  На  теплынском  берегу
по-прежнему кипела стройка. Уже вздымалась из котлована  на  несколько
переплевов некая великая и преужасная махина, видом - черпало с долгим
стеблом [Стебло (берендейск.) -  черен,  ручка  торчком.].  А  поодаль
сплачивали из тесаных бревен и  охватывали  железными  обручами  нечто
облое, равномерного погиба - величиною с двупрясельный дом.
    Позавчера, сразу после ухода варягов и Всеволока,  к  островку  по
отмели подобрались трое храбров  и  с  ними  сам  князюшка  теплынский
Столпосвят.  Ласково  перемолвившись  с  летописцем,  осведомился,  не
терпит ли тот в  чем  нужды,  посулил  вскорости  подвезти  отшельнику
припасов, одежки, орешков чернильных. Ну  и  растолковал  заодно,  как
надлежит разуметь столь спешно возводимую махину...
    "И возблагодарив добросиянное, развеявшее  супостатов,  аки  туман
утренний, - вновь заскрипело по пергаменту гусиное перо, -  дал  зарок
Столпосвят заложить близ того места, что у  Ярилиной  Дороги,  обильно
изукрашенное капище, весьма  угодное  светлому  и  тресветлому  нашему
солнышку.  В  середине  же  капища  повелел  срубить  Столпосвят...  -
Летописец  вновь  приостановился  и  поглядел  с  сомнением  на  облое
деревянное страшилище, собираемое рядом с махиной.  -  ...преогромного
округлого идола, во всем подобного ясну солнышку..."


                                * * *


    Свадьбу пришлось отложить. Затянувшаяся почти на двое  суток  ночь
(уж больно упрямы оказались варяги) напрочь спутала все замыслы.
    Хрипли волхвы, хрипли даже навычные к  долгому  крику  бирючи,  по
нескольку раз в день утихомиривая взбудораженный люд и разобъясняя без
устали, что не на них, не на теплынцев прогневалось  добросиянное,  но
на  окаянных  сволочан,  чуть  было  не  отдавших  родную  страну   на
растерзание иноземцам...
    А тут еще боярышне вожжа под хвост попала! Велено же было: заведет
жених разговор насчет подарка к  свадьбе  -  зардейся  сначала,  потом
подыми звездисты очи рассыпчаты, да  и  шепни  порывисто:  поставь-де,
ладушка мой ненаглядный,  бесплатно  рычаг  к  кидалу  -  вот  и  весь
подарок... Куда! Вскинулась, взбрыкнула, дядюшку  нарекла  с  прямотою
отнюдь не девичьей... Эх,  боярин,  боярин...  Скольких  ведь  холопов
насмерть засек, а одной-разъединственной племяннице разума вложить так
и не сумел!..
    Ну пусть не  рычаг,  но  хоть  потешное  солнышко  деревянное  для
примерного запуска мог бы, чай, оплатить грек этот  соленый  Серега?..
Или  как  его,  бишь,  теперь?..  Сергей  Евгеньевич!..   Ходит,   как
присушенный,  только  глазки  масленые  закатывает   да   причмокивает
поцелуйно... Да наверняка оплатил бы! Даром, что  ли,  бирючи  облыжно
[Облыжно  (берендейск.)  -  без  должных  оснований.]  его   греческим
царевичем огласили, да еще  и  князюшка  разных  нашенских  чинов  ему
понавешал!..


                                * * *


    Деревянное подобие солнышка сплотили и обняли крепежными  обручами
на диво быстро. Что-что, а  уж  топориками  махать  да  бревна  ладить
теплынцы были навычны сызмальства. Куда там до них варягам или грекам!
Костя  Багряновидный  только  языком  цокал  да   плечики   вскидывал,
изумляясь  тому,  сколь  сноровисто  управляются  со  сборкой   бывшие
древорезы да плотники.
    Скатили  изделие  по  свежеизноровленному   рву   в   преисподнюю,
прикинули на весах, догрузили мешками с песком  (благо  речка  Сволочь
под боком) и, вернув на бережок, взгромоздили  в  черпало  метательной
махины. Примерный ночной бросок  изделия  в  Теплынь-озеро  начальники
условились  произвести  этой  ночью,  о  чем  послали  сказать  Завиду
Хотенычу, а сами в ожидании его ответа занялись делами помельче.
    Безобманно выдали погорельцам по греческой денежке и велели идти к
бродам на смену ополчению. Чумазые беженцы  из  Черной  Сумеречи  было
возроптали: подряжались-то, чай, землю рыть,  а  не  границы  стеречь!
Однако случившийся тут же боярин (он-то с ними и расплачивался)  мигом
растолковал усомнившимся, что истинные теплынцы  в  таких  случаях  не
рассуждают, но бодро и  радостно  повинуются  княжьей  воле.  А  вожак
Пепелюга, чтобы лучше дошло до  каждого,  выразил  эту  мысль  громче,
проще и короче, оделяя самых несообразительных  звонкими,  как  слава,
оплеушинами. Поворчали-поворчали, да и двинулись к  бродам  -  хранить
покой  вновь  обретенного  отечества.  Шли,  почесывая  в  затылках  и
запоздало прикидывая: а так ли уж приятно быть истинными теплынцами?..
    Подле махины остались лишь будущие кидалы да наладчики  -  словом,
те, чьими руками она была собрана. Ну и, понятно, один из кашеваров...
Второй, бранясь, собрал свои котлы и взвалив их на горбы  все  тех  же
землекопов, двинулся за кряхтящими носильщиками  вверх  по  Сволочи  -
туда, где куры пеши ходят.
    До  полудня  провозились  с  крутилом  -  самой  дорогостоящей   и
своенравной частью махины. Вскоре мимо котлована потянулись со стороны
переправы бывшие ополченцы. Брели налегке,  сдав  оружие  с  доспехами
бывшим землекопам. Вроде бы  на  этот  раз  у  них  все  обошлось  без
кровопролития,  полюбовно...  Ох,  и  досталось,  верно,  ратникам  на
переправе! За такую долгую лютую ночь, пожалуй, весь хмель  из  головы
выстудит... А тут еще рогатые варяги на том  берегу!  Да,  натерпелись
страху, уж и не чаяли домой попасть живыми...
    Потом подоспел обед, ударили в железную доску. Пристроившись возле
полувзведенного  крутила,  Кудыка  Чудиныч  присел  перед  котелком  и
погрузил в дымящееся духовитое хлебово липовую  ложку,  кстати,  очень
похожую на рабочую часть кидала.
    Вот уже, наверное, второй месяц подряд не посещали Кудыку праздные
мысли. То переволоки ладил на  лесоповале,  изучая  попутно  греческую
книжицу  с  тугими  застежками,  то  теперь  вот  с  Костиной  помощью
метательную махину собирал... Однако нет-нет да  и  пробирались  вдруг
тайком в Кудыкину голову досужие вопросы-забродыги...
    Чудные дела творятся... Жили-жили,  понимаешь,  вместе,  а  потом,
глядишь, и распались... Ладно, распались и распались - не ропщем. Люди
мы подначальны, а  розмыслу  с  князюшкой  видней!..  Ну  а  ежели  по
жизни?..
    С хлебушком, как  ни  крути,  будет  туго.  Раньше  царь  прикажет
мужикам сволочанским везти зерно на теплынские рынки - ну и везут... А
теперь-то ведь и приказать некому! Худо, брат... Ан, нет! Худо, да  не
дюже! Хлебушек можно и у греков купить - правильно князюшка говорил! А
хлеб-то у греков - не чета сволочанскому, белый, рассыпчатый... Что ж,
это славно... Хотя... Славно, да не дюже! На какие шиши покупать-то?..
Греческий-то хлебушек чуть ли не  вдвое  дороже!  На  корабликах  ведь
повезут, через Теплынь-озеро  -  одно  это  в  денежку  влетит...  Ой,
худо... А вот и врешь! Худо,  да  не  дюже!  Сволочане  свое  солнышко
зерном, что ли, загружать будут?.. Им ведь тоже  дрова  потребны!..  А
лес-то -  у  нас,  по  эту  сторону  Сволочи.  Ну,  кое-что,  понятно,
повырубили, но не весь же он к  грекам-то  ушел,  за  Теплынь-озеро!..
Обдерем сволочан, как липку, и,  глядишь,  с  греками  рассчитаемся...
Нет, славно, славно... Главное - не продешевить...
    Вот, почитай, и все праздные мысли,  посетившие  Кудыку,  пока  он
хлебал варево. Еще  донышка  у  котелка  не  показалось,  а  думы  уже
вернулись к собранному и полувзведенному кидалу...
    Солнышко, оно, согласно Уставу, подвиг свой в небе чинит  дугой...
Но страна-то уменьшится вдвое!.. Стало быть,  и  дуга  тоже.  То  есть
дровец в добросиянное можно будет и не докладывать -  день-то  короче,
да и бросок пониже... Хм...  А  что  ежели  взять  да  и  взвить  дугу
покруче?.. Сразу и  день  прибавится...  Надо  бы  об  этом  с  Костей
потолковать.
    Кудыка даже прикинул, а не кликнуть ли ему сейчас кого из  рабочих
и не послать ли с серебряной денежкой в  слободку  за  сулеею  доброго
вина. Обсуждать всухую столь заковыристые вопросы Костя  Багряновидный
терпеть не мог...


                                * * *


    Эх, Докука, Докука!.. Горемыка синеглазенький... Хотя ежели здраво
поразмыслить,  сам  ты  во  всем  и  виноват  -  вольно  ж  было  тебе
подслушивать тогда под дверью! Но и Чернава тоже хороша - могла  бы  и
заранее предупредить, что нельзя этого делать...
    Словом, заговор насчет булатного  дуба  и  полого  места  силы  не
возымел...   Вот   только   сны   теперь   Докуке    являлись    самые
соблазнительные, как встарь. Грозный призрак китового хвоста больше не
беспокоил. Снилась боярышня,  снились  слободские  красотки,  колодцы,
ступы, раскрытые квашни... Первые две ночи синеглазый  красавец  волхв
то и дело просыпался в низкой замшелой своей избушке, что на капище, и
с надеждой хватался за причинное место... Однако уже  на  третью  ночь
надежда измеркла окончательно: то ли обманула ворожейка, то ли  просто
не сладила с недугом. Ну, ежели обманула, то  это  еще  не  страшно  -
лишнюю денежку  мыслит  выжать,  дело  житейское...  А  вот  ежели  не
сладила...
    Затосковав, Докука сбросил одеяло, поднялся с лавки  и,  прихватив
по привычке посох, вышел за порог. Ночь  стояла  ясная,  без  облачка.
Рассыпчато  мерцая  насечкой,  сияли  над   всклокоченной   головушкой
кудесника серебряные шляпки вбитых в небо  гвоздей.  Тронутые  тонким,
как паутина, светом угадывались во тьме  бесстыдные  голые  округлости
греческих идолов. Прикрытые дерюжкой  срамные  места,  казалось,  были
выедены мраком.
    Железная подковка посоха звучно чокала о плоские камни. У  колодца
Докука остановился  и  взглянул  на  юг.  Там  тлели  едва  различимые
желтенькие огонечки - оконца родного  селения.  В  слободке  еще  даже
спать не ложились...
    "Блудодеи!..  Ах,  блудодеи!..  -  с  ненавистью  мыслил   Докука,
судорожно стискивая посох. - Ишь,  что  творят!  Вон  погасло  одно...
Знаем, для чего погасили, знаем... Чье  ж  это  оконце-то?..  Нет,  не
различишь - далеко... А жаль!.. Проведать бы да берендейки три с  него
слупить, со сквернавца!.."
    Задохнулся от  гнева  и  огласил  капище  гулким  ударом  железной
подковки о камень. Живи эта ворожейка где-нибудь наверху - кинуть ее в
бадью да под землю!.. А то по денежке ей, вишь, на каждый угол  стола!
"Остров Буян..." Да такого и  острова-то  никогда  не  было!  "Коренье
булатное... Семьдесят семь жил и едина жила..." Убил бы!.. Пойти,  что
ли, завтра да отнять у нее эти четыре денежки?.. Или, может, наоборот?
Принести еще столько же да упросить, чтоб  подыскала  другой  заговор,
покрепче?..
    И в этот миг камень под ногами Докуки легонько дрогнул. Что? Снова
кит?..  Сердчишко  екнуло.  Еще  немного  -  и  память   о   растущем,
заслоняющем мир хвосте в который раз обрушилась бы  на  кудесника,  но
тут со стороны речки Сволочи пришел  мощный  отрывистый  звук,  словно
недра земные крякнули. Да нет, все-таки, наверное, не кит...
    Воззрился в темноту. Залегла, затаилась вокруг  невидимая  Ярилина
Дорога... Так что это было-то?.. Оглянулся на рассыпанные  как  попало
огонечки. Может, почудилось?  Нет!  Тусклых  желтеньких  окошек  стало
вскоре заметно больше. В избах явно  вскакивали  с  лавок  и  поспешно
зажигали лучину. Стало быть, не почудилось...
    Докука стоял, озираясь. Даже зачем-то  вверх  посмотрел.  Там  все
было  по-прежнему.  Сияли  серебром  вколоченные  по  рубчатую  шляпку
звезды.  Покосился  в  досаде  на  избушку,  где  держали  опочив  оба
подручных волхва. Дрыхли, дармоеды, без задних ног... У,  лоботесы!  И
трясением земли их не проймешь... Осерчав, кудесник шагнул уже  к  еле
различимой двери, как вдруг замер и  вновь  опасливо  вознес  глаза  к
черному небу.
    Нет, не по-прежнему все там было, не по-старому... Самый  крупный,
насквозь, видать, просаженный гвоздь [Очевидно, Полярная звезда (прим.
ред.).], на коем держался и  проворачивался  еженощно  звездный  свод,
пропал!.. Пропал, братие! Сгинул бесследно!..
    Неужто вывалился?.. Не в силах один  смотреть  на  такую  страсть,
Докука рванул дверь избушки.
    - Спите? - завопил он. -  Там  вон  свету  конец  приходит,  а  вы
дрыхнете!..
    Не дав даже глаза протереть как следует, выволок обоих за порог  и
вздернул рылами к небу. Уставились втроем.
    Разумение  пришло  не  сразу,  но  все-таки   пришло.   В   ночном
поднебесье, заслоняя звезды, висело нечто круглое  и,  надо  полагать,
превеликое.  Точь-в-точь  солнышко,  только  никакое  не  светлое,   а
напротив - сажа-