вельможного майярца.
     - Ты не сказал ничего, - проговорил сотник, - что объясняло  бы  цель
твоего прибытия в Сургару, высокорожденный Пайра. И я бы хотел  посмотреть
твои подорожные.
     - Откуда у меня могут быть сургарские подорожные? - возразил Пайра.
     - Покажи майярские, высокорожденный Пайра.
     Пайра опустил руку в седельную сумку  и  вынул  пергаментный  свиток.
Сотник ступил вперед и взял свиток из руки Пайры. Он внимательно  осмотрел
печати и подписи; глупо, конечно, подозревать в подлоге Пайру,  но  служба
есть служба; сотник нашел печати удовлетворительными  и  принялся  изучать
текст подорожной. Читал он  неумеючи,  водя  пальцем  по  строкам,  шевеля
губами;  понимал  прочитанное  он  не  очень  хорошо,  и  ему  то  и  дело
приходилось возвращаться к уже прочитанному. Пайра терпеливо ожидал. Текст
подорожной не был длинен, но сургарец разбирал его долго;  наконец,  когда
терпение Пайры стало  истощаться,  начальник  заставы  свернул  пергамент,
оглядел еще раз, уже не очень внимательно, и вернул Пайре.
     - Тут ничего не сказано о цели  твоего  путешествия,  высокорожденный
Пайра, - сказал сотник. - Я все же прошу тебя объяснить,  какое  право  ты
имеешь разъезжать под флагом Карэны?
     Право? По мнению Пайры, не сургарцам бы разбирать его  права,  но  он
опять сдержался и сухо объяснил, что высочайший Карэна решил передать знак
Оланти внучке своей, принцессе Савири, жене Руттула и дочери короля  Лаави
(Пайру передернуло, когда он  титуловал  принцессу:  полагалось  именовать
женщин сначала по имени мужа, потом  по  имени  отца,  но  Пайре  пришлось
сделать  над  собой  усилие,  упоминая  имя  мятежника   Руттула   впереди
королевского имени).
     Сотник раздумывал. Передача знака Оланти принцессе  Савири  была  еще
невероятней,  чем  все  то,  что  он  успел  придумать,  пока  глазел   на
приближение майярского отряда к заставе. Если принцесса Савири получит сан
высочайшей, это будет означать, что Руттул получит возможность  влиять  на
политику Майяра. Как могли допустить такое высочайшие принцы?
     Сотнику подумалось, что вся эта история - всего лишь уловка, хитрость
для того, чтобы майярцам удалось проникнуть в Сургару. Но какая может быть
выгода от вторжения в Сургару столь малочисленного отряда?
     - Трудно поверить, - сказал сотник в лицо Пайре.
     - Ты сомневаешься в моих словах, сургарец? - спросил Пайра с угрозой.
     - Твой рассказ мне кажется сказкой, - ответил  сотник.  -  Может,  он
правдив. Но что заставит  меня  в  него  поверить?  Только  не  твой  меч,
высокорожденный Пайра.
     Пайра  отпустил  рукоять  меча,  за  которую   схватился,   несколько
мгновений рассматривал сургарца, что-то соображая,  а  потом  вынул  из-за
пазухи сафьяновый коробок. Сотник протянул к нему руки, но  пайра  коробок
не отдавал: он раскрыл его, и в  этом  футляре  на  темно-лиловом  бархате
сотник увидел драгоценный цветок. Сотник разглядывал изделие из  золота  и
изумрудов внимательно; но разве мог он понять, подделка это или  же  перед
ним действительно знаменитый знак Оланти, каких всего семь на весь Майяр.
     - Ты убедился? - спросил Пайра. Сотник поднял на него  глаза.  Более,
чем драгоценность, его убедило поведение  Пайры:  Пайра  нервничал,  Пайру
угнетала необходимость вести переговоры с  бывшим  рабом,  Пайру  коробила
необходимость показывать этому рабу священный знак Оланти, да  и  хотелось
Пайре, вероятнее всего, находиться  сейчас  далеко  отсюда,  где-нибудь  в
Майяре.
     - Хорошо, - сказал сотник. - Я дам тебе, высокорожденный Пайра, двоих
моих солдат в сопровождающие. - Он оглянулся. - Пропустите их,  -  крикнул
он.
     Мечники сдвинули щиты в сторону. Проход через Ворота был открыт.
     Пайра махнул своему отряду и поехал вперед, в узкое  ущелье,  которое
издревле называлось Воротами  Сургары.  Он  был  здесь  впервые  и  потому
позволил себе с любопытством оглянуться вокруг. По  его  мнению,  гарнизон
ворот был слишком  велик;  чтобы  защищать  это  великолепно  обустроенное
природой место, людей требовалось  гораздо  меньше,  но  Пайра  тут  же  и
сообразил, что если бы он был властелином Сургары, он оставил бы в Воротах
людей гораздо больше, чем решил сначала -  не  стоило  полностью  доверять
неприступности скалистой гряды,  стеной  стоящей  от  моря  до  Миттауских
болот.
     Ворота Сургары  ничем  не  напоминали  обычные  крепости  с  высокими
стенами, неприступными рвами, с башнями  и  внутренними  дворами,  но  это
действительно было прекрасно защищенное укрепление. Божьим соизволением  и
человеческой смекалкой здесь было создано одно из чудес мира.
     Ворот как таковых здесь не было.  Когда  отошли  в  сторону  мечники,
унося с собой тяжелые щиты, ущелье показалось Пайре пустым,  но  он  почти
сразу понял, что ошибся. Он поднял голову и обнаружил над собой  настоящий
город. Домами в этом городе были  пещеры,  улицами  -  раскинутые  висячие
мостики и  лестницы.  И  в  этом  городе  жили  люди  -  не  только  воины
пограничной стражи, но также их жены и дети.
     Весть о неожиданных гостях уже разлетелась по всем пещерам, и десятки
глаз смотрели сейчас, как проезжают внизу извечные враги.
     Пайра воспринял эти взгляды  как  очередное  унизительное  испытание;
делать было нечего, приходилось терпеть, каждую минуту ожидая  плевка  или
камня.  Люди  Пайры  тоже  притихли,  посматривая  по  сторонам  и   вверх
враждебными  взорами;  они  чувствовали  себя  как  в  ловушке  и  ожидали
нападения. А сургарцы смотрели на них сверху, переговаривались негромко  и
непонятно на тарабарском языке беглых рабов.
     Ущелье  казалось  бесконечным.  Пайра   механически   отмечал   умело
устроенные камнепады; жутко было проезжать под ними, зная, что  достаточно
сургарцам обрезать несколько веревок и  умопомрачительные  громады  камней
устремятся вниз, погребая под собой все, что ни подвернется. Затем о  том,
что было сверху,  пришлось  забыть.  Сухое  каменистое  дно  ущелья  вдруг
превратилось в гниющее болото; уровень воды был глубок, но стало скользко,
лошади оступались, а две и вовсе упали в черно-зеленую муть.  "Не  хватает
еще мне свалиться на потеху черни",  -  думал  Пайра,  отметая  в  сторону
мысли, что болото устроено  сургарцами  нарочно.  Но  это,  конечно,  были
шуточки богов: болото,  взбитое  конскими  копытами,  обернулось  скромным
ручейком и заструилось вперед, к Сургаре.
     Пайра оглянулся на Мангурре, своего хокарэма-телохранителя. Мангурре,
не страдая излишней  гордостью,  смотрел  вокруг  во  все  глаза;  на  его
курносом  лице  было  написано  удовольствие;  он  сейчас  казался  совсем
бестолковым, но  Пайра  не  настолько  плохо  знал  своего  телохранителя.
Мангурре уже соображал, каким образом он взялся бы за штурм Ворот Сургары;
он  любил  такие  задачки,  хотя,  когда  дело  доходило  до  того,  чтобы
претворить в жизнь их решение, он обычно отходил  в  сторону  и  предлагал
делать это другим; Пайра подозревал,  что  поступал  Мангурре  так  не  из
скромности или лени, а для того, чтобы посмотреть,  как  безупречный  план
может быть погублен ошибками исполнителей.
     Двое  сургарцев,  выделенных  сотником  для   сопровождения   отряда,
посматривали на Мангурре неодобрительно. В  старшем  из  них  было  больше
злости, второй, совсем юнец, проявлял скорее интерес к одному из врагов, о
которых много слышал, но  никогда  еще  не  видал;  он  окидывал  хокарэма
быстрым взором и почти неслышно шептал что-то  своему  спутнику.  Мангурре
казался ему не более опасным,  чем  остальные  майярцы.  Старший  сургарец
знал, что это не так; ему в жизни всего удалось повидать, об этом  говорил
след от кольца на его запястье, и о хокарэмах  он  знал  не  понаслышке  -
недаром он придерживал коня, стараясь ехать на два корпуса сзади.
     Хокарэмы... О них сотни небылиц гуляют по Майяру и за его  пределами,
но разве что сами хокарэмы могли бы разобраться, есть ли в  тех  небылицах
зерно истины.
     Многое говорили о хокарэмах, даже приписывали им тайные празднества с
чуть ли не людоедскими обрядами, но  никто  никогда  не  сомневался  в  их
жестокости.
     Но разве можно поверить в это, глядя в простоватое лицо Мангурре?
     В стенах ущелья давно метался грохот: отряд приближался  к  водопаду.
Река, которая, собственно, и создала Ворота Сургары, сейчас, в сухое время
года, была совсем немноговодна, скорее напоминая ручей.  Она  устремлялась
по тому рукаву, который  вел  к  Сургаре;  второй  рукав,  спускающийся  к
Майяру, наполнялся водой только в осенние дожди или  весной,  когда  таяли
снега; тогда река поворачивала вспять ручеек, превращая Ворота  Сургары  в
неприступное ущелье. У водопада старший  сургарец  предложил  спешиться  и
идти по узенькой тропе, ведя  коней  в  поводу.  Здесь  легко  можно  было
оступиться и упасть во взбитую  тяжелой  струей  воду  в  яме  у  подножия
водопада.
     Мангурре успевал посмотреть и под  ноги,  и  вверх.  Там,  на  высоте
сорока  локтей  была  проложена  "сухая"  тропа,  обеспечивающая  связь  с
Сургарой во время паводков. Для верховых та тропа не  годилась,  пешие  же
скороходы могли в любое время отправлять в  Тавин.  "А  может,  у  них  на
выходе из ущелья застава со сменными конями?" - размышлял Мангурре, и  так
оно и оказалось, но обнаружилось это только на следующий  день,  поскольку
ночевать им пришлось в  ущелье,  на  специально  оборудованной  для  этого
площадке.  Здесь  было  тесновато,  но  другого  места   для   привала   в
полузатопленном ущелье не было. Для караванов, следующих в  Сургару  и  из
Сургары, был устроен бревенчатый настил с несколькими  хижинами  и  местом
для костра. Пайре хижины не понравились, он брезгливо  приказал  поставить
для него палатку.
     Утром, когда в ущелье было еще  темно,  путь  продолжился,  и  только
ближе к вечеру, когда стены начали расступаться, отряд вышел  на  открытую
холмистую равнину.
     Тут Пайра и велел останавливаться на ночлег, хотя до заката было  еще
далеко. Такая остановка была вполне в порядке вещей; в портулане,  которым
запасся Пайра перед поездкой, остановка даже настоятельно рекомендовалась,
и сургарцы, которым он сообщил о своем решении, тоже ничуть не  удивились;
старший сказал даже, что и сам бы это посоветовал - путь по ущелью был  не
из легких.
     А два дня спустя, в третьем часу после полудня отряд Пайры въезжал  в
Тавин. Уже  задолго  до  этого  местность  стала  людной;  Пайру  коробили
устремленные на него удивленные, а часто и враждебные взгляды,  но  делать
было нечего. В Тавине же поглядеть на майярцев сбегались  целые  толпы,  и
надо сказать, они вовсе не молчали. Правда, оскорбительных выкриков  Пайра
не слышал, но неодобрительный шепоток сопровождал отряд на  всем  пути  от
городских мостов до дома Руттула.
     Тавин - город  своеобразный.  Расположенный  на  острове,  он  больше
надеялся, как на преграду, на просторы Тавинского озера, чем на крепостные
стены, опоясывающие его. Поэтому Тавин мог позволить себе  широкие  улицы,
просторные площади и даже большие сады.  Вид  у  Тавина  был  деревенский,
простоватый.
     - Занятный городок, - одобрительно  пробормотал  Мангурре  за  спиной
Пайры.
     Принц Руттул жил в большом, однако не в  роскошном  доме  -  простота
была почти неприличная.
     - Подумать только, - чуть слышно проговорил Мангурре. - Как легко его
убить...
     Пайра прекрасно понимал своего хокарэма. В самом деле, почему ни одно
покушение на Руттула не удалось? Какое везение помогало  Руттулу  избегать
их? Подосланные убийцы не достигали цели; правда, за это дело  только  раз
брались хокарэмы, но результат того  покушения  был  ошеломляющ:  один  из
двоих сгинул бесследно, а другого, закованного в цепи, вывезли в  Майяр  в
сундуке.  Парень  краснел,  как  маленький,  от  унижения,  но  ничего  не
рассказал даже хокарэмам - какая сила  могла  его  одолеть.  Однако  каким
беззащитным выглядел Руттул!
     Он был в своем обычном бархатистом черном костюме, не знающем  сносу.
Кроме золотистой отделки, украшений, как  бы  то  ни  было  подчеркивающих
богатство и власть, не было.
     Пайра никогда не видел раньше Руттула и  поразился,  как  правы  были
люди, описывая лицо Руттула  как  неприятное.  Он  не  был  уродом,  принц
Руттул, но черты его лица были настолько необычными, что взгляд  резали  и
бледная кожа, и пронзительно светлые, почти желтые  глаза,  и  желтые  же,
густо тронутые сединой волосы.
     - Приветствую тебя, высокорожденный Пайра,  -  сказал  Руттул,  делая
навстречу несколько шагов.
     Пайра сдержанно поклонился. Руттул пригласил его в кабинет, указал на
кресло, предложил вина.
     Поначалу  разговор  шел  о  погоде,  о  дальней  дороге  и   дорожных
случайностях - обычный,  ничего  не  значащий  разговор,  который  ведется
исключительно ради приличия. Потом Пайра осмелился осведомиться о здоровье
принца Руттула и его высочайшей супруги.  Руттул  чуть  заметно  удивился;
Пайра именовал принцессу Савири как будто не по сану. Затем Руттул  понял,
в чем дело, и спросил о здоровье высочайшего Карэны.
     - Его здоровье как будто не ухудшилось, - ответил  Пайра.  -  Но  он,
намереваясь достойно подготовиться  к  смерти,  принял  монашеский  чин  и
удалился от дел.
     - Он не так уж и стар, - заметил Руттул.
     - Да, - согласился  Пайра,  -  но  ему  последние  годы  было  трудно
двигаться.
     Руттул помолчал.
     - Я отношусь к высочайшему Карэне с  искренним  уважением,  -  сказал
Руттул немного погодя.  -  Но  не  думаю,  чтобы  он  решил  послать  тебя
известить принцессу Оль-Лааву и меня о своем уходе от дел.
     - Разумеется, - холодно ответил Пайра. - Собственно, он  послал  меня
не к тебе, высокорожденный Руттул, а к  твоей  высочайшей  супруге.  Принц
Карэна завещал ей свое право на знак Оланти.
     Пайра полагал, Руттул удивится, услыхав такие немыслимые речи. Но то,
что слетело с губ Руттула, он ожидать никак не мог.
     - Значит, принц Аррин умер, - задумчиво проговорил Руттул. -  Жаль...
Жаль!
     Сначала  Пайра   не   понял.   Потом   догадался,   какое   сплетение
государственных интересов стоит за завещанием  Карэны.  Потом  возмутился:
знак Оланти был для  него  священен,  а  тут  его  используют  в  качестве
подачки.
     Руттул его возмущение заметил.
     - Неужели ты думал, - спросил он,  -  что  Высочайший  Союз  позволит
принцессе стать наследницей короля?
     - Это бесчестно, - возразил Пайра.
     - Ну что ты!
     Пайре было трудно понять:
     - Они же оскорбляют вас - тебя и госпожу принцессу!
     - Ты слишком молод, - ответил  Руттул.  -  Прости  меня,  ты  слишком
горяч.
     Эти слова могли бы показаться унизительными молодому аристократу,  но
Пайра пропустил их мимо ушей, а Руттул продолжал:
     - Сегодня ты отдохнешь, а завтра мы с тобой  поедем  в  Савитри.  Там
живет сейчас принцесса. Савитри прекрасное  место;  я  надеюсь,  там  тебе
понравится...
     "Он считает меня мальчишкой?" - подумал Пайра. Но  затевать  ссоры  в
чужой стране да еще с мужем принцессы, вассалом которой только  что  стал,
Пайра не рискнул и послушно прошел в отведенные ему покои.
     Савитри он так и не увидел; утром его разбудили  суматоха  и  шум  во
дворе и в доме: принцесса Савири, узнав о появлении майярцев, не сочла  за
труд вернуться в Тавин.
     - Рада тебя видеть, - улыбнулась она  Пайре,  когда  они  встретились
перед завтраком. - Очень рада. Я хочу надеяться, тебе понравится наш  дом.
Правда, он заведен не на майярский лад, но...
     Как Пайре мог не понравиться этот дом, когда хозяйкой в нем была фея:
приветливая, хрупкая, нежная фея в  фантастических,  никогда  не  виданных
одеждах?
     Конечно, он видел, что это совсем девочка, и что ей всего  тринадцать
лет, но многое, очень многое придавало ей в глазах Пайры священный ореол.
     Она была дочерью короля.
     Она была обладательницей знака Оланти, а могла бы стать и наследницей
престола - то есть, будущей королевой.
     И она была женой Руттула.
     Принцесса и дракон, думал Пайра, глядя на нее и на Руттула. Но только
принцесса вовсе не  жаждет  избавления,  и  Пайре  не  придется  стать  ее
рыцарем, защищая  ее  копьем  и  мечом.  А  дракон  добродушен  с  свысока
посматривает на юношескую влюбленность майярца.
     Принцесса расспрашивала Пайру о  майярских  модах.  Что  мог  сказать
Пайра? Разве самое главное в одежде покрой? Платья достаются в наследство,
и красота их - в их ценности, в  роскоши  шелков  и  бархата,  в  пышности
кружев, в узорах жемчужных вышивок.
     - Скучно, - улыбалась в ответ Савири. - Скучно все время носить  одни
и те же платья. И скучно шить платья по одному-единственному фасону...
     Все дни, которые оставались  до  назначенного  отъезда  в  Майяр,  на
женской половине дома Руттула царила суматоха. Непрерывно  отправлялись  в
Савитри  посыльные  за   какими-то   безделушками,   отрезами   тканей   и
драгоценностями.
     Как много денег тратила принцесса на удивительные платья, из  которых
скоро вырастет!
     - Я на ее тряпках не разорюсь, с улыбкой говорил  Руттул.  -  Молодые
девушки должны одеваться красиво. Это хорошо влияет на характер.
     Что  будет  с  Майяром,  если  его  женщины  заразятся  от  принцессы
ненасытной жаждой роскошных нарядов, вздыхал Пайра.
     Принцесса Савири за все это  время  обратилась  к  Пайре  с  просьбой
только один раз, но зато  просьба  эта  поставила  Пайру  в  тупик  -  она
попросила сопровождать ее в театр.
     - Понимаешь, - объяснила  она  невинно,  -  я  очень  люблю  смотреть
представления, но принц не имеет времени часто ходить в театр. А у  нас  в
Сургаре дамам без сопровождения  мужчин  в  театр  ходить  нельзя.  Можно,
конечно, попросить кого-нибудь из подчиненных принца, но часто  такого  не
позволишь: стоит появиться с кем-нибудь на людях больше  трех  раз  и  уже
ползут сплетни.
     Пайра был в недоумении. Чтобы в Майяре  знатная  дама  отправилась  в
театр... Неприлично!
     - Спроси у принца, пайра, если есть сомнения.
     Пайра спросил. Руттул выслушал, сказал доброжелательно:
     - Да, пожалуйста, если тебя не затруднит.
     Затруднений-то никаких,  пожалуй,  кроме  разве  что  косых  взглядов
сургарцев; Пайра к этим взглядам уже привык и не обращал на них  внимания.
Так что однажды  под  вечер  Савири  и  Пайра  в  сопровождении  хокарэмов
отправились на окраину Тавина, где на постоялом дворе "У горького колодца"
давала представление актерская труппа.
     Для знатных и богатых гостей хозяин расставил у самого помоста кресла
и стулья;  Савири  удобно  устроилась  в  неуклюжем  кресле  на  подушках,
принесенных из ее портшеза. Пайра сидел  на  стуле  около  нее;  Стенхе  и
Мангурре расположились у  их  ног;  Маву  занял  позицию  подальше,  завел
разговори с миловидной хохотушкой, но не забывал посматривать вокруг.
     Савири нетерпеливо дожидалась начала; полумаска, по обычаю,  скрывала
ее лицо, но все в округе, конечно, знали, что  за  дама  посетила  сегодня
Горький колодец. Для развлечения дам певец пел баллады;  но  Савири  ждала
вовсе не этого.
     Витиеватое  название  пьесы  не  показалось  Пайре  знакомы;  но  как
выяснилось, он уже видел ее в  Гертвире;  пьеса  рассказывала  о  подвигах
героя древности Ваору  Танву.  Пайра  историю  Ваору  Танву  знал  хорошо,
поэтому сначала представление показалось ему скучноватым. Но актеры играли
отлично; Пайра увлекся.
     Хокарэмы рассматривали представление со  своей  точки  зрения;  когда
Ваору Танву и прекрасная воительница Санги Тависа Немио  обнажили  мечи  и
бросились в сражение, Мангурре заметил тихо: "Красивый танец... Эти  парни
мечами владеют хорошо. Вот этот, который Санги, по-моему, даже лучше..."
     - Задира и буян, - ответил Стенхе  почти  неслышно.  -  И  достаточно
умен, чтобы успевать смыться вовремя.
     - Прекрасно тан