акого, что он раньше назвал бы
радостью. Развлечений у него было мало, что и говорить.
Однако, в последнее время он начал испытывать неведомое доселе
чувство - что-то вроде удовлетворения от того, что твоя синица
сидит у тебя на ладони. Он начинал работу по звонку и по
звонку же заканчивал. Кое-какие вещи он аккуратно откладывал в
сторону, и там они ждали, когда придет время их доделать. За
день он успевал очень много и прекрасно справлялсясо всеми
мелкими поручениями. Правда, теперь "время ему не
принадлежало", но зато он стал "хозяином своего времени". Он
начал понимать, чего оно стоит, время. И чего не стоит. Прежде
всего, не стоит торопиться. К Нигглу пришел покой, и теперь в
часы отдыха он мог по-настоящему отдыхать.
   И вдруг все изменилось. Ему не давали больше плотничать, а
заставляли все копать и копать, изо дня в день. Об отдыхе
нечего было и думать. Ниггл принял это покорно. Лишь спустя
долгое время, в памяти его стали всплывать обрывки тех
проклятий, что он когда-то так часто произносил. Подумать
только, он почти забыл их. Он копал, пока хватало сил
нагнуться, копал пока кожа у него на ладонях не повисла
лоскутами, и руки не стали кровоточить. Тут он почувствовал,
что больше не может поднять лопату. Никто не сказал ему
доброго слова. Появился доктор, и, окинув Ниггла взглядом,
изрек: "Прекратить работу. Полный покой в темноте".
   Ниггл лежал в темноте и полном покое, таком полном, что ни
одна мысль и чувство не приходили к нему, и он едва ли мог
сказать, сколько уже так вот лежит - несколько дней, или,
может быть, лет? Вдруг он услышал голоса. Совсем незнакомые
голоса. Он был уверен, что никогда не слышал их раньше. Похоже
было, будто в соседней комнате собрался врачебный совет, или
заседает следственная комиссия, и голоса доносятся через
неплотно закрытую дверь. Правда, света Ниггл не видел.
   - Теперь разберем случай Ниггла! - Произнес один голос.
Какой это был суровый голос, еще строже, чем у доктора.
   - Что же с ним стряслось? - Спросил второй голос. Его можно
было бы назвать нежным, но в нем не было мягкости. Там
смешались и грусть, и надежда - это был голос вершителя судеб.
   - Что же случилось с Нигглом? У него было прекрасное сердце!
   - Но зато как оно плохо работало! Да и голова не многим
лучше; он не слишком утруждал себя мыслями. Посмотрите,
сколько времени он потратил зря, даже не на развлечения, а
просто так. В путь он тоже не собрался как следует. И ведь мог
бы кое-что приготовить, но нет! Явился сюда как последний
оборванец, ну и нам пришлось обойтись с ним, как с нищим. Так
что случай тяжелый. Думаю, ему придется здесь задержаться.
   - Может быть, ему это и не повредило, - произнес второй
голос. - Но, с другой стороны..., он всего лишь маленький
человек. Великие дела никогда не были его предназначением, на
это у него не хватило бы сил. Давайте заглянем в записи.
Смотрите! Кое-что здесь говорит в его пользу.
   - Возможно, - отрезал первый голос. - Но, убежден, что ни
один из этих аргументов не выдержит тщательного разбора.
   - Давайте все же попробуем, - предложил второй голос. Ну,
вот, к примеру. По природе своей Ниггл был художником. Не
гением, конечно, но все же... Лист работы Ниггла не лишен
своеобразной прелести. Вспомните, как он всегда бился над тем,
чтобы листья вышли как можно более прекрасными, и все только
ради них. Ему и в голову не приходило, что это возвышает его
самого. Смотрите, здесь нет ни слова о том, чтобы он,
например, делал вид, хотя бы даже перед самим собой, что это
оправдывает его небрежность по отношению к вещам,
установленным законом.
   - Тогда ему не следовало бы быть столь небрежным, - сказал
первый голос.
   - И все же он всегда откликался на зов, - заметил второй.
   - Далеко не всегда. В основном тогда, когда это не
составляло для него особого труда. И при этом он еще все время
жаловался, что его "отвлекают". Посмотрите сами! Записи так и
пестрят этим словом вперемежку с разными дурацкими сетованиями
и даже проклятиями.
   - Да, это правда. Но бедняге тогда и в самом деле казалось,
что его отвлекают. Зато он никогда не ждал никакой награды,
как они ее там называют. Вот, например, случай Пэриша. Это
тот, что поступил позже, сосед Ниггла. Он ведь ни разу для
него палец о палец не ударил, а уж о благодарности и говорить
не приходится. Но здесь нет ни слова о том, чтобы Ниггл ждал
этой самой благодарности. Нет, у него и мысли такой не было.
   - Да, это несомненно аргумент в его пользу, - сказал первый
голос. - Но все же недостаточно веский. Если хорошенько
приглядеться, я думаю, обнаружится, что Ниггл чаще всего
просто забывал об этом. Все просьбы Пэриша он считал досадным
недоразумением, и тут же выбрасывал дело из головы, как только
с ним было покончено.
   - И все же, посмотрите, - настаивал второй голос, - вот
последняя запись. Эта поездка в дождь. Я подчеркиваю: это
самое настоящее самопожертвование. Ниггл предчувствовал, что
упускает последнюю возможность закончить картину. К тому же,
он догадывался, что Пэриш зря так беспокоится.
   - Не слишком ли вы сгущаете краски, - заметил первый голос. - Но,
все равно, последнее слово за вами. Это ваше занятие, - выставлять
все в лучшем свете. Иногда у вас неплохо
получается. Итак, что вы предлагаете?
   - Я думаю, настало время дать ему отдохнуть. Ему нужно
успокоение.
   Нигглу показалось, что никто еще не был к нему более щедр,
чем этот голос. Когда он произнес "успокоение", Ниггла словно
бы осыпали дивными дарами, или он получил приглашение на пир
королей. Его совершенно ошеломило это "дать отдохнуть", и он
почувствовал, как в абсолютной темноте лицо его заливает
краска стыда. Так бывает, если вас вдруг похвалят во
всеуслышанье, когда и вы сами, и все кругом знают, что похвала
не заслужена. Ниггл поглубже зарылся в колючее одеяло. Было
совсем тихо. Потом первый голос спросил его, прямо под ухом:
   - Ты ведь все слышал?
   - Да.
   - Ну, и что ты на это скажешь?
   - Пожалуйста, расскажите мне, что там с Пэришем. Я так по
нему соскучился. Надеюсь, он не очень болен. Может быть, вы
сможете заодно вылечить его ногу - она всегда причиняла ему
столько мучений. И, пожалуйста, не надо о нас беспокоиться.
Пэриш был очень хорошим соседом. Он продавал мне отличный
картофель, и совсем недорого, а это, знаете ли, избавляет от
стольких хлопот.
   - Неужели? - Сказал первый голос. - Я рад за него. Снова
   стало тихо. Потом Ниггл услышал, как голоса удаляются.
"Хорошо, я согласен, - произнес первый голос, где-то
бесконечно далеко. - Пусть отправляется до следующей станции.
Хоть завтра!"
   Когда Ниггл проснулся, жалюзи на окнах были подняты и его
клетушку заливал солнечный свет. На стуле, куда он клал на
ночь больничную форму, теперь лежала откуда-то взявшаяся
удобная одежда. После завтрака к нему пришел доктор. Он
намазал его кровоточащие ладони каким-то бальзамом, и раны
сразу затянулись. На дорогу доктор дал ему пару добрых советов
и (на всякий случай) бутылочку тоника. Потом Ниггла угостили
пирожным и бокалом вина, и вручили ему билет.
   "Можете идти на станцию, - сказал доктор. - Там носильщик,
он присмотрит за вами. Прощайте!"
   Ниггл тихонько проскользнул через парадную дверь, и замер
на пороге. Солнце ослепило его. Он ведь помнил лишь большую
станцию, и думал поэтому, что очутился в таком же большом
городе. Но все оказалось совсем иначе. Он стоял на вершине
холма, голого, зеленого, обдуваемого пронзительным,
пронизывающим ветром. Кругом никого не было. Внизу, у подножья
холма, словно зеркало, сверкала на солнце крыша станции.
   Медленными, широкими шагами Ниггл стал спускаться.
Носильщик сразу узнал его. "Сюда, сюда!" И он провел Ниггла на
платформу. Там стоял чудный маленький поезд - один паровоз и
один вагончик. Оба так и сверкали - сразу было видно, что
краска совсем свежая. Наверное, это было их первое
путешествие. Да что паровоз! Даже пути перед ним, и те
выглядели новенькими: рельсы сверкали, опоры под ними были
покрашены в чудесный зеленый цвет, а шпалы издавали ни с чем
не сравнимый запах свежей, разогретой солнцем смолы.
   Вагон был пуст.
   - Куда следует поезд? - Спросил Ниггл у носильщика.
   - Не думаю, чтобы этому месту уже успели дать название. Но
вам там понравится, - и он захлопнул за Нигглом двери вагона.
   Маленький паровоз сразу же запыхтел, и Ниггл откинулся на
спинку сиденья. Поезд шел по глубокой выемке, между двух ее
зеленых боков, под голубой крышей неба. Прошло, казалось,
совсем немного времени, и паровоз дал гудок, лязгнули тормоза,
и поезд остановился. Вокруг не было ни станции, ни хотя бы
таблички с названием места, лишь несколько ступенек вверх по
зеленой насыпи, туда, где росла подстриженная живая изгородь.
Поднявшись, Ниггл увидел калитку, а рядом свой велосипед, или,
во всяком случае, совсем такой же. На перекладине калитки
красовалось чтото вроде желтой этикетки, где большими черными
буквами было выведено "Ниггл".
   Ниггл распахнул калитку и вскочил на велосипед. И вот уже
он несется вниз с горы, залитой весенним солнцем. Тропинка
вскоре пропала, и Ниггл ехал по великолепному дерну. Он был
зеленый, плотный, и все же можно было рассмотреть каждую
былинку. Что-то подобное Ниггл уже видел раньше, а может быть
лишь только мечтал об этой траве, океане травы? Изгибы
местности тоже казались ему знакомыми. Да, вот здесь
начинается спуск на равнину, а за ним опять подъем. Вдруг
огромная зеленая тень заслонила ему солнце. Ниггл поднял
голову, да так и свалился с велосипеда.
   Перед ним стояло дерево, его дерево, совершенно
законченное, если, конечно, так можно сказать о живом дереве.
На нем распускались листья, ветки росли и гнулись на ветру, на
том самом ветру, который Ниггл так часто предчувствовал,
предугадывал, но не мог передать. Теперь он смотрел на дерево,
и руки его медленно поднимались, пока не раскрылись широко,
словно бы для объятий.
   "Это настоящий дар!" - вымолвил он, наконец, и это
относилось к его таланту, и к завершению его трудов, хотя сам
Ниггл употребил слово в буквальном значении.
   Ниггл все смотрел и смотрел на дерево, и не мог оторваться.
Здесь были все листья, над которыми он когда-то работал. И
выглядели они точно, как он их задумал, а совсем не так как
они получались на холсте. Среди этого множества листьев были и
те, что успели распуститься только в его воображении, и те,
кому даже на это не хватило времени. На их изысканной ткани не
было ни слов, ни чисел, и все же даты читались, как в
календаре. И что самое удивительное, он ясно видел, что
некоторые, самые прекрасные листья (самые яркие представители
его стиля), были созданы совместно с мистером Пэришем. Да-да
по другому не скажешь!
   Повсюду на дереве гнездились птицы. Удивительные птицы, как
они чудесно пели! Прямо на глазах они откладывали яйца,
вылуплялись, становились на крыло и улетали в лес, неся с
собой свои дивные песни. Оказывается, и лес был здесь. Он
тянулся далекодалеко, и лишь совсем на горизонте виднелись
очертания гор.
   Ниггл посидел еще немного с деревом, а потом встал и
направился к лесу. Он вовсе не устал от дерева, нет! Просто
ему больше не надо было на него смотреть, он словно вобрал
дерево в себя целиком и чувствовал теперь рост каждой его
веточки. Итак, он пошел к лесу, и вскоре обнаружилась одна
странная вещь. Лес ведь находился в отдалении, и все же к нему
можно было приблизиться и даже войти в него, а он не терял
своей отдаленности. Никогда еще раньше Нигглу неудавалось
войти в отдаленность, чтобы она при этом не превратилась в
обычные окрестности. Представляете, как интересно было гулять
по этой стране. Вы шли, а перед вами открывались все новые и
новые дали; вот появлялся второй, третий, четвертый план,
вдвое, втрое, вчетверо прекраснее. Вы все шли и шли, и весь
мир был у вас на ладони (или на картине, если вам так больше
нравится). Хотя, везде есть свои границы. Вот и здесь. Горы,
хоть и медленно, но все-таки приближались. Казалось, они были
не частью картины, а лишь переходом к чему-то иному,
неизведанному, лишь проблеском следующей ступени - другой
картины.
   Ниггл ходил без устали, заглядывая во все уголки, но он не
просто слонялся. Он внимательно все изучал. Дерево оказалось
закончено, а значит, вовсе с ним не было покончено. "Вот как
получилось-то, совсем наоборот", - подумалось ему. Зато в лесу
оставалось над чем поразмыслить, к чему приложить руки. Ничего
лишнего или неверного он не замечал, зато нашел очень много
незавершенного. А главное: он теперь ясно видел, какое где
потребуется завершение.
   Спустя некоторое время, Ниггл присел отдохнуть под одним
очень красивым, отдаленным деревом. Оно было чем-то похоже на
то его дерево, но все же совсем другое, особенное... Хотя нет,
пожалуй, ему чуть-чуть не хватало индивидуальности. Оно явно
требовало внимания. Ниггл принялся размышлять о том, с чего
начать работу, чем закончить, и сколько на это уйдет времени,
но что-то не давало ему принять окончательное решение.
   "Ну, конечно! - Воскликнул он, наконец. - Пэриш! Вот кого
мне не хватает. Он ведь о земле, деревьях и разных там
растениях знает много такого, о чем я никогда и не слышал. В
конце концов, здесь не мой личный парк. Без помощи и совета
мне не обойтись. Давно было надо об этом подумать".
   Он встал и направился на то место, с которого решил
начинать работу. Он уже снял куртку, и вдруг остановился.
Внизу, в маленькой, укрытой со всех сторон ложбине, откуда не
видно было никаких вторых и третьих планов, стоял человек. Он
опирался на лопату и смотрел по сторонам в совершенной
растерянности, явно не зная, что ему делать. Ниггл окликнул
его: "Пэриш!"
   Пэриш взвалил лопату на плечо и подошел к нему. Он все еще
немного прихрамывал. Они молча кивнули друг другу, совсем как
раньше, когда встречались на тропинке между двумя живыми
изгородями. Только на этот раз оба пошли в одну сторону, рука
к руке. Слова им были не нужны. Они молча договорились о том,
где лучше построить домик, а где разбить сад. Этим нужно было
заняться в первую очередь - и того, и другого здесь так не
хватало. Во время работы выяснилась еще одна интересная вещь:
из них двоих Ниггл теперь куда лучше рассчитывал время и все
организовывал, он прямо таки с головой ушел в строительство.
Пэриш, напротив, внимательно всматривался в то, что его
окружало, подолгу разглядывал деревья. Особенно часто он
приходил к дереву.
   Как-то раз Ниггл сажал живую изгородь, а Пэриш лежал рядом,
вытянувшись на траве, и смотрел, не отрываясь, на маленький
цветок, что рос из зеленого дерна. У цветка была удивительная,
совершенная форма. Когда-то давно Ниггл не один такой цветок
нарисовал среди корней дерева. Внезапно Пэриш поднял глаза:
лицо его было залито солнечным светом. Он улыбался.
   - Как здесь чудесно! Знаешь, Ниггл, я не стою всего этого.
Если бы ты тогда не замолвил за меня словечко...
   - Чепуха! - Отмахнулся Ниггл. - Не помню, что я там сказал,
но, наверняка, этого было совсем не достаточно.
   - Да, нет, как видишь, этого хватило. Они выпустили меня
гораздо раньше. Тот, второй голос, помнишь? Это он меня сюда
послал. Он сказал, что ты хотел меня видеть. Значит, всем этим
я обязан тебе.
   - Не мне, а второму голосу. Мы оба ему обязаны. Так они и
   жили - вместе, и вместе строили. Не могу вам точно
сказать, сколько прошло времени. Поначалу, что греха таить, им
случалось и повздорить, особенно, когда они уставали, а иногда
они все-таки уставали. Оказалось, что оба получили в дорогу по
бутылке с тоником. Бутылки были совсем одинаковые - на каждой
наклейка: "Принимать по несколько капель перед сном. Разбавить
водой источника".
   Источник они нашли в самом сердце леса. Ниггл задумал его
когда-то давным-давно, но нарисовать так и не успел. И вот
теперь оказалось, что источник питает большое озеро, то самое,
что сверкало почти у горизонта, а, значит, и каждую травинку,
которая росла в долине.
   От этих нескольких капель вода становилась горькой и вязала
рот, но зато у них прибывало сил и светлела голова. Выпив по
целому стакану, они ложились отдохнуть, а когда снова
принимались за работу, все получалось на удивление быстро и
весело. В такие моменты Нигглу особенно хорошо придумывались
красивые новые цветы и разные растения, а Пэриш сразу же
решал, куда их лучше всего будет посадить. Нужда в бутылках с
тоником отпала задолго до того, как они опустели. Пэриш
перестал хромать.
   Работа подходила к концу. Теперь они частенько позволяли
себе побродить, полюбоваться деревьями и цветами, подумать о
цвете и форме и просто о том, что к чему. Иногда они пели,
тоже вдвоем. И все же, Ниггл невольно все чаще и чаще смотрел
в сторону гор.
   И вот пришло время, когда дом в ложбине, сад, трава, лес,
озеро, да и вся страна стали наконец такими, какими должны
были быть - совсем особенными, единственными в своем роде.
Дерево стояло все в цвету.
   "Сегодня вечером мы закончим работу, - сказал Пэриш однажды. - Давай
после этого отправимся в небольшое путешествие". Они
   вышли в путь на следующее утро, и, пройдя сквозь второй,
третий, четвертый план, добрались, наконец, до границы, или,
лучше сказать, до грани страны. Ничто, казалось, не говорило
об этом; тут не было ни черты, ни стены, ни ограды, и все же
они поняли, что здесь страна кончается. Навстречу им со
стороны гор по поросшим травой склонам спускался человек. Он
был похож на пастуха.
   "Буду рад сопровождать вас, - сказал он, подойдя поближе. - Если
вы, конечно, собираетесь продолжать путь".
   На мгновение между ними словно бы легла тень. Ниггл понял,
что теперь он пойдет дальше, что он просто должен идти, Пэриш
же не был к этому готов и очень хотел остаться.
   - Я лучше подожду мою жену, - сказал он Нигглу. - А то ей
будет одиноко. Чувствую я, что и она попадет сюда вслед за
мной, когда придет ее время, и когда я буду готов ее
встретить. Дом теперь закончен, все, что могли, мы сделали, и
уж больно мне хочется показать его ей. Она мигом наведет там
уют и порядок. Да и вообще, ей должно здесь понравиться. Тут
он обернулся к пастуху.
   - Скажите, вы то хоть должны знать, как она называется,
эта страна?
   - Страна Ниггла. Разве вы не знали? Ведь это картина
Ниггла, во всяком случае, большая часть. А недавно здесь
появился еще сад Пэриша.
   - Картина... - Пэриш был ошеломлен. - Выходит, ты все это
нарисовал, еще тогда... Никогда бы не подумал. Что же ты мне
раньше не сказал?
   - Он пытался, - ответил за Ниггла пастух. - Давным-давно.
Но вы не обращали внимания, и даже собирались залатать этим
холстом крышу. Вы ведь с женой называли картину не иначе как
"Ниггловские штучки", или попросту "мазней".
   - Но тогда все было какое-то не настоящее.
   - Конечно, ведь это был только проблеск. Но любой проблеск
можно уловить, стоит чуть-чуть постараться.
   - Я сам виноват, - вмешался Ниггл. - Я ничего тебе толком
не объяснил. Знаешь, я ведь иногда называл тебя старым кротом.
Но сейчас это не имеет значения. Мы столько повидали, столько
сделали вместе. Может, все могло бы повернуться по-другому, но
зачем? Ведь и так хорошо, правда? Ну, а теперь мне пора.
Прощай! Я знаю, мы еще встретимся, и уж, наверное, кое на что
сгодимся.
   Так они простились. На мгновение Ниггл обернулся - на
дереве расцвел огромный цветок, яркий, словно пламя. Все птицы
кружили в воздухе и пели. Он улыбнулся, кивнул Пэришу и пошел
вперед вслед за пастухом.
   Ему предстояло многое узнать: о высокогорных пастбищах, об
овцах и о том, каким безбрежным бывает небо. Он все выше и
выше поднимался по склонам холмов, постепенно приближаясь к
горам. Не знаю, что с ним стало потом. Сидя в своем старом
доме, маленький Ниггл смог предугадать очертания гор, и так
они попали на его картину. Но вот какие они на самом деле,
горы, и что ожидает нас за ними - об этом могут рассказать
лишь те, кто достиг их вершин....



   - А я считаю, никудышный он был